И когда он кончил, Зюбр спросил меня:
- Сам решил туда?
- Ага.
- Смотри, парень, назад нелегко выбраться. Почище "стакана". Слыхал?
- Слыхал.
- Силовое поле. Сам пробовал. Пришлось облетать.
- Знаю, - сказал я.
- Однако я тоже на Ольхон, - выпалил вдруг Павел Агафонович.
Глубоко запавшие выцветшие глаза капа смотрели на меня, казалось бы, равнодушно, и я не понимал, хитрит он или нет, но обрадовался:
- Неужели?
- К сыну в гости, - охотно пояснил кап. - Рыбак он, инженер.
- А я к дяде, - сказал я, чтоб кап не подумал, будто я хочу стать бессмертным.
- Кто же это? - удивился кап и уселся поудобнее, словно готовясь услышать целую историю. - Я всех на Ольхоне знаю.
- Профессор Гарга, - сказал я тихо и покраснел. - Я еду работать, добавил я.
- Как же, знаем Гаргу! - почти крикнул кап. - Феликс Маркович, серьезный человек... Ну, а шубу-то взял? Там, однако, мороз.
- Вон, - я кивнул на сумку, - комбинезон. С отоплением.
Старик рассмеялся.
- А мы по-стариковски. В шубе.
От этих расспросов капа про шубу мне стало легко. Захотелось открыть окно, высунуться по пояс, смотреть, как поезд огибает плавно изогнутую сопку, а за ней стоит такая же махина. Я уже взялся за поручни, забыв, что окно не открывается, но вертолетчик сказал:
- Нельзя, выбросит: скорость.
И тоже вспомнил, что окно не открывается, улыбнулся своей промашке, включил видеообзор. И закружились там столетние сосны, промелькнула длинная ровная платформа со змеями эскалаторов, ползущими прямо из леса, а потом вдали, за деревьями, заголубело таежное море. И кап сказал:
- Когда-то ходил я по рекам на старых теплоходах. Чудно вспомнить: только и глядишь - где мель? А управляешь пальцем. Вот так грозишь пальцем механику: полпальца вправо, полпальца влево, а не поймет - так и с добавлением слов. Глотка-то у меня хорошая, по всей реке слышно. Так и говорили: Грамофоныч приближается. А теперь хоть всю ночь спи, однако речная ракета идет себе. Мели как были - на своих местах, а она, голубушка, танцует поверх. Пусти, в блюдце с водой - пройдет. Осердиться и то не на кого.
- Иди, отец, к нам, - пожалел его Зюбр. - Мы в такие чертовы дыры забираемся, что нормальному человеку, живущему, например, в небоскребе, и не приснится.
- А ты что, хочешь в небоскреб? - прицепился к слову Грамофоныч.
- Да жил я там. - Зюбр махнул рукой. - Пока не сбежал сюда.
- Однако у твоего дяди свой небоскреб. - Кап, видимо, хотел преподнести мне, горожанину, приятный сюрприз.
Но я равнодушно сказал:
- Вот как.
- Да, городской дом, большой такой кубик. Из серого камня.
- Старая типовая постройка?
- Лаборатория, - подтвердил кап. - А в ней машины. Какие - не показывает. Ворота на замке. Серьезный профессор.
- На замке?
- Ага. Прежде этих замков было больше, чем людей, а теперь хоть экскурсии води к Гарге. - Кап остался доволен своим выводом и пустил три клуба подряд, держа в ладони свою широкую, как чашка, трубку. - Очень серьезный изобретатель, - добавил он.
Динамик вкрадчиво объявил, что через три минуты остановка. Зюбр больше не спросил меня ни о чем, хотя глаза его сверлили меня насквозь. На прощание он сказал:
- В случае чего дай знать о себе. Порт Айхал, командиру.
- Спасибо, командир.
