Мне не раз приходилось сидеть в «Трутнях» напротив Уффи Проссера, и это всегда несколько приглушало мой обычно острый аппетит.
– Ну что, урод, теперь до тебя дошло, в чём дело?
– Дошло-то дошло, просто сердце кровью обливается. Но я не вижу, что тут можно поделать.
– Спроси меня. Могу подсказать.
– И что же?
– Ты просто стащишь эту Венеру.
Я взирал на неё ошеломлённый, молча стоя на Дариенском пике3. Это не моё. Это из Дживса.
– Стащу?
– Прямо сегодня ночью.
– Когда вы говорите «стащишь», вы имеете в виду «стащишь»?
– Именно так. Это и есть тот самый пустячок, о котором я говорила, простенькая маленькая услуга любимой тётушке. О господи! – воскликнула она раздражённо. – Ну что ты надулся как индюк. Это же как раз по твоей части. Разве ты не крадёшь постоянно шлемы у полицейских?
– И вовсе не постоянно, – был я вынужден внести коррективы. – Только по особым случаям, для развлечения, в ночь после регаты, например. И вообще, красть картины – это вовсе не то что стянуть полицейский шлем. Это куда сложнее.
– Ничего сложного. Просто как мычание. Ты просто вырезаешь её из рамы хорошим острым ножом.
– У меня нет хорошего острого ножа.
– Будет. Ты пойми, Берти, – продолжала она увлечённо, – всё складывается просто великолепно. В последнее время в окрестностях орудует шайка похитителей картин. Они стащили холст Ромни из дома неподалёку, а из другого – Гейнсборо. Это и навело меня на мысль. Если и его Венера исчезнет, старик Фодергилл ничего не заподозрит и не обидится. «Эти грабители – знатоки, – скажет он себе, – берут самое лучшее». И Корнелия со мной согласна.
– Вы что, ей рассказали?
– А как же! Это же старый добрый шантаж. Я поставила условие: если она даст мне честное слово, что «Будуар» получит эту её слякоть, и по цене, которая будет мне по карману, то ты покончишь с Венерой Эдварда Фодергилла.
– Ах вот как? И что же она сказала?
– Она была страшно рада. Сбивчиво меня благодарила, сказала, что это единственное, что поможет Эверарду не съехать с катушек, и я её заверила, что ты здесь будешь во всеоружии к концу недели.
– Благослови Господь ваше старое любящее сердце!
– Так что вперёд, мой мальчик, с Богом! Всё, что ты должен сделать – это открыть окно, чтобы все подумали, что это был кто-то со стороны, забрать картину, отнести её к себе в комнату и сжечь. Я прослежу, чтобы твой камин как следует растопили.
– Ну, спасибо!
– А теперь давай переодевайся. У тебя осталось не так уж много времени – Эверард нервничает, когда опаздывают к обеду.

Я поднимался в свою комнату с опущенной головой и с ощущением, что рок меня настиг. Дживс уже ждал меня, вдевая запонки в рукава сорочки, и я, не теряя времени, всё ему выложил. В таких ситуациях я бросаюсь к Дживсу как заблудшая овца к своему пастырю.
– Дживс, – начал я, – вы помните, как я сказал в машине, что меня терзают смутные опасения?
– Да, сэр.
– Ну так вот – я был совершенно прав. Сейчас я в нескольких словах расскажу вам, чем меня огорошила тётя Далия.
Я произнёс эти несколько слов и его левая бровь приподнялась примерно на одну восьмую дюйма, показывая, как глубоко он шокирован.
– Крайне неприятно, сэр.
– В высшей степени. И самое ужасное то, что мне, похоже, придётся это сделать.
– Боюсь что так, сэр. Принимая во внимание возможность того, что в случае вашего отказа сотрудничать миссис Траверс применит санкции, касающиеся кухни Анатоля, вам, по-видимому, ничего не остаётся, как уступить её требованиям. Вам нездоровится, сэр? – спросил он, заметив как я ёрзаю.
