Бирс улыбнулся, отбросил газету. Что и говорить — богатство! Госпожа Узун Айша Хамал, вероятно, каждый месяц проживает столько!
Нет, газеты ничего не открыли. Как же быть? Мерриуотер ждет сообщения. Над ним навис Ван Дорн. Если смерть Дарси случайна, то владыка «Случай» выбрал весьма неудобный момент для Ван Дорна, для Мерриуотера. Уж очень они встревожены.
Стук в дверь прервал размышления Бирса.
— Извините меня, майор, — услышал он.
Перед Бирсом стоял сержант-шофер. Он протягивал матерчатую сумку, запертую «молнией». Бирс взял ее. Дорожная сумка для мыла, зубной щетки, бритвы. Но сейчас она содержала что-то плотное, плоское.
— Раз вы — майор Бирс, то я решил отдать вам. А вы уж передадите…
Бирс отвел замок «молнии», вынул пакет. На нем стояло: «Сыну Томасу Дарси после моей смерти». Из пакета выпала на стол тетрадь в коленкоровой обложке.
— Хорошо, сержант, — сказал Бирс. — Хорошо. — От неожиданности у него занялся дух.
— Вы же увидите молодого Дарси, — глухо произнес сержант. — А мне лучше быть в стороне.
— Да, да. Ваше имя, сержант?
— Питер Ивенс, майор.
— Хорошо, Ивенс. Можете идти.
Бирс воспринимал слова сержанта лишь краем сознания — слишком велико было нетерпение.
Пунцовая сургучная печать скрепляла листки тетради. Бирс сорвал ее — для него тут не должно быть тайн. «Мемуары разведчика», — написал Дарси на первой странице и окружил заглавие размашистыми вензелями. Далее следовало предисловие:
«Я претендую не на славу, а на справедливость. Я один из тех безвестных воинов тайного фронта, которые подготовили нашу победу над силами коммунизма в третьей мировой войне. Ты, читатель, наслаждаешься плодами этой победы».
Ого, да он облюбовал себе ореол пророка! Нет, именно слава ему и нужна. Воин тайного фронта… Где-то уже была такая фраза. Да, — ведь так называется одна пустая, но очень популярная книжонка.
«А меня уже нет в живых. И при жизни я вынужден был молчать о себе и своих коллегах и лишь предвкушать то время, когда наши дела станут достоянием гласности. Они покажутся вам грубыми и жестокими, но мы действовали без сантиментов».
Тут полстраницы самооправданий. Где же суть? Ах, вот, наконец-то!
«Впервые я увидел рубеж, отделявший свободный мир от коммунистической России, в сентябре 195… года. В лучах заходящего солнца резко вырисовывался горный высокий хребет, оскаленный, грозно белевший зубьями, припорошенными снегом. Оттуда веяло холодом, опасностью для всего живого, и я невольно коснулся кобуры с пистолетом».
«Начало в духе Майка Майзера. — подумал Бирс. — Автора „Красной шпионки“, „Ищите Ивана“ и других шедевров, пленяющих молодежь. Однако дальше он нарушил стиль, съехал на заурядный протокол».
«Я получил от полковника Мерриуотера задание активизировать работу, что совпадало с общими планами вовлечения Турции в мероприятия по подготовке к войне. Указания Мерриуотера всегда отличались точностью и дальновидностью. Он направлял меня постоянно. Я с благодарностью…»
Еще дифирамбы в адрес Мерриуотера — и, вероятно, не без умысла. Ну, события прошедших лет можно пропустить. Ага, вот более свежие чернила!
«В январе 195… года в Измир прибыл сенатор Ван Дорн. Мерриуотер, сопровождавший его, вызвал меня из Карашехира. За мной был прислан самолет.