Кап одел уже свою мохнатую меховую шубу, такую же шапку и двинулся к дверям. На платформу вышли только мы двое. Махнули в окно командиру, махнули еще раз сверкнувшим уже вдалеке крыльям поезда и стали осматриваться.
Все было почти так, как я и представлял. Белый, рваный клык скалы, только не справа от меня, а слева. Ровная, закруглявшаяся у горизонта черта, делящая весь мир на зеленое и белое: здесь кончался невидимый защитный купол, прикрывший Байкал; по одну его сторону - лето, по другую зима. А там, где поднялись два голубых луча, указующих проход в поле, чернеет гладкий дежурный мобиль почти музейной конструкции. Значит, едем.
Кап, раскуривая трубку, молча показал вдаль, и я увидел в чистой голубизне маленькое серебристое пятнышко. Неужели это и есть облако? Я ловко влез в свой комбинезон и не стал застегиваться, чтоб не вспотеть.
Мы переступили невидимую черту, у которой росла трава и медленно таял снег, и направились к мобилю.
Шофер знал Грамофоныча, почтительно с ним поздоровался, а у меня спросил:
- Вы к кому?
- К дяде! - резко ответил за меня кап. - Что-то раньше, Смирнов, вы почтительней встречали гостей и не задавали бестолковых вопросов.
- Раньше по морю летом ездили на катерах, - уклончиво ответил шофер.
- Свои порядки заводите, - проворчал кап. - А лов как? Подледный? (Шофер кивнул.) Верно говорят: вам, ольхонцам, лишь бы как потруднее.
Мобиль осторожно сполз с берега на лед, и сначала под колесами тонко и жалобно звенели торосы, словно мы пробирались по столу, уставленному фарфоровыми чашками, а потом машина выбралась на ровное место и покатила, набирая скорость. Что это был за лед! Я глаз не мог оторвать от дороги: голубые, светло-зеленые, молочно-белые, матовые, серебристые плиты были уложены одна к одной в затейливый узор. Пожалуй, ни один художник и архитектор не могли похвастать такой сумасшедшей красоты мозаикой, а ведь это были всего-навсего остекленевшие волны, фантазия мороза и ветра. И весь Байкал в оправе скал и сопок сверкал, светился, как драгоценный камень, выставлял себя напоказ, понимая, что он виден сквозь лед до самого дна. А мои спутники знали все это и деловито обсуждали, какая под нами сейчас глубина и где расставлены сети, а чуть позже показали мне место, где ни одна сеть не достанет до дна: гам очень глубокая морщина старушки-земли.
Все же я решился спросить, почему Байкал - море, хоть и не впадает ни в какой океан. И кап сурово сказал:
- Слишком много рыбаков утонуло тут в свое время.
Теперь я другими глазами смотрел на сверкавший Байкал, на ровный узорчатый его щит: я подмечал парок над черными пятнами пропарин - там били со дна теплые ключи, видел змеившиеся трещины - следы подледных течений и, когда издалека прилетел пушечный выстрел, догадался, что с такой силой лопнул где-то лед.
Длинный остров вмерз в ледяные поля, словно попавший в беду дрейфующий корабль. Ветер сдул с него весь снег, и он предстал перед нами в своем естественном желто-красном виде, а там, где полагается быть пассажирским каютам, стоял золотистый поселок. Стекло, металл, желтые доски сосны отражали солнечные лучи прямо в лицо, и мы, щурясь, рассматривали легкие, устремленные ввысь постройки, стоявшие, казалось, как попало, вперемежку с соснами. Но зоркий глаз капа моментально установил здесь свой порядок. "Пятый дом на улице Обручева видишь? Я туда", - довольно произнес кап.
