На мне была клетчатая рубаха - это-то и разносило меня во все стороны. Тапочки болтались между большим и указательным пальцем. И на меня постоянно кто-нибудь возводил напраслину. Но разве я мог этого не слышать? Я отлично это слышал. Мне даже казалось, что окажись мы тет-а-тет, и вопрос был бы решен. Но далеко хулители. Поздно ловить их за руку... Я боюсь, что слишком жестко сужу. Но то, что для меня очевидно, увы, ни есть правило для других.
Й. Я проносил ее на ладонях. Часто забывал, что несу. Одно могу сказать определенно: я действительно нес, и ладони были плотно сжаты. Проходя по сумраку, я боялся споткнуться. Надо же! И этого мне не нужно было бояться я почти по наитию обходил и переступал, разбросанные по полу игрушки. И наконец, выполнив несколько несложных движений, я остановился, тяжело дыша. Было почти уже утро. Я не мог этому не порадоваться, ни должным образом не принять к сведению. В ладонях, сияя золотом, лежала медаль или медальон (как вернее?), который был готов рассыпаться, но я смог его удержать. Руки были уже над столом и, собственно, цель была достигнута. Я медленно перенес это на стол и осторожно развел ладони. Я тоже весь покрылся испариной и долго не мог прийти в себя, чувствуя, что также и глаза перестали видеть - то есть все потемнело. В действительности, я, конечно же, убедился все ли донес и туда ли положил, но это был скорый взгляд да и только.
К. Я в безлюдье. Меня можно призвать, но я буду тем мукомолом, для которого ветер важнее слова. "И седой с бородой буду бегать с дудой. И никто мне не скажет, что я иудей". Однако уже сумерки, первозданная эпоха. Можно ходить вокруг деревни и наслаждаться единственными и окончательными на этом месте избами, тяжелой темно-зеленой травой на лугу, потемневшим неразличимым трактом. Любоваться или восхищаться? Разные вещи. Скоро опустится ночь, дороги перестанут существовать. "Мы одни в этом доме..."
Л. Меня застало. Я остановился, нога повисла в воздухе, не успев воткнуться в пол для очередного шага, руки, согнутые в локтях, размашисто застыли на месте. Тем не менее, я все это соображал и мог видеть. Значит, подумал я, сейчас я буду решать, как мне от этого избавиться.
М. Бормашина повисла надо мной, как журавль-стерх. Один человек, видевший это, заметил вполголоса:
- Ничего не вижу в этом плохого. Людям сверлят их зубы, потом эти зубы без должной дезинфекции вытаскивают и вот результат: мужчина становится женщиной. Дантист недоверчиво посмотрел на него и произнес:
- Нет, это не так. Мои зубы лежат на полке. Тогда все пациенты и врачи, которые находились в кабинете, повскакивали и стали яростно хлопать в ладоши, словно все ополоумели. Я закрыл свой изуродованный рот и поместил ладонь с массивной печаткой на плевательнице. Так делают, чтобы люди сообразили, кому следует хлопать. Женщина-врач из другого угла вскинула руки и, цокая языком, приставным шагом пересекла это место. Я задумался. Видимо, в этом и состояла основная задача. Я не сомневаюсь в том, что она немного переборщила.
Н. Я пытался поднять ногу, согнув ее в колене, но вдруг какая-то тяжесть навалилась на нее. Я потянул ее вверх из последних сил и только теперь заметил перед собой длинную плоскость стола. Я опрокинулся вперед и в этом слабоосвещенном помещении мне показалось, что углы заволокло какой-то пеленой. Я удивился этому своему случайному наблюдению и, лежа на животе, стал внимательно смотреть в один из углов. При этом я спрашивал себя: зачем? Зачем я отважился на такое странное присутствие. "Давненько здесь свет не включали", - пронеслось у меня в голове. Стояла ли у стен мебель: шкафы, серванты? Были ли комнате стулья, настенная роспись? Или это был голый сарай? Я опустошенно и разочарованно выдохнул весь воздух.
О.
Любовь? Почти одновременно со всеми ко мне поступила эта моровая язва. Я стоял безвольно раскинув руки с упущенной на грудь головой, предоставляя себя в полное распоряжение этой надвигающейся опасности. Хотя опасность ли это? Затрудняюсь в понимании не только предмета, но и времени, когда это все происходит. Она сказала... То, что она говорила было нелепым, за эту нелепость я готов карать нещадно. И поэтому все это нечисто, я чувствую. Все это. И испачкается еще много раз.
П. Стал ли я старше? Если смотреть на себя вот так со стороны. Да. Очевидно, время, которое я провел от одного пункта до другого уже кончилось, и я безрадостно замечаю, что в этом промежутке, мне стало тесно. Я чудно и невоздержанно теперь мотаю головой, хорошо понимая, что я делаю и, главное, зачем. Ясная тяжесть чего-то - возраста, наверное? - открывается передо мной в надломе, и я покровительствую себе насколько это можно.
Р. С трудом удержал себя, чтобы не броситься по всяким мелким поручениям (поставить на огонь чайник, сварить кофе). Вспомнил, что теперь я служу другой женщине. Мужчина - это вообще служебная собака. Или собака, которая всем хочет угодить, и несется за палкой, кто бы ее не бросил. Хотя с другой стороны, эта зависимость не такая уж и унизительная, потому что у доброй хозяйки - одна радость, что ты есть. Она никогда себе не позволит замахнуться поводком, даже если ты убежал на соседнюю улицу.
С.
Мускулистое тело еще ничего не значит, скажете вы. И в самом деле, меня это тоже не очень-то радует. Игра мускул - вот, что действительно замечательно. Один атлет проходил мимо меня раз тридцать, и я не шелохнулся. Но вот он остановился, посмотрел на меня (смотрел и раньше) и произнес слишком тихим и мягким для такого громилы голосом:
- Погода сегодня отличная. Я сильно смутился от такого проникновенного обращения, но еще больше от того, что он, вероятно, принял меня за какого-то распорядителя, арендующего тренировочные залы, или за спортивного агента, если такие бывают. Я, как уже сказал, смутился и ответил ему почему-то басом:
- Это потому что в это время здесь почти не поливают траву. Это его страшно развеселило, он принял это за находчивую шутку, хотя я сказал это абсолютно серьезно.
Т. Я отшвырнул ногой лежащую на пути корягу, и она полетела, плавно описывая спираль, без права на возвращение. А еще она довольно долго подскакивала там вдалеке, пока наконец не закатилась в кусты. И я несколько секунд наблюдал: не даст ли она еще о себе знать? Я прошел положенное расстояние, чтобы видеть. Но она, похоже, закатилась слишком далеко.
У. Недавно я заметил, что мой указательный палец дрожит. Стоит немного подогнуть его в какую-нибудь сторону, как сразу. Сверху откуда-то надвигается мятежное облако, из-за которого не то что солнца не видно, а наоборот: все струит свет. Это стильно. Я боюсь повернуться, потому что каждый мой шаг скреплен обязательством: не подниматься и не вставать с кресла. Я боюсь только, когда нужда застанет, я буду уже немного мертвым.
Ф. Ноги, чресла и туловище не имели веса, только скрюченные руки еще чего-то царапались, направляя голову куда-то назад и вперед. Пока наконец не показался краешек света, белого и яркого - собственно говоря, солнечного. И там я услышал такой заливистый смех, такие перлы, что сам неудержимо захохотал и обессилившими руками отпустил кромку, которая меня держала. Падение было недолгим и глухим. Я сам знал, что падаю в надежном виде на какую-то перинку. С хохотом и всхлипом обезумевшего. Никак отсюда не выберусь.
Х. Это все кино и фотоэффекты, но когда действительно сидишь на стуле и болтаешь ногами, то очень хочется упасть, хотя это и сложно. А за спиной всегда есть пара зацепок, которые придерживают и тебя, и то, на чем ты сидишь. Так просто, что завязать хочется. Голову назад и небо видно, ноги болть-болть - полные освободительные ощущения. И петь хочется и кричать полная свобода, как я сказал. Но не небо это, а купол, свод. Бросаешься камнями, но высоко. Опять же не видно на чем стоит. Хочется ясности, понятий, приближения. Вот я здесь сижу и вполне себя ощущаю, сам у себя, как на ладони. Так должно быть везде (это приказ). Теперь позвольте и мне отвязаться. Опереться прессом, перенести себя через спинку своей мужеской силой. И упаду головой, как снаряд. И станет приятно, приятно.
Ц. Я сидел за столом, слегка наклонив голову влево, сидел неподвижно, балансируя между забытьем и некой сторонней работой мысли, то есть ушел по ступеням ассоциаций грезить. И это сидение, столь пагубное для здоровья, поразило меня своей погружающей силой; расслабленное полу лежачее положение в кресле или позиция "животом вниз на диване" - никогда не давали такого результата. И я подумал, может быть, дело в воздействии на определенные точки - нигде так интенсивно не массируется задница, как на жестком стуле. Задница и медитация вполне могут быть связаны, подумал я. И действительно, как только я поднялся и начал расхаживать - погружения как не бывало.
Ч. Я открывал ювелирные футлярчики один за другим и раскладывал их на столе перед стеклянной витриной. Покупательница стояла молча и внимательно за этим наблюдала. Руки у меня ходили как у крупье, манжеты мелькали, единственный перстень, подаренный моей женой, чертил золотой зигзаг. Я дела все быстро, не замечая своей скорости, посекундно вскидывал голову и улыбался. Наконец весь ассортимент был разложен, я сделал приглашающий жест рукой и вышел в подсобку. И там вдруг почувствовал дикую усталость, повалился в ботинках на кушетку, закурил сигарету и после двух затяжек крепко уснул. Дама меня разбудила, показывая выбранную вещь. Я тут же сочинил какую-то отговорку о том, что крепкий сон залог делового успеха, и пошел к кассовому аппарату выбивать чек.
