Подумай, дорогой Йоозеп, и ты сам поймешь, что так будет лучше: ты – там, я – тут.
– Даа… И как долго такое будет продолжаться?
– Ну… я не знаю.
Тоотс вновь задумывается и теребит свои усы с рыжинкой. Ну вот, он и заполучил свою Тээле, он имеет жену – и не имеет, не имеет, но имеет все же. Он никогда не обращал внимания на людские пересуды и, тем не менее, теперь ему становится страшно.
– Было бы самое правильное, – медленно и неуверенно произносит он, наконец, – построить новый жилой дом.
– Ну да, – отвечает Тээле просто, – это намерение плохим назвать нельзя.
– Но когда начнешь думать, сколько это потребует времени и…
– Да, кое-чего это, разумеется, потребует.
Тоотс замечает ироническую усмешку на лице жены, и настроение его падает еще больше. Стало быть, вот каковы они – совет и помощь, которых он ждал от Тээле! Его просто-напросто бросили наедине со всеми его заботами. А ведь не далее, как прошлым летом эта же Тээле сама предлагала ему помощь. Что за новая и странная причуда, которой его собираются опять мучить? Или жена хочет для начала просто-напросто унизить его? Хочет, чтобы Тоотс попросил у нее помощи? Ну, если это так, ему прежде, чем предпринять что-нибудь, надо все как следует обдумать. Похоже, начинается одно из первых супружеских испытаний – проба сил, поэтому именно теперь нельзя проявлять слабость – настолько-то он, Йоозеп Тоотс из Паунвере, все же соображает. А если уж отдавать брюки жене, подчиниться ее власти, надо это делать сразу… без борьбы… расплакаться у нее на груди, мол, он, Тоотс, слабый и беспомощный – и позволить собой управлять и помыкать. Во всяком случае – либо то, либо это, потому что иначе, как ужасными взаимоотношения супругов, у которых проба сил продолжается до бесконечности, не назовешь. Да, нет в супружестве ничего более страшного, чем всплески деспотизма с той или другой стороны. После короткого упоения победой наступает реакция в виде сожаления и сентиментальности, однако в то время, когда кажется, будто все опять в порядке, противная сторона, сама того не замечая, в сущности, еще туже скручивает свой хвост кольцом.
Все это Йоозеп знал, ибо был, как говорится, человеком с открытыми глазами и за свою жизнь много чего успел подметить.
– И это все, что ты можешь мне сказать, Тээле? – тихо спрашивает хозяин Юлесоо.
– Да, я не нахожу, что еще сказать тебе сверх этого.
– Ну что же, – направляется Йоозеп к выходу, – так и быть. Поживем поначалу как Заря и Закат. Небось время покажет, что из этого выйдет. Я, правда, никогда бы не поверил, что уеду отсюда домой один, но теперь приходится поверить. Ну так будь счастлива, Заря, и не забывай своего Заката…
Произнеся это, хозяин Юлесоо выходит в прихожую, не посмотрев ни направо, ни налево. Тээле глядит ему вслед, уголки губ ее вздрагивают, затем окликает:
– Йоозеп! Погоди немного!
Этот призыв Тоотс прекрасно слышит, но заставляет свое сердце стать твердым как камень, выходит во двор, отвязывает лошадь от перил и мчится в направлении хутора Юлесоо.
«Иметь дело с женщинами так же трудно, как танцевать среди куриных яиц, – твердит Тоотс про себя известную старую поговорку. – Этому надо учиться семь лет и еще один день». И – проехав немного дальше: «Если бы женщины были сотворены даже из стекла, они и тогда бы не просвечивали». И – преодолев еще часть пути к дому: «Во всяком случае, было бы куда как правильнее, ежели бы я сначала построил дом и только потом женился. А я начинаю свою жизнь, словно ребенок, который изображая человека, рисует голову и сразу под нею – ноги. Не хватает туловища, то есть, дома».

IV

Не доезжая нескольких десятков шагов до перекрестка, Тоотс нагоняет какого-то пешего, одетого в полушубок и шапку-ушанку. Пешеход отступает в сторону в ожидании, когда ездок промчится мимо. Однако ездок не мчится мимо, а резко осаживает лошадь и кричит:
– Садись в сани, Либле!