А за улицей Обручева, которая, как я заметил, хитроумно петляла меж песчаных холмов, туда дальше, за лесом или парком низких, пригнутых ветром сосен, возвышалась лаборатория старой типовой постройки. Нельзя сказать, что серый куб выглядел мрачным и старомодным: в его контур вплетались ажурная радиомачта, лопасти локаторов, солнечные зеркала, купол маленькой обсерватории, - и все же он казался тяжелым каменным чужаком в золотистом рыбацком городке. Над пикой радиомачты в вышине застыло облако, тень его падала на крышу лаборатории. Мне показалось это символичным. Впервые я видел облако все целиком и на таком близком расстоянии: идеально круглое, торжественно блестящее, похожее скорее на большой, чудом висящий в воздухе металлический шар, чем на наше земное, лохматое, неторопливо плывущее в дальние страны облако. Я смотрел на него одну-две секунды, но очень внимательно. И ничего ему не сказал.
Кап пригласил меня вечером на уху и пошел к бурундучатам, как он называл внуков (сын его был на промысле в Малом море, где-то между островом и материком). Он шагал по песчаной дороге, прямой и огромный в своей мохнатой шубе, радуясь веселому визгу бурундучат, которых он посадит на плечи, а я подъехал к воротам. Створки вползли в пазы, мобиль очутился во дворе. Медленно-медленно поднялся я по ступеням, дверь распахнулась. Я вошел в вестибюль и долго жмурился, привыкая после сверкания льда к полумраку, потом вылез из комбинезона, постучал в первую дверь.
- Войдите, - услышал я голос дяди.
Он сидел за разложенными бумагами. Я шагнул ему навстречу и выпалил то, что давно приготовил:
- Я приехал не для того, чтоб стать бессмертным.
- Знаю, - усмехнулся дядя. - Второго Килоу пока не нашлось. Ты приехал работать, не так ли? Я верил в это. Ну, здравствуй.
Я пожал сухую крепкую руку, оглядывая кабинет Гарги.
Он понравился мне своей простотой. Просторный, неправильной формы ящик из светло-золотистой сосны, грубо сколоченный деревянный стол посредине. Здесь же, под рукой, счетная машина, доска с мелками, телеэкран. Стулья вдоль стен, складная кровать в нише, шкаф. В окне мягко светится Байкал.
- Обитель отшельника, - иронически сказал дядя.
Я еще не верил себе: вот он - тот единственный человек, который договорился с облаком. Имя его известно всем и вызывает то улыбку, то чувство тревоги, то раздражение. Когда-то он качал меня на коленях. Сейчас, смахнув на край стола разбросанные бумаги, угощает кофе. Человек, обещавший людям бессмертие, наливает из обыкновенного кофейника в обыкновенные стаканы.
Потом он включает экран, знакомит меня с лабораториями:
- Химическая.
Во весь экран смуглое узкое лицо.
- Доктор Наг, заведующий, - представляет Гарга. - Март Снегов, наш новый работник. Программист.
Доктор Наг кивает, отходит от экрана, открывая прекрасно оборудованную лабораторию: достаточно беглого взгляда, чтобы убедиться в этом. Дальше я вижу подземный ускоритель, физическую лабораторию, мастерские, наконец пустой машинный зал. Три новые машины. Здесь мне предстоит работать.
- Я обхожусь собственной головой и вот этим арифмометром. - Дядя показывает на свой счетный автомат. - Но работы очень много. Пользуйся всеми машинами.
- А ваш программист?
- Сбежал. Ему, видишь ли, не нравилось жить в глухом углу. Я надеюсь, ты серьезный человек.
Я дернул плечом: откуда я знаю?
- Работы много, - повторил Гарга. - Но она окупится с избытком.
Экран показал комнату, уставленную приборами.
- Биомашины.
Я смотрю на приборы, стараясь уловить в их контурах что-то необыкновенное. С виду приборы такие же, как во всякой лаборатории.
- Музейные экспонаты, - говорит Гарга.
Я не скрываю своего удивления, и дядя поясняет:
- Теперь, когда найден принцип, можно ставить опыты с продлением жизни прямо на человеке. К сожалению, в эти часы Килоу отдыхает. Но вы еще познакомитесь.