– Нет, я просто переживаю. Это настоящий удар для меня, Дживс. Никогда бы не подумал, что подобная идея может прийти ей в голову. Я бы понял, если бы это был профессор Мориарти или, на худой конец, доктор Фу Ман-Чу, но никак не почтенная супруга и мать семейства, всеми уважаемая в Маркет Снодсбери что в Вустершире.
– Женщины такого сорта куда опаснее мужчин, сэр. Могу я осведомиться, составили ли вы план действий?
– Она уже его обрисовала. Я открываю окно, как будто это был кто-то со стороны…
– Простите, что перебиваю, сэр, но здесь, я полагаю, миссис Траверс ошибается. Разбитое окно обеспечило бы большее правдоподобие.
– Да это же поднимет на ноги весь дом!
– Нет, сэр, это можно сделать совершенно бесшумно. Необходимо намазать патокой лист обёрточной бумаги, приложить бумагу к оконному стеклу и нанести сильный удар кулаком. Это признанный метод, который сейчас пользуется успехом в сфере взлома.
– Но где взять обёрточную бумагу? И патоку?
– Я могу достать их, сэр, и буду счастлив, если хотите, проделать эту операцию за вас.
– Правда? Вы настоящий друг, Дживс!
– Что вы, сэр! Моя цель – услужить вам. Прошу прощения, мне кажется, кто-то стучит.
Он подошёл к двери, открыл её, проговорил: «Конечно, мадам, я немедленно передам это мистеру Вустеру», и вернулся ко мне с чем-то вроде сабли-недомерка.
– Ваш нож, сэр.
– Спасибо, Дживс, чёрт бы его побрал! – сказал я, глядя на этот предмет с содроганием, и мрачно принялся надевать вязаное бельё.

Взвесив все обстоятельства, мы наметили начало операции на час пополуночи, когда обитатели дома, по идее, должны будут наслаждаться положенной порцией сна. В час, точка в точку, Дживс проскользнул в комнату.
– Всё в полной готовности, сэр.
– Патока?
– Есть, сэр.
– Обёрточная… ?
– Так точно, сэр.
– Тогда, если вы не против, пойдите и разбейте окно.
– Я уже сделал это, сэр.
– Вот как? В таком случае, вы были правы насчёт бесшумности. Я не слышал ни звука. Ну что ж, теперь, пожалуй, вперёд, в столовую! Раз уж «А» сказано, стало быть, по большому счёту, надо говорить и «Б»…
– Совершенно верно, сэр. О, будь конец всему концом, всё кончить могли б мы разом4, – заметил Дживс, и я, помнится, ещё подумал, как гладко у него это выходит.
Бесполезно было бы вас уверять, что спускаясь по ступенькам, я был беспечен как обычно. Ноги были как ватные, и любой резкий звук, раздайся он поблизости, заставил бы меня вздрогнуть. И мои мысли о тётушке Далии, которая ввергла меня в этот полуночный кошмар, носили характер, никак не подобающий любящему племяннику. Скажу не преувеличивая, что каждый шаг вниз по лестнице укреплял моё убеждение, что престарелой родственнице стоило бы дать хорошего пинка.
Хотя, конечно, в одном отношении с ней нельзя было не согласиться. Она сказала, что вынуть картину из рамы просто как мычание. Я не специалист по мычанию, но полагаю, что это вряд ли очень сложно – так оно и оказалось. Тётушка нисколько не переоценила качество и остроту ножа, которым меня снабдила. Четыре быстрых надреза – и холст выскочил как улитка из раковины, поддетая булавкой. Я скатал его и кинулся назад в свою комнату.
Дживс в моё отсутствие поддерживал в камине огонь, который теперь весело трещал. Я совсем уж было собрался сунуть несчастное творение Эдварда Фодергилла прямо в пламя и подтолкнуть кочергой, как мой верный слуга остановил меня.
– Было бы неосторожно сжигать такой большой предмет целиком, сэр. Слишком велик риск возникновения пожара.