Я слышал о замечательной карьере Ван Дорна как в деловом мире, так и на государственном поприще. При нашем ведомстве он был чем-то вроде консультанта. Он обладал неоценимыми познаниями. Еще в 1904-1905 годах он в качестве журналиста находился с японскими войсками в Маньчжурии и выполнял разведывательные задания. В 1919 году он провел несколько весьма напряженных месяцев на Кавказе, а впоследствии, с установлением дипломатических отношений с Советами, был нашим консулом в Баку.
Встреча с Ван Дорном состоялась в большом здании на набережной, украшенном флагами всех держав, подписавших Атлантический пакт. Ван Дорн выглядел, несмотря на свои семьдесят два года, моложавым и бодрым. Он был одет в скромный черный костюм, и лишь бриллиантовая булавка, воткнутая в галстук, напоминала о миллионах Ван Дорна, приобретенных в годы второй мировой войны. Он предложил нам простокваши и гренков с вареньем, затем любезно спросил, как я себя чувствую в Турции. Я не мог не выразить своего горячего желания расстаться с Карашехиром и добиться места на родине в награду за перенесенные лишения. Ван Дорн спросил, читаю ли я библию. Я ответил утвердительно. Ван Дорн сказал, что это самое главное.
Он показался мне несколько чудаковатым. Я поделился этим впечатлением с Мерриуотером; он усмехнулся и сказал, что «чудак» положил на мое имя в банк пятьдесят тысяч. Я онемел. Но есть, оказывается, условие: деньги будут мне выданы, если я справлюсь с операцией, задуманной сейчас. Ей придается огромное значение. Она равна атомной бомбе. Со временем я узнаю больше, а пока мне необходимо подобрать двух или трех надежных людей, хорошо знающих приграничный район Грузии, способных ловко перейти границу и незаметно слиться с местным населением.
На прощание Меррнуотер снова подчеркнул важность поручения и ту роль, которую оно должно сыграть для моего собственного будущего».
6
Игорь досадовал, что не успел рассказать подполковнику Нащокину про Гайку.
Скверно! Идет поиск, и на главных направлениях другие собаки. Гайка лучше их! Но она должна рыскать по лесу в тылу заставы. А те собаки едут, небось, в машинах, как почетные гости. В группах-заслонах, охвативших район поиска, они ждут момента, когда их поведут на след врага.
Уже не первый раз так! В дни последнего поиска, в конце зимы, он был с Гайкой в резерве, ждал. Правда, тогда Гайка не блистала успехами.
Но теперь! Теперь!
Нащокин, верно, уже уехал с заставы. Капитан и слушать не станет. Исправить уже ничего нельзя.
Самое печальное то, что враги могут уйти. Долго ли им добраться до шоссе, а там прямой и скорый путь в Тбилиси. Ищи-свищи! Игорь рисовал себе, что могут они натворить. Убийство с целью добыть паспорт, кража важных чертежей, фотосъемка аэродрома, нового самолета, танка, пушки… Впрочем, ярче всего в памяти было одно событие — похороны председателя колхоза, убитого бандитами. Хороший был председатель, ласковый к детям… Бандитов не сразу поймали, — они хитро замели следы. Вот и эти тоже!
Конечно, рано или поздно, на след напасть можно. Не вечно же действуют химикалии. Собака так или иначе понадобится. Вопрос — какая собака! И снова обида за Гайку кольнула Игоря. Враги ускользнут, наделают немало бед — и все из-за того, что его Гайка в стороне. Да, так оно и будет!
— Эх, Гайка, Гайка! — вздыхал Игорь, уже положительно уверенный в том, что талант Гайки так и погибнет бесславно.
Гайка, казалось ему, была грустной. Обнюхивая кусты, она часто оборачивалась, поглядывала на Игоря, словно хотела понять, что же гнетет его.
— Ищи, Гайка, ищи! Осматривай местность. Не отвлекайся.
Бесполезно! Нарушители, конечно, постарались не выдать себя ничем — ни оброненной вещью, ни отпечатком каблука. Допустим, они прошли по этим известняковым плитам. Но ведь дождь начисто их обмыл!
