— Какой стол у Балбеса! Что ж, пора и лечь. Вечер кончается. А ты собирайся, мой дорогой.
Мартышка не ответил, ибо смотрел на Салли. Лорд Икенхем деликатно ткнул его в бок.
— Ой!
— Собирайся. Уложи чемодан.
— А? Да, да, да.
— Самое необходимое. Я одолжу тебе бритву и любимую губку. — Он обернулся к Элзи: — Вы все обсудили?
— Да, сэр. Мистер Твистлтон толкает Гарольда в пруд.
Мартышка, отрешенно укладывавший веши, снова промолчал. Не глядя на Салли, он ее видел. Когда она вошла, он испытал такой верный улар, словно в него попала молния, ибо глаза ее после чая и яиц сияли еще ярче, а улыбка — что и говорить. Пытаясь думать о Гермионе, он вспоминал только эти шесть утра, зимой — семь. Закрыв чемодан, он постоял. Сердце опять прыгало.
— Что ж, Салли, — сказал лорд Икенхем. — Иди ложись.
— Спокойной ночи, дядя Фред. Спокойной ночи, Мартышка.
— А? О, спокойной ночи.
— Спасибо, что приютил.
— А? Что ты, что ты…
— Спокойной ночи, мисс Бин.
— Спокойной ночи, сэр.
— Спасибо вам большое. Нет, какая мысль! Толкнуть в пруд. Блестяще, поистине — блестяще. Пошли, Мартышка.
В коридоре Мартышка замешкался. Граф на него взглянул.
— Забыл что-нибудь?
—А? Нет, нет. Думаю о Салли.
— Что именно?
— Ей очень идет халат.
— Да, идет. Кстати, она просила помаду. Достань где-нибудь, а?
— Хорошо, — сказал Мартышка, — достану.
И задумчиво двинулся дальше.

Часть четвертая
Глава 10
Если вы после раннего завтрака поедете на станцию Уокли, вы попадете на экспресс, который в 12.43 доставит вас к вокзалу Ватерлоо. Бег времени не убедил леди Босток отменить свою поездку: она хотела объяснить дочери, почему нельзя, надев фату, идти к алтарю под руку с Реджинальдом. До станции ее довез Билл, а лондонской квартиры она достигла в самом начале второго, когда Гермиона садилась в двухместную машину.
Увидев эту девушку во всем великолепии новой шляпы, лучшего платья и тщательно выбранных туфель, самый заунывный человек признал бы ее ослепительной. Отец походил на моржа, мать — на участницу скачек, но дочь — высокая, темноволосая, с большими глазами и античным профилем — воплощала самые дерзкие мечты восточного властелина.
Когда леди Босток негромко заржала, она обернулась и поглядела на нее с тем естественным огорчением, которое испытает всякий, если прожил вместе с матерью неделю, расстался с ней, а через двое суток видит, что она вернулась.
— Мама! — вскричала она глубоким, низким голосом, который столько лет будоражил душу Билла, как сбивалка для яиц. — Что…
— Ах, господи! — сказала леди Восток. — Ты уходишь? Мне надо с тобой поговорить.
— Никак не могу остаться. Уже опоздала. А в чем дело?
— О господи! О-о-о-о! Реджинальд…
— Реджинальд?
— Да. Папа…
Глаза у Гермионы мрачно сверкнули. Упомянуть вместе этих мужчин, думала она, можно лишь в том случае, если сэр Эйлмер нарушит ее строгий приказ. Когда она сказала «лелеять», надо лелеять.
— Что он сделал с Реджинальдом? — спросила она. — Лаял?
— Нет, нет! Папа никогда не лает. Он повышает голос.
— Повышал?
— В сущности, нет. Дело не в этом. О господи! Если начать сначала…
— Тогда отложим. Я спешу. Издатель пригласил в ресторан.
— Мистер Попгуд?
Гермиона коротко, сухо засмеялась. За три года Огастес Попгуд не предложил ей и сырной палочки. Равно как и Сирил Грули, его партнер.