Ш. Замахиваясь ногой, взмывающую ввысь, я не могу удержаться на месте, я падаю. Подшариваю опорной ногой, балансирую и остаюсь ровно на этом же месте. Сложный трюк. Мне не хватает понимания, и я стремглав обрушиваюсь на забытую мной плацкарту. Сам на себя. Со стороны это выглядит осторожным и самостоятельным поступком. А я бы назвал его просто безрассудным вывихим. Плавно и сдержано я выношу себя из угла на середину. Провожу правой изгиб по паркету, щелчком пальцев обозначая прибытие. Весьма заместительно. Так можно ходить по улице, и никто не скажет, что ты инвалид или страдаешь головными недугами. Никто не скажет, но ты можешь об этом подозревать и требовать, чтобы рано или поздно это было озвучено.
Щ. Нервничал. Сбрасывал окурки себе под ноги и нервничал. Ждал, наверное? Хотя, нет. Скорей всего, просто пребывал в прострации. Был таким скученным, опять же - нервным, тревожным и курил одну за одной. Нога потянулась под себя, тело увлеклось ею и, да не будет сказано при людях, затрепетало где-то внизу. Я ничего не мог с этим поделать. А не мог, потому что не хотел. На мне сразу отразилась вся эта тоска, поверхностная, и, что самое главное, внутренняя деформация, и я, не по примеру некоторых слабых личностей, взял тугой жгут и принялся стегать им по этому месту. Боли долго не было. И когда она возникла, то рука моя уже так устала, что опустилась в изнеможении. А на верху запели птицы, трезвон колоколов пронесся откуда-то сбоку. И я стал более насыщенным, более придерживающим себя.
?. По самым заниженным оценкам, я весил килограмм 80 - 85. Я провис в проломанный стул, полулежа, откинув голову назад, упираясь ногой в ящик письменного стола. Мне было удобно. Я знал, что если повернусь набок, то мое положение может стать довольно напряженным. Однако мне это было необходимо. Я с тревогой взглянул на ручные часы и замолчал. Хотя и до этого момента я не произнес ни звука. Где-то за окном поднималась серая изморось. Я выпрямился, натянувшись, как струна, и, акцентировано выговаривая каждое слово, сказал:
- У меня белые лилии. Я вижу однобокость наших понятий. У меня большой колокольный звон. У меня между ног большой колокольный звон. Я говорю это, после того, как оказался перед выбором. Я хочу выбрать самое сложное в моей жизни решение. Я надеюсь на мое однобокое намерение. Слева от меня стучит маленький слесарный молоточек. Мое положение становится все более и более увесистым. Сказав это, я некоторое время думал, что это было. Но тут небо прояснилось, по оцинкованному подоконнику стукнуло несколько капель. Во всем этом сказывалась некая непроверенность данных, некая некомпетентность. Я тут же подумал: Какая? Но тут переключил свое внимание на какие-то мелочи. Прогнулся всем телом сначала в одну, потом в другую сторону, пока наконец не наступило прояснение. Я заметил главное: что я не перестал быть человеком. От этой мысли я немного растерялся. Но вскоре, поборов ошеломление, заметив на своем лице полуулыбку, я большим пальцем левой ноги вычертил на полировке окружность и этим словно бы очертил себя магическим кругом. На месте моего осаждения действительно находилась некая аномальная зона. В эту секунду я почувствовал свою одежду: рукава, немного мешковатый драповый костюм серого цвета. И это так почему-то меня уязвило, что, стиснув зубы, я стал биться на месте, пытаясь сокрушить свое опрометчивое седалище. Очевидно, в это-то время я и почувствовал, как спокойны мои ноги, руки и, одно неверное движение, и я скользнул бы в угол к батареи. Это меня успокоило и заставило позвать на помощь самым, наверное, отчетливым голосом. Хотя мне это могло лишь показаться - для крика сил уже не было.
Ы. Я останавливался, сгорбленный, выпрямлялся и разглядывал часть обстановки, переносил взгляд через плечо и начинал мерно раскачивать голову, пока в ней не обнаруживалось головокружение. Заметьте, я был всего лишь в некотором неуловимом взаимоотношении. За меня держались все эти подводящие, нарочито последующие, но не опережающие меня ни на шаг местонахождения. И не то, чтобы я улавливал эти неясности. Нет, я, скорее, упражнялся во все большем натыкании на них. То есть я определенно знал, что я могу это в себе обнаружить. Это меня, конечно, немного задевало. Но я был последователен. И на всякую такую попутность отвечал тремя-четырьмя ощупывающими маневрами, пока не находил в себе самой подходящей формулировки. Я знал, что это почти правильно, и замедлить не мог ни на секунду этого моего опровержения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10