Игорь, Баев и Гайка медленно подвигались к ручью. За стеной кустарников уже слышался его звон.
После дождей ручей осмелел, разлился. Где раньше торчали камни, там плясала ноздреватая пена. У воды бойцы остановились.
За ручьем лежал гладкий, отливавший на солнце травяной ковер. На нем, в черных лужицах теней, редкие валуны.
— Что это там?
Игорь поднял голову и увидел круглое лицо Баева. Привычная ухмылка сошла с него, исчезли и ямочки на пухлых щеках.
Баев показывал на горы, Игорь посмотрел туда, на серые, зазубренные стены, вздымавшиеся там, где кончалась зелень. Осыпи, черные точечки — пещеры. Шутит Баев, верно! И тут взгляд Игоря уловил еще точку — на самой вершине стены, над обрывом. Вот она утонула в тени, пропала, вот обозначилась опять.
Человек!
— Баев! Живо!
Сначала переправа. Вода словно ледяными руками хватает за ноги, сжимает поясницу, толкает, тащит. Скользкие камни. На одном из них, прикрытом пеной, Гайка. Она судорожно перебирает лапами, будто камень вертится под ней, как цирковой мяч.
Вот Гайка отрывается от камня, шлепается в воду и плывет. Ей грозит острый камень, лежащий на самой середине потока, разрезающий его надвое. Игорь не выпустил поводок, он оттягивает Гайку назад; она крутится в воде. Не захлебнулась бы! Но тут Гайка вдруг почуяла маневр хозяина, перестала сопротивляться потоку. И вот она уже позади камня-волнореза и снова начинает выгребать лапами. Волна подхватывает ее, бросает к берегу.
Человек на горе мелькнул еще раз и скрылся за скалой. Когда это произошло? Должно быть, когда они уже вылезли на берег, мокрые по грудь, уставшие…
Вперед! Скорей! Не потерять из виду скалу! Но как подняться? Стена известняка нависает над ними, неприступная, зловещая. Однако она не везде отвесна. Что, если по камнепаду!..
Камнепад. Длинный, застывший на склоне горы поток обломков. Дальше всех скатились самые большие, тяжелые. Их еще можно обойти. Потом под сапогами хрустит ломкая известковая крошка. Подъем. В узком ложе обломки скопились гуще, образуют торосы. Гайка продвигается короткими, мягкими скачками, оглядывается, садится, поджидая Игоря. Поводок размотан. Как бы он не зацепился, не запутался!
Обломки все мельче. Уже нет больших глыб; они далеко позади. Но что проку! Откос все круче, камешки перекатываются, ноги съезжают.
Гайка, славная Гайка! Постой, я укорочу поводок. Здесь ты не собьешь с ног, если дернешь. Дергай, Гайка, дергай; у тебя еще есть силенки — хорошая, умная Гайка! Дергай, помогай лезть.
Вот Баеву каково! Он новичок еще, на турнике он словно мешок с овсом, как сказал старшина Кондратович. Баеву тяжело. Хочется ободрить его словом, но не хватает дыхания. Даже на одно слово. И нет времени оглянуться. Но Баев сзади, он иногда ловит край гимнастерки Игоря или его рукав. Крепись, Баев! Уже немного осталось. Еще шагов пять. Еще два…
Все! Поднялись! Ветер шатает Игоря; у него темнеет в глазах. Вот скала, темная, с прожилками, скала, за которой исчез незнакомец. Где же он?
На узком лезвии хребта, каменистом, голом, укрыться негде. Он спустился? Но каким образом? У самых ног Игоря земля обрывается, открылось ущелье. Через него перемахнет только птица.
Гайка со свистом глотает воздух. У скалы она пригибается. Дрожь волнами бежит по ее телу. Но не от холода. Гайка тихо визгнула — этот звук отдался в ушах Игоря победной музыкой.