— Нет, — отвечала она, — новый. Я получила на днях письмо. Кажется, деловой человек, не то что Попгуд и Грули. Мистер Понтер, или Пеентер, глава издательства «Радость жизни». До свидания, мама. Постараюсь вернуться поскорей.
— Я тебя подожду.
— Важное дело?
— Очень важное, очень.
— Связано с Реджинальдом?
— Да, дорогая. Мы узнали…
— Прости, не могу, — сказала Гермиона.
Как всякая девушка, она была любопытна, как писательница — честолюбива, а потому предпочла делового человека, который, судя по всему, обладал свойствами, очень важными для писательницы.
Машина отъехала. Сидя за рулем, Гермиона с удовольствием думала о Понтере. Или Пентере. А может — Пейнтере.
2 Пейнтером он и был, братом Салли. Да, в вестибюле гостиницы Гермиону ждал Отис и, когда машина влилась в поток других машин, нетерпеливо вскочил, чтобы шагать взад-вперед, поглядывая на часы. Предстоящая трапеза очень его беспокоила.
Письмо он написал не случайно. Он все продумал. С самого начала понимая, что сэра Эйлмера надо урезонить, он попросил сестру поговорить с Мартышкой: и, терзаясь теми чувствами, какими терзался бы всякий, препоручив Мартышке свою судьбу, случайно увидел в «Тайм» женскую фотографию.
Подпись гласила: «Мисс Гермиона Босток. дочь сэра Эйлмера и леди Босток из Эшенден-Мэнор. Занимая высокое положение в свете, мисс Босток написала несколько книг под псевдонимом „Гвиннет Гульд“.
Тут его и осенило. Такие мысли делают честь человеку, который занимался прежде антиквариатом, интерьером и марионетками. Изложим.
Вопрос: Кто уломает старого хрыча, который подает в суд на издателя?
Ответ: О чем тут говорить? Его дочь.
Вопрос: Значит, ее и ловим?
Ответ: Вот именно.
Вопрос: А как?
Ответ: Проще простого! Она пишет книги. Предложим ей договор. Тогда ее интересы совпадут с нашими и она, не жалея сил, будет за нас бороться. Для верности пригласим в ресторан.
Вопрос: Молодец. Куда?
Ответ: К «Баррибо».
Вопрос: Что? А ты там был, цены видел?
Ответ: Не мелочись. Такое дело не провернешь на пиве с сосисками.
Итак, Отис ходил по вестибюлю, гадая, почему Гермионы все нет и сколько с него слупят, если она не придет. Несколько продуманных слов отвратят ее от шампанского — желудочный сок, то-се; но здесь кусается и рейнвейн.
Заметив, что рот у Отиса открыт, ибо он страдает аденоидами, а колени стучат друг о друга, словно кимвалы, наблюдатель удивился бы, что он в близком родстве с такой девушкой, как Салли. Что ж, дочери бывают красивей родителей, сестры — красивее братьев. Мистер Пойнтер — толстый, красноносый, в роговых очках и с бакенбардами — напоминал об американских поселенцах на восточном берегу Сены.
Собственно, там он и жил после колледжа, а душу и бакенбарды стал взращивать еще на втором курсе. Rive Gauche он покинул ради Лондона, где перепробовал многое (без успеха), и вот через пять лет ждал Гермиону как глава издательства «Радость жизни», в прошлом — «Задор».
Стрелки его часов показывали 1.27, когда он увидел сквозь стеклянную дверь, что швейцар подтянулся, судорожно подкрутил ус, приложил руку к фуражке, после чего двери завращались, и с ними в вестибюль въехала молодая дама, при виде которой Отис пожалел, что прыщ на носу еще не поддался лечению.
Сделав шаг вперед, он учтиво спросил:
— Мисс Гульд?
— О, мистер Понтер!
— Пейнтер.
— Ах, Пейнтер! Я не опоздала?
— Нет, нет. Коктейль?
— Спасибо, не пью.
— Не пьете?
— Только лимонад.