– Ого! – отзывается старый паунвереский звонарь. – Видали, вроде как юлесооский хозяин собственной персоной! Откуда это вы жалуете, господин Тоотс?
– Садись, небось, по дороге скажу.
Либле залезает в сани, стаскивает рукавицу, обменивается со старым другом рукопожатием и продолжает:
– Вы вроде как тестя проведать ездили?
– Нет, – мотает Тоотс головой, – тестя я сегодня не видел, да у меня сейчас и нет охоты его видеть. Ездил… Знаешь, Либле, куда я ездил?
– Не знаю. Откуда ж мне знать? Ежели вы не у тестя были…
– Ездил к жене.
– К какой такой жене?
– К своей.
– Вот те на! – Либле крякает и смотрит на Тоотса вытаращенными глазами. – С какой же это поры она снова в Рая живет?
– Да уже дня два. Даже и больше.
– Ну так она ж, небось, там не останется?
– Останется.
– Что вы говорите, господин Тоотс! Вы вроде как шутки шутите. Я знаю – зубоскал вы отменный!
– Нет, Либле, не шучу. – Хозяин Юлесоо направляет лошадь, а вместе с тем и разговор, на другую дорогу. – Ежели у тебя есть немного времени, поехали в Юлесоо, там поговорим.
– Время у меня нынче есть. Скоро уж стемнеет, куда ж мне еще идти.
– Хорошо. Но одно я должен тебе сказать, Либле – будь хоть раз в жизни настоящим мужиком и придержи свой язык. Все, что я тебе сегодня открою, должно поначалу оставаться тайной.
– Оно так, но дорогой господин Тоотс, когда ж это было, чтобы я своим языком нанес вам хоть какой урон?
– Хорошо, хорошо. Дело в сущности, в том, что…
Йоозеп Тоотс объясняет Либле свое теперешнее положение и с особой силой подчеркивает то обстоятельство, что теперь он, Тоотс, от раяского старика уже и гроша не примет, даже если и начнут предлагать. Скорее он станет жить под стрехой, чем станет строить новый дом на деньги, выпрошенные у тестя. И тут вдруг в голове юлесооского хозяина возникает догадка, а не жене ли он обязан тем, что тесть до сих пор не заговорил о деньгах, – может быть это, да и другие штучки придуманы ею лишь для того, чтобы его, Тоотса, помучить?
Но именно поэтому хочет он теперь доказать мучительнице, что в состоянии подняться на ноги без посторонней помощи.
– Что ж нам в таком разе делать? – спрашивает Либле, и при этом лицо у него чуть ли не испуганное, а подобное случается с ним довольно редко.
– Именно это я и хотел у тебя спросить, Либле. Ты всегда такой башковитый и смекалистый, покажи и теперь, на что ты способен.
– Башковитый и смекалистый, – ворчливо повторяет Либле. – Где ж мне быть башковитым и смекалистым, ежели у меня одна нога вроде как в могиле, другая – на краю могилы…
– Ну что ты опять турусы на колесах разводишь! – движением руки останавливает его Тоотс. – Вот ведь взял моду – ходишь вокруг да около, нет чтобы сразу дело говорить.
– Какое там, – пожимает Либле плечами, – откуда ж мне так единым разом скумекать, что к чему. Я вроде как и смекаю о деле-то, когда вокруг да около хожу.
– Ну так отходи, сколько нужно, и скажи, что скажешь.
– Построим новый дом.
– На какие шиши?
– А разве ж в наличности денег уж и вовсе не осталось?
– Вовсе! Что значит – вовсе? Что проку, ежели я, к примеру, десять или пятнадцать бревен к себе на двор привезу, дом-то из них все равно не выстроишь.
– Погодка-то сейчас самая что ни на есть подходящая бревна возить, – произносит Либле, оглядывая большак.
– Да, подходящая. Ежели бы еще было, что возить.