Взяла след! Гайка рвет поводок, ее трясет в горячке поиска. Но что с ней? Морда ее тычется в куст, разросшийся над самой пропастью. Игорь охнул: Гайка прыгнула вниз. В ту же секунду поводок ослаб, собака удержалась на чем-то.
Там тропа! Ступенчатый спуск ко дну ущелья, сооруженный природой или, может быть, в стародавние времена людьми. Многие камни обвалились, выступы сгладило водой и ветром. Известняк отслаивается, крошится. Справа — стена, слева — пропасть, а ширина ступеньки, где, постукивая коготками, волнуется Гайка, всего около метра. Немало исхожено по горам за два года службы, но такого страха еще не было.
— Роется Терек во мгле, — произносит Баев, бледнея.
— Ну как настроение? — спрашивает его Игорь.
— Ладно!
— Ты не гляди на дно, понял? — говорит Игорь. — Под ноги гляди.
Он слез на ступень, встал рядом с Гайкой, чувствует ее тепло, ее дрожь. Он сам старается не смотреть на дно ущелья, где поток вьется тонкой белой ниткой.
Игорь отцепил поводок, намотал на руку. Здесь, на спуске, опасен малейший толчок.
Впоследствии Игорь сам себе не верил: да неужели он прошел там с Гайкой, с Баевым! Невероятный спуск. Рука шарит по поверхности известняка, — в иных местах он в трещинах, в буграх, а тут, как нарочно, будто отполирован. Руки разодраны в кровь о колючки, но надо терпеть. Надо, надо терпеть, коли единственная опора здесь — свирепая «держи-трава», как прозвали ее солдаты.
И не смотреть вниз! Главное — не смотреть вниз! Там умолкает камень, скатившийся со ступени. У самых ног вершина ели, уцепившейся корнями внизу, за невидимый карниз.
Неподвижные, спокойные, пушистые елки. Вот на них можно смотреть! Все-таки не так страшно, когда мягкая, лапчатая елка касается края ступени. Проход как будто шире в этом месте. Гайка, славная Гайка, ты тоже помогаешь спускаться! Ты не боишься, ты легко слетаешь с выступа на выступ. Но ты не уйдешь далеко, хоть и неймется тебе стремглав кинуться по следу.
Шум потока все ближе, громче — и вот, наконец, под ногами прочная, ровная земля…
Гайка снова на поводке. Она бежит, обнюхивая камни, по берегу потока. Расщелина, глубокая, изломанная расщелина открывается на той стороне. Гайка рвется к воде; шерсть на загривке топорщится. И опять переправа — режущий холод, упорство течения, барахтающийся в водовороте Баев. Схватить его за руку, за ремень…
Намокшая одежда сковывает. Но на передышку нет времени, лишь две — три секунды можно урвать для того, чтобы броситься плашмя наземь, вскинуть ноги, вылить из сапог воду.
Каменный коридор обдает сыростью, прелью. Тропа поднимается — и над головой, на фоне далекого неба, чернеют ветки елей. Тропа вывела в лес. Вдали, среди редких деревьев, виден человек.
— Баев, скорей!
Незнакомец припал к сосне. Невысокий, в черной ватной куртке.
— Стой! — крикнул Игорь, хотя человек не двигался с места. Ветер качает сосны, солнечные блики носятся по камням, по мху, по куртке человека. Щетина на скулах его серебрится. Он смеется!
— С кочевки я, чабан, — услышал Игорь. — Чабан, честное слово.
Что-то знакомое было в его голосе. Игорь шагнул вперед, всмотрелся. И он увидел улицу в Сакуртало, дом, калитку… Тот же самый старик стоял у открытой калитки, тот же голос произнес тогда: «Лалико нет дома…»
Чабан еще смеется, показывая ровные зубы. И солдату подумалось, что скоро и другие будут потешаться над ним: капитан Сивцов, старшина Кондратович, все товарищи. И Лалико захохочет, узнав, как он выследил ее отца.
«А меня-то он, кажется, не узнал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16