Бумажник в заднем кармане весело подпрыгнул, и Отис повел даму в малый зал, случайно зная, что лимонад стоит всего полкроны.
Может быть, из-за этой верной ноты все и пошло так хорошо. Самый строгий критик не стал бы отрицать, что, начиная с семги, воцарился дух вавилонских пиршеств или тех конференций, которые проходят в атмосфере полного доброжелательства.
Как часто встреча издателя с писателем бывает печальной! Издатель горько вздыхает, ссылаясь на времена, дороговизну бумаги и книжный рынок. Когда писатель, стремясь его ободрить, намекнет, что все эти беды побеждает разумная политика и своевременная реклама, он вздохнет еще раз и скажет, что расхваливать авторов в печати не только накладно, но и бесполезно, а вот… как бы это назвать… реклама слухов действительно приносит плоды.
Сейчас ничего этого не было. Отис ничуть не считал, что времена чем-то плохи. Напротив, он ими восхищался, равно как и книжным рынком. Что до бумаги, он, судя по тону, был за нее спокоен.
Лично он, сообщил он, верит в рекламу. Когда он находит настоящего автора — например, вас, мисс Гульд, — для него нет пределов. Статейка — здесь, заметка — там. Дорого? Ничего, окупится. Девиз его, сообщил он, приближаясь к единственной фразе, которую привез из Парижа, кроме «О lа lа!»
— «L'audace, l'audace et toujours l'audace».
После таких слов молодая писательница непременно ощутит, что попала на розовое облако; ощутила и Гермиона. Ощущение это усилилось, когда Отис сказал, что со следующих трех книг будет платить ей 20%, если же разойдется более трех тысяч экземпляров-то и 25. Даже аденоиды не приглушат таких слов.
Возможно, доверившись Биллу Окшоту, читатель неверно представляет себе, какое место в литературе заняла Гермиона Босток. У Попгуда с Грули она издала три книги, и разошлись они так: первая — 1104 экз., вторая — 1608. Третья, по выражению Попгуда, шла туго, хотя оптимист Грули надеялся продать тысячи две.
Но даже если вы с ним согласны, вы не скажете, что такие цифры вознаграждают за тяжкий труд. Гермиона же полагала, что причина — не в качестве книг, а в недостатке рекламы. Однажды она завела об этом речь, и Попгуд заметил, что расхваливать авторов в печати — накладно и бесплодно. Плоды приносит… как бы это назвать?
— Реклама слухов? — подсказал Грули.
— Она самая, — согласился его собрат, благодарно глядя на мастера слова.
Поэтому мы не удивимся, что Гермиона опьянялась вином прельстительных слов, и даже глава издательства «Радость жизни» казался ей довольно красивым. Но вдруг после долгих похвал он произнес:
— Однако…
И помолчал; а Гермиона, спускаясь с облака, посмотрела на него. Когда тебе предлагают 20%, а дальше — 25, такие слова неуместны.
— Однако? — повторила она.
Отис снял, протер и надел роговые очки (нос его к этому времени стал темно-малиновым). Кроме того, он потрогал прыщ и погладил бакенбарды.
— Понимаете, — начал он, — не все у меня так гладко. Может быть, денег не будет. Я разорюсь.
— Что!
— Да. На меня подают в суд. Адвокат говорит, что убытки — огромны.
— Вы можете выиграть.
— Если дойдет до суда, не могу. Просто не знаю, что и делать. Этот Босток…
— БОСТОК?
— Сэр Эйлмер Босток. Он был губернатором одной африканской колонии, написал мемуары, отдал мне…
— Нет! В «Задор».
— Мы переменили название. Теперь оно как-то острее. Но вы-то откуда об этом знаете? Удивительно, как расходятся слухи… Ну, если знаете, объяснять не буду. Босток мстит мне, он — недобрый человек. Поверьте, судебная тяжба меня разорит.
— Ах, так! — сказала Гермиона.
Лорд Икенхем, глядя на ее фото, решил, что она может испепелить взглядом, — и не ошибся. Простое «Ах, так!» звучало зловеще, как «Хо!» у констебля Поттера.
Мы упоминали в нашей летописи о волке, который не нашел в санях русского крестьянина, и тигре, который не получил к завтраку неимущего индуса. Что их чувства перед чувствами молодой писательницы, которая узнала, что ее отец пытается разорить сказочно-прекрасного главу издательства «Радость жизни»!
Гермиона встала. Лицо ее было мрачным и решительным.
— Не беспокойтесь, мистер Поттер, — сказала она. — Дело до суда не дойдет.
— Что?..
— Я не сказала вам, что Гвиннет Гульд — мой псевдоним. Я — Гермиона Босток, дочь сэра Эйлмера.
— Дочь? — проговорил ошеломленный Отис. — Это поразительно! Это удивительно! Это невероятно!
— С отцом я поговорю. Сейчас же поеду к ним.
— Может быть, и мне поехать, на всякий случай?
— Что ж, я вас подвезу. Пока мы беседуем, посидите в кабачке. Если вы готовы, идемте. Машина — у входа.
Подъезжая к Гилфорду, Гермиона ощутила, что мысль, которая тыкалась в ее сознание, словно пьяный жилец, когда он не может попасть ключом в скважину, туда вошла. Она глотнула воздуха.
— Простите? — сказал Отис, вздыхавший все время, ибо ее манера водить машину была для него внове.
— Ничего, — отвечала Гермиона. — Так, вспомнила.
Вспомнила она, что кроткая леди Босток сидит уже три часа в лондонской квартире, намереваясь поговорить про Реджинальда. Легкий укол совести погасила мысль об удобных креслах и новых журналах. Гермиона нажала на акселератор, и Отис, закрыв глаза, препоручил свою душу богу.
Глава 11
Послеполуденное солнце, освещавшее сквозь сплошное окно бывшую спальню Мартышки, осветило тем самым и его бывшую невесту, прерывая ее недолгий сон. Она встала, зевнула и потянулась.
Окно выходило на балкон. В летний день приятно посидеть на балконе, но, если ты хотя бы немного известен полиции, этого делать не следует. Пришлось стоять за гардиной, глядя оттуда на зелено-золотой мир.
Насмотревшись на кусок дорожки и часть цветущего куста, Салли собралась сесть в шезлонг, когда увидела высокого, изысканного человека с небольшим чемоданом. Он скрылся, а через секунду-другую на балкон что-то шмякнулось.
Сердце у нее подпрыгнуло. Со свойственным ей умом она поняла, что это — платье. У пятого графа бывали приступы легкомыслия, но он не стал бы бросать чемоданы просто так. Осторожно, на четвереньках, Салли подкралась к бесценному дару и схватила его.
Белое платье и алый жакет леди Икенхем она надела с той быстротой, какую проявит всякая девушка, располагавшая какое-то время только цветастым халатом. Лорд Икенхем вошел, когда она смотрелась в зеркало.
— Все в порядке? — осведомился он. — Неплохой бросок, а? Заметь, я с давних пор ничего не швырял вверх, но, если продаешь газированную воду, рука не ослабеет. Хороший жакет. Элегантный.
Салли его поцеловала.
— Спасибо, дядя Фред, — сказала она. — Вы просто ангел. А вас никто не видел?
— Никто. Хозяйка уехала в Лондон, Балбес — в деревне, продает кому-то корову, если я не спутал.
— Почему же сейчас не поставить? — удивилась Салли.
— Неужели ты думаешь, что мне не пришло это в голову? Я сразу устремился в музей и обнаружил, что Балбес его запер, а ключ увез. Как я говорил Мартышке, есть в Балбесе какая-то грубость души. Но не волнуйся. Вскоре я все устрою самым лучшим образом.
— О, если бы!
— Салли! Неужели и ты мне не доверяешь?
— Доверяю, доверяю! Дядя, миленький, забудьте эти глупые слова!
— Я их уже забыл. Да, ты прелестна в этом платье. Видение, иначе не скажешь. Не удивляюсь, что Мартышка тебя любит.
— Любил.
— Любит, и сильнее, чем прежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18