– А, понимаю. Так что, вы думаете, разрезать её?
– Боюсь, без этого не обойтись, сэр. Могу я предложить, в целях облегчения монотонности работы, подать виски и сифон с содовой?
– А вы знаете, где их держат?
– Да, сэр.
– В таком случае – доставьте всё сюда!
– Слушаюсь, сэр.
– А я пока приступлю к работе.
Так я и сделал, и довольно далеко уже продвинулся, когда дверь тихо отворилась и в комнату незаметно проскользнула тётушка Далия.
– Ну что, Берти, всё прошло гладко? – её голос раздался у меня над самым ухом, так что я подпрыгнул чуть ли не до потолка с приглушённым криком.
– Вы бы ещё в охотничий рог протрубили, – заметил я довольно раздражённо, приземляясь. – Я чуть заикой не остался. Да, всё прошло по плану. Но Дживс настаивает на том, чтобы сжигать вещественное доказательство по частям.
– Ну конечно! Ты же не хочешь устроить пожар.
– Именно так он и говорит.
– И как всегда прав. Я принесла свои ножницы. А кстати, где Дживс? Я думала, он рядом с тобой, самоотверженно трудится.
– Дживс самоотверженно трудится в другом месте. Он пошёл за виски.
– Вот молодец! Других таких нет, просто нет. Боже мой, – вздохнула она немного спустя, когда мы сидели рядышком у огня и кромсали холст, – как мне это напоминает милую старую школу и наши девичники у камина! Счастливые были дни! А, вот и вы, Дживс, проходите и ставьте все припасы поближе ко мне. Как видите, мы продвигаемся. А что это у вас подмышкой?
– Садовые ножницы, мадам. Я готов оказать любую помощь, какую только смогу.
– Тогда начинайте оказывать. Шедевр Эдварда Фодергилла ждёт вас.
Работая втроём в поте лица, мы покончили с нашей задачей быстро. Я едва успел разделаться с первой порцией виски с содовой и приняться за вторую, как от Венеры, не считая золы, остался лишь маленький краешек юго-восточного угла, который держал в руках Дживс. Он разглядывал его, как мне показалось, с довольно задумчивым видом.
– Прошу прощения, мадам. Правильно ли я понял, что мистера Фодергилла-старшего зовут Эдвард?
– Правильно. Называйте его про себя Эдди, если хотите. А что?
– Дело в том, мадам, что эта картина, как мне кажется, подписана «Эверард Фодергилл». Я подумал, что должен об этом упомянуть.
Сказать, что тётка с племянником приняли это спокойно, значило бы злостно исказить истину. Мы подскочили до потолка.
– Дайте его мне, Дживс. Лично мне здесь видится «Эдвард Фодергилл», – поспешил я высказаться, всматриваясь в обрывок.
– Ты с ума сошёл, – прошипела тётя Далия, лихорадочно вырывая его у меня из рук. – Это «Эверард»! Так, Дживс?
– У меня сложилось именно такое впечатление, мадам.
– Берти, – произнесла тётя Далия голосом, который, я полагаю, обычно называют сдавленным, и глядя на меня так, как, бывало, на лисьей охоте глядела на гончего пса, обратившего внимание на кролика. Берти, ты, проклятие цивилизованного мира, если ты сжёг не ту картину, то…
– Ну конечно же нет! – уверенно заявил я. – У вас обоих что-то с глазами. Впрочем, если вам так будет спокойнее, я быстренько слетаю вниз и взгляну. Развлекайтесь пока, будьте как дома.
Звучало это, как я уже сказал, очень уверенно, и слушая меня, вы бы наверняка подумали: «Бертрам в порядке, он невозмутим». Но я не был невозмутим. Я опасался самого худшего и уже с содроганием представлял себе, какую гневную речь по поводу моих умственных и моральных качеств закатит тётя Далия, когда я вернусь. Ведь в прошлом частенько даже за куда меньшие промахи она налетала на меня как сержант на новобранца, который не знает команд «в ружьё» и «на плечо».
Так что, понятно, я совершенно не был готов испытать ещё один шок, но именно это меня ждало в конце пути. Когда я входил в столовую, кто-то вдруг выскочил оттуда и весьма чувствительно в меня врезался. Мы вывалились в гостиную, сжимая друг друга в объятиях, и лишь когда я включил свет, чтобы не переломать мебель, я смог спокойно рассмотреть своего партнёра по танцам и увидеть его в целости, как выражается Дживс. Передо мной был Фодергилл-старший в шлёпанцах и халате. В правой руке он держал нож, а на полу у его ног лежал какой-то свёрток, который он обронил в момент столкновения. Когда я вежливо поднял свёрток, он развернулся – и увидев, что это, я издал удивлённое восклицание, слившееся с отчаянным стоном хозяина свёртка, который побелел под своими бакенбардами.
– Мистер Вустер! – сказал, вернее, проблеял он. – Слава Богу, вы не Эверард!
Меня это тоже вполне устраивало. Меньше всего мне хотелось бы быть маленьким щуплым художником с бородой.
– Без сомнения, – продолжал он, всё ещё блея, – вы удивлены, что я забираю мою Венеру таким странным образом, тайком, но я готов всё объяснить.
– Ну что ж, я очень рад.
– Вы не художник…
– Я скорее литератор. Я однажды написал статью в «Будуар элегантной дамы» – о том, что носит хорошо одетый мужчина.
– Тем не менее, я думаю, вы сможете понять, что эта картина значит для меня. Это моё дитя. Я пестовал её, я любил её, она была частью моей жизни!
У него, похоже, перехватило дыхание, и он сделал паузу. Я поспешил вставить «Очень рад за вас», чтобы поддержать разговор.
– Потом Эверард женился, и в каком-то помутнении рассудка я отдал её ему в качестве свадебного подарка. Как горько я об этом сожалел! Но дело было сделано. Пути назад уже не было. Я видел, как он дорожит картиной. Его взгляд во время еды был всегда прикован к ней. Я не мог заставить себя попросить её назад, и в то же время не мог жить без неё.
– Да, ситуация… – согласился я. – Трудно разобраться.
– Казалось, выхода нет. И вот случились эти кражи картин по соседству. Вы слышали об этом?
– Да. Тётя Далия рассказывала.
– Из соседних домов украли несколько ценных холстов, и мне пришло в голову, что если бы я ээ… изъял мою Венеру, то Эверард решил бы, что это работа той же шайки и ничего не заподозрил. Я долго боролся с искушением… Простите, что вы сказали?
– Я только сказал «Вот здорово».
– Как? Ну, в общем, я всячески старался побороть искушение, но сегодня вечером поддался ему. Мистер Вустер, ваше лицо…
Я не понял, что он имеет против моего лица, и обиженно выпрямился. Но он продолжал.
– У вас доброе лицо.
– Очень любезно с вашей стороны.
– Я уверен, что вы добрый человек и не предадите меня. Вы ведь не расскажете Эверарду?
– Нет конечно, если вы просите. Так что, держать язык за зубами?
– Вот именно.
– Нет проблем.
– Огромное спасибо! Бесконечно вам благодарен. Ну что ж, уже поздновато, пожалуй, пора и на боковую. Спокойной ночи! – сказал он и прошмыгнул вверх по лестнице как кролик в свою нору. И едва он исчез, как я увидел рядом с собой тётю Далию и Дживса.
– А, это вы… – сказал я.
– Да, это мы, – ответила моя родственница довольно резко. – Что ты здесь делал столько времени?
– Я бы обернулся поживее, но моим передвижениям мешали леопарды.
– Кто?
– Бородатые леопарды. Шекспир. Так, Дживс?
– Абсолютно точно, сэр. Шекспир говорит, что у солдат бороды как у леопардов.
– А ещё у них масса необычных выражений, – заметила тётушка.
1 2 3