- Значит, это вполне серьезно - ваше обращение?
- Гораздо серьезнее, чем там сказано. Увидишь... Что, на материке смеются?
- Кто как, - сказал я уклончиво.
- Естественная реакция. Люди всегда смеются, пока не увидят, что вовлечены против воли в новую орбиту. - Меж его бровей прорезалась глубокая складка. - Против воли, - повторил он и вдруг улыбнулся.
Эта улыбка не обещала ничего хорошего, но я молча проглотил ее, решив стать спокойным наблюдателем: мне надо было во всем разобраться, все понять, только тогда я мог добиться своей цели.
Я нарочно не спрашивал про облако, и когда увидел на экране радиостудию, долго не верил, что дядя держит связь с облаком по радио.
- Неужели это так просто? - твердил я, оглядывая обитые изоляцией стены, дикторский столик, висящие головки микрофонов.
- Примерно так же, как я говорю с тобой. Местное радиовещание оказалось берегом Вселенной, - улыбнулся дядя.
- И оно отвечает голосом?
- Буквами. Дает свои резолюции. Как видно, в созвездии Ориона процветает бюрократизм.
- Ориона? - Я присвистнул от удивления.
- Как пишут в газетах, - пояснил дядя, - первый контакт между двумя далекими мирами.
- Это робот?
- Название не имеет значения. Оно могущественнее нас.
- А как вам удалось, дядя... - Я не закончил фразу: Гарга устало махнул рукой.
- Объясню как-нибудь в другой раз.
- А мы-то...
Я расхохотался, вспомнив, как самые тонкие инструменты, изобретенные человечеством, атаковали молчащее облако. Достаточно было бы и переносной рации, чтоб договориться с ним. Но нам оно не отвечало!
И я стал рассказывать, как мы гонялись за облаком, пропуская все события через увеличительное стекло юмора, выдумывая нелепые положения, подтрунивая над собой и над товарищами. Подобие улыбки мелькало на дядином лице, но вряд ли он был настолько наивен, чтобы выложить сразу все свои козыри. Попутно я сочинил почти правдоподобную историю, как надоела мне эта бесполезная гонка и как я тайком удрал из экспедиции, вспомнив его, дядино, предложение. Я видел, что Гарга доволен моим рассказом, но, чтобы он особенно не возносился и не представлял себя сверхчеловеком, мимоходом упомянул, что вокруг Байкала строятся мощные установки и неизвестно еще, к чему все это приведет.
- Знаю! - резко сказал Гарга. - Надеюсь, они никому не понадобятся.
- Да, - вспомнил я, - ваше исчезновение с космодрома всех удивило. Ученые говорят, что вы первый человек, использовавший энергию П-поля для передачи изображений и звука.
Дядя рассмеялся.
- Теперь начнут писать, - сказал он, - что еще раньше кто-то наблюдал многократное отражение далеких галактик. Следовательно, я не первый.
- Значит, таким образом облако изучало нас из космоса?
- Вероятно.
- Скажите, Сингаевский у вас?
- Это кто?
- Гриша Сингаевский. Пилот, который попал в облако.
- А-а... Нет, он по-прежнему там. Насколько я знаю, оно его исследует. Но не волнуйся, он будет возвращен.
Возвращен. Он говорил о человеке, как о предмете... Невидимая черта в одно мгновение разъединила нас. По эту сторону был я, мой Рыж, ровная челка Карички, маленькая Соня в золотых кружочках, хмурый Аксель, кап со своей смешной трубкой, бурундуки, которых я никогда не видел; по ту сторону - облако и Гарга. Но я должен был сделать шаг и переступить черту.
- Я надеюсь, он вернется живой и здоровый, - сказал я.
- Не волнуйся... Как отец с матерью? Что у них нового? - спросил дядя.
- Все хорошо.
- Сколько уже они там?
- Шесть лет.
- И ты не хочешь полететь к ним?
- Не, - сказал я небрежно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24