– Но послушайте, господин Тоотс… – После того, как звонарь закурил свою самокрутку и сделал две-три отменных затяжки, он вдруг становится башковитым и смекалистым. – Вы вроде как говорили, будто вам полагаются от Пеэтера Лесты деньги. Он что, и не думает долг отдавать?
– Отчего же не думает, только этого все равно мало.
– Мало?! Но послушайте, тогда я скажу вам еще кое-что. Лен у вас вроде как еще не продан, так? Картошка на мызу не свезена, так? Одному подсвинку уже тесно стало в загоне, так? Только и дела – пустить кровушку да отвезти в город. Сложите все это да прикиньте, какой толк выйдет. Да ведь вам всех денег одним разом и не надобно. Привезем сейчас по зиме материал домой, небось весною видно будет, что к чему. Ежели очень припрет, можно получить под хутор ссуду. А еще, дорогой Йоозеп, учитывайте и то, что рано или поздно раяский старикан развяжет все ж таки свою жирную мошну и предложит вам денег. Пусть только он по первости увидит, что у вас есть хватка и старание.
– Этого последнего пункта, – Тоотс натягивает вожжи, – касаться не станем, а в остальных есть свой резон. Пожалуй, можно и рискнуть.
– Ну, ежели бы у меня был в руках такой хутор и такое обзаведение, разве ж я тогда рвал на себе волосы! Пробу на стройку мы с вами уже сделали, когда хлев подправляли, а теперь и за жилой дом примемся. Хоть ради Тээле, хоть ради себя, а строить-то все одно нужно, старый-то через пару годков рухнет, это – как пить дать. У него в стенах не бревна, а одна труха да черви.
– Правда, правда, Либле! Твоя правда.
– Да что уж…
Звонарь приходит в состояние воодушевления, ему уже начинает казаться, будто предприятие это не чье-то, а его собственное, он снова скручивает здоровенную козью ножку и с горячностью продолжает прежний разговор.
– Мне в свое время доводилось возить строительный материал на хутор Рая, – говорит он, – и бревна, и камень, и то да се, я еще до сего дня помню, сколько всего ушло. Оно конечно, в Юлесоо мы такие хоромы строить не станем, но прикидку-то я сделать сумею, чего и много ли на средний жилой дом надобно. И знаете, господин Тоотс, все сошлось вроде как наилучшим манером! У меня, как по заказу, перерыв в работе, по мне так можно хоть завтра засучить рукава. Да ежели бы я где и подряжен был, так послал бы все к чертовой матери и пришел бы к вам.
– Ты мужик что надо, Либле! – Тоотс похлопывает звонаря по плечу. – На душе у меня сразу полегчало, как только тебя увидел. Не иначе сама судьба или какая другая высшая сила свела нас сегодня. Только не забудь: поначалу – никому ни слова.
– Да что уж…
Едва мужчины успевают заехать во двор и распрячь лошадь, как у них начинается горячее обсуждение: тут, тут и там. Здесь, у края дворовой ограды будет, разумеется, сам дом, лучшего места в Юлесоо не найдешь; сюда – камни, туда – бревна, там – место, где весною удобно будет щипать дранку.
Обитатели хутора с любопытством наблюдают это хождение туда-сюда и размахивание руками, и ломают голову, что же может означать такая суетня морозным зимним вечером. Наконец друзья заходят в дом, и там домочадцы узнают, что с завтрашнего дня звонарь станет приходить к ним, чтобы помочь трепать лен и возить картошку. Молодой хозяин невесть с чего заспешил закончить зимние работы, и домашние недоумевают.
– Какая муха тебя укусила, Йоозеп? – спрашивает старик-отец, выбираясь из задней комнаты. – У нас народу и без того хватает.
– Ну да, но чем раньше мы лен сплавим, тем будет лучше. Сейчас он в цене, поди знай, получишь ли столько в конце зимы.
– А где ты Тээле оставил? – спрашивает старая хозяйка, мать Йоозепа.
– Где оставил? – повторяет сын. – В Рая.
– Она что, к нам уж и не придет больше?
– Отчего же не придет. Пусть себе побудет.
Ужинают все вместе, почти молча. Тоотс и Либле – два заговