Василий Михайлович Песков
Зимовка

Василий Михайлович Песков
Зимовка

В марте 1983 года я отдыхал в Подмосковье. Вернувшись как-то с лыжни, в свежей газете прочел заметку, меня взволновавшую. На станции Восток в Антарктиде в самом начале зимовки полярной ночью случился пожар – сгорело помещение, где работали дизели. Один человек при пожаре погиб, а двадцать его товарищей оказались без света и без тепла. Я бывал на Востоке, знал, насколько суровы условия этой антарктической станции, знал, что никто и ничем не мог помочь людям в тех трагических обстоятельствах – полярной ночью со станцией невозможно никакое сообщение, только по радио. Как могли люди выжить, оставшись без тепла при морозе в семьдесят градусов? Узнав, что зимовщики возвращаются на Родину на теплоходе, я прервал отпуск и поспешил им навстречу. Это было необходимо – понимал: в Одессе они сразу окажутся в объятиях близких и разъедутся кто куда. Надо было встретиться с ними до прихода в Одессу. Прилетев на Канарские острова, я дождался шедшей из Антарктиды «Башкирии» и на ее борту познакомился с зимовщиками. Двадцать дней до Одессы я с ними беседовал – со всеми вместе и с каждым в отдельности… Трудной, нечеловечески трудной была зимовка.

На пепелище

Двенадцатого апреля Восток не вышел на связь. Проспал радист? Такого в Антарктиде не бывает, связь – дело святое. И все-таки, ну живой же радист человек…
В сутки Восток на связь по графику выходил девять раз. Когда он не вышел в эфир во второй установленный час и в третий, все поняли: что-то случилось… Отсутствие связи – уже происшествие чрезвычайное. Но что за этим стоит?
Размеры беды на Востоке в тот день никто предвидеть не мог.

Вечер 11 апреля был на Востоке обычным. После бани поужинали. Смотрели фильм «Расследование». Поговорили в связи с этой картиной о житейских делах на далекой земле. Кто-то вспомнил: «Завтра День космонавтики… И весна. Уже на ивах, поди, барашки. Вода. И землей пахнет…» Вздохнули. Тут, на Востоке, апрель – глубокая осень. Солнце еще встает ненадолго над горизонтом. Но через десять дней – все, светила не будет – одна непрерывная, долгая ночь…
Механики-дизелисты Алексей Карпенко и Сергей Кузнецов кино в этот вечер, как обычно, не посмотрели. С начала зимовки механики, хорошо понимая, что жизнь станции целиком зависит от исправности четырех стоявших рядком дизелей, работали по пятнадцать часов в сутки – перебирали по «косточкам» два запасных двигателя, пока два остальных, ни на минуту не замирая, снабжали станцию теплом, светом, электричеством для приборов, механизмов, радиостанции.
В тот вечер после бани механики дали себе передохнуть. Сергей сейчас старательно вспоминает: о чем же они говорили в тот вечер? «О дизелях, конечно! О них обязательно каждый вечер шел разговор…» Еще говорили «за жизнь». Карпенко поведал Сергею, почему решился поехать сюда, в Антарктиду, рассказал, что в последний момент раздумал, «но отказаться было уже неудобно» Рассказывал Алексей о своей студенческой жизни, об инженерной службе. Вспомнил места под Ленинградом, где любил бывать летом. «После этих снегов мы, Серега совсем по-другому будем глядеть на землю…» Обычный был разговор. Уже выключив лампочку, два механика уточнили, что будут делать завтра в первую очередь. Их жилье примыкало к ДЭС (дизельной электростанции). Всегда был слышен гул дизелей. Друзья пожелали друг другу хотя бы во сне не видеть свои механизмы.
Никто не знает, что снилось инженеру Карпенко в эту последнюю для него апрельскую ночь…
Позже всех, как обычно, лег спать радист Валерий Головин. Быстро, в минуту, он перегнал в Мирный столбик цифр зашифрованной метеосводки – давление, облачность, влажность, температура. Температура с вечера была минус шестьдесят семь. В заключение своему другу в Мирном Василию Прошкину Валерий отстучал «73» – «наилучшие пожелания», щедро добавил еще «88» – «обнимаю». И радисты расстались до завтра.

Сергей Кузнецов проснулся от запаха дыма. Включил свет. Прошел из «спальных апартаментов» в дизельную, где дежуривший в эту ночь третий механик Сергей Касьянов мыл в керосине поршневые кольца. Вместе прошлись, принюхиваясь, по ДЭС – ничего. Оделись, вышли наружу и сразу увидели пламя. Оно пробивалось сбоку жилой пристройки ДЭС. Механики бросились бить тревогу. Один побежал к телефону, другой – будить Карпенко…
У меня на листах ребята нарисовали весь план Востока. Отдельно в крупном масштабе – ДЭС с пристройкой. Красным помечено место начала пожара и время – 4 часа 17 минут, когда заметили пламя. Стрелками показали, кто, когда и откуда, полуодевшись, бежал на пожар.
Ночь, мороз за семьдесят. И пожар. Подобные ситуации в последние годы стали модными в фильмах ужасов. В мягком кресле кинотеатра сидишь, наблюдая, как мечутся люди, застигнутые бедой. Тут же была реальная жизнь. Живые люди бежали, поднятые криком: «Пожар!» И это происходило все равно как на космической станции – любой из бегущих хорошо понимал, что значит глубоко в Антарктиде, в самой холодной точке ее, на пороге полярной ночи мгновенно лишиться тепла и света. Никакая самая доброжелательная рука помощи не в состоянии сюда дотянуться…
С детства помню пожар в нашем крытом соломой селе. Огонь подбирался к нашему дому. Помню отца на крыше. Солома покрыта веретьем. Цепочкой стоявшие люди непрерывно подавали отцу на крышу ведра с водой – отец опоражнивал их: одно – на себя, одно – на веретье. Помню отчаянный крик: «Мишка, прыгай – сгоришь!» Отец спрыгнул, когда задымилась одежда. И крыша нашего дома вспыхнула. Страшно. Памятно на всю жизнь. Но то была всего лишь беда, рядовая, распространенная в степных соломенных селах.
Тут же была катастрофа.
Каждый делал, что мог, для спасения. Синяки, ссадины, кровоподтеки, ожоги, сломанное ребро обнаружились позже. В эти же четверть часа отчаянной схватки ранений никто не почувствовал.
Но сражение, сразу же стало видно, проигрывалось. Негорючие с виду стены (алюминий и бакелит с прокладкой из стекловаты) горели, выделяя удушающий дым. А что касается наполнения всей постройки, то все в ней, пропитанное соляркой и маслами, казалось, только и ждало огня.

Надо знать Антарктиду. Она действует, как знакомый нам бытовой холодильник: вымораживает, иссушает. Все превращается почти в порох. Сухость такая же, как в Сахаре. И пожары – бич Антарктиды. Сколько их было тут, зарегистрированных и не помянутых на бумаге, с жертвами и без жертв! Первыми горели англичане на своей станции Хоп-Бей. Свирепствовали пожары в зимовку 1960–1961 годов. У нас в Мирном погибли восемь аэрологов (сгорели в занесенном снегом жилье). У американцев на Мак-Мёрдо огонь поглотил на четверть миллиона долларов ценнейшего оборудования. Пожары случались в идущих по Антарктиде санно-тракторных поездах. Из вагонов люди выскакивали, как из горящих танков, и катались по снегу, сбивая огонь на одежде. А случалось, не успевали выскакивать. «Пожар тут, кажется, может возникнуть и от плевка», – мрачновато шутят полярники.
И в Антарктиде пожары трудно тушить. Нет воды… Курьез. Ведь именно тут скопился пресноводный запас планеты. На три четверти материк Антарктиды состоит из воды. Но вода эта твердая.

…Брусками пиленого снега тщетно пыталась бороться с огнем горстка, людей в ночь на 12 апреля 1982 года. Уже через двадцать минут опытный Борис Моисеев, чувствуя, как крыша ДЭС начинает «дышать» под ногами, крикнул: «вниз немедленно!»
Электрический свет погас. Но дизели еще какое-то время стучали в забитой дымом постройке. Потом стихли – пламя набросилось на стоявшие рядом баки с горючим.
Сражение проиграно. И все ли целы? При багровом свете едва узнавали друг друга – закопченные, в прожженной одежде, кровоподтеках. Одного не было! Не было начальника ДЭС Алексея Карпенко. «Кто видел его последним?!» Видел Карпенко с одеждой под мышкой бегущим в глубь помещения Сергей Кузнецов. Сам Сергей выполз из едкого дыма на четвереньках в полуобмороке.
Магнитолог Михаил Гусев бросился разбивать плексигласовое стекло окошка. Плексиглас не поддался. Да и напрасным был этот порыв – броситься, обвязавшись веревкой, в помещение станции: в толще ядовитого дыма уже светились языки пламени…
Останки Алексея Карпенко нашли через день уже на остывшем пожарище. Анализируя его действия, поняли: Карпенко пытался тушить огонь изнутри запасом имевшейся там воды. Увидев тщетность усилий, схватил одежду и побежал в щитовую обесточить проводку. Так поступить предписывала инструкция. (Оголяясь огнем, проводка могла стать причиной жертв при тушении.) Но, выключив свет, сам Карпенко оказался в ловушке. В темноте и в едком дыму, теряя сознание, он, как видно, споткнулся у самой входной двери.
Равнодушная Антарктида уже давно ведет счет своим жертвам. Первой из них была пятерка англичан во главе с Робертом Скоттом. С тех пор в Антарктиде навсегда осталось немало людей. Погибали от мороза и от пожаров, проваливались на тягачах в ледяные трещины, гибли при посадках самолетов на лед, при авариях вертолетов, при обвалах ледяного барьера у океана. Из наших первым в 1956 году погиб в Антарктиде молодой парень, тракторист Иван Хмара. В Антарктиде мне показали кинохронику высадки Первой Антарктической экспедиции. Тогда все еще было в новинку, все было неведомо. На морском льду рядом с кораблем забуксовал трактор. Горячий молодой Иван Хмара попытался вытолкнуть трактор из опасного места. У оператора, снимавшего в эту минуту панораму высадки экспедиции, не дрогнула в руках камера, и остались на пленке две секунды драматической гибели человека. Трактор нырнул под лед, как грузило, а за ним, встав на дыбы, ушли деревянные сани. Две секунды – и все. Оторопевшие люди стояли у зияющей полыньи.
С тех пор прошло тридцать лет. Антарктида многому научила, заставила приспособиться к суровому своему нраву. Теперь существуют жесткие правила жизни и поведения человека на континенте: как одеваться, дышать, питаться, как строить жилища, ходить, на чем ездить, в какое время летать, как преодолевать трещины, что можно и что нельзя делать при здешних ветрах и морозах. Но возможно ли предусмотреть все? Сколько возникает непредвиденных ситуаций! И снисхождения от Антарктиды не жди.
Уже в середине зимовки радист Валерий Головин, принимая известие, что и где в Антарктиде случилось, записал сообщение: «Поиски трех британских ученых у станции Фарадей прекращены». После шторма, взломавшего морской лед, ученые оказались отрезанными на небольшом острове. 13 августа они сообщили по радио, что попытаются перебраться по свежему льду… Вышли и не пришли. И никакого следа.
Чаще всего так и случается – человек исчезает без последнего слова. Исключение – самая первая жертва белого континента. Роберт Скотт, медленно погибая, до последней минуты делал записи. Последняя строчка из его дневника: «Ради Бога, не оставьте наших близких». Эти пронзительные слова должны обязательно оживать в нашей памяти при каждом печальном известии с пути исследователей.

…Хоронили Алексея Илларионовича Карпенко 17 января 1983 года на острове Буромского возле Мирного. По совпадению в этот же день предавали неласковой здешней земле прах капитана Ивана Александровича Мана. Прославленный полярник, с чьим именем связана вся история советских исследований в Антарктиде, умер дома, в постели, от старости. Перед смертью он попросил похоронить его в Антарктиде. Над могилой сказали: «Он пришел сюда в последний раз, чтобы остаться».
Антарктида прочно входит в судьбу каждого, кто в ней побывал.

Вернемся, однако, к утру 12 апреля. Пылает вся постройка ДЭС. И уже нет никакого смысла лихорадочно бросать в огонь бруски снега. Двадцать человек, сбившись в тесную группу, бессильные что-либо сделать, наблюдают, как на глазах у них исчезает основа всей жизни Востока, то, о чем со дня основания станции говорили грубовато, но точно: «Если в зимнюю пору на Востоке что-нибудь случится с дизельной – кранты!» И вот случилось. «Лицо обжигало, стоять ближе тридцати метров нельзя, а в спину упиралась морозная ночь – минус семьдесят. Мы вполне понимали – через час такой холод заберется во все пока еще теплые уголки станции. А до ближайшего в Антарктиде тепла – полторы тысячи ничем не преодолимых сейчас километров» (из дневника А.М. – врача-исследователя Аркадия Максимова. В этих заметках часто будут встречаться строчки из его дневника).
По-настоящему испугались только теперь, когда кончилась суета и когда отчетливо прояснилось все, что их ожидало. Но надежда еще была. Надежда темнела баками, стоявшими на санях в десяти шагах от огня. Загорятся или не загорятся? В ту минуту люди не знали еще, как смогут без дизелей распорядиться теплом, заключенным в солярке. Солярка, горевшая в баках ДЭС, посылала языки пламени и на этот главный запас топлива станции. Борис Моисеев: «Я думал: обязательно загорятся. Вначале ближние баки, потом и все остальные. И этот огонь будет для нас последним». Двадцать баков с соляркой стояли в эти минуты между жизнью и смертью двадцати человек. Огонь уже жадно лизал эти баки. Но мороз – диалектика! – мороз был по этому пункту судьбы союзником у людей. Огню еще надо было разогреть, растопить загустевшую до состояния джема солярку. И пока он эту работу проделывал, вдруг изменил направление ветер. Борис Моисеев: «Спасением это назвать еще было нельзя, но мысль лихорадочно работала: шанс появился! Сделаем печки-капельницы… На буровой есть движок, если запустим – будет радиосвязь… Продукты есть, надо лишь уберечь от мороза».
Биологи доказали: пчела, в отдельности каждая, долго не проживет. Только сообщество пчел с разделением труда и функций приспособлено выжить. Двадцать людей разного возраста, специальностей, разного опыта выжить могли, лишь уподобившись пчелам. В тот драматический час людей мгновенно сплотила стихийная сила грозной опасности. Действовать!
1 2 3 4 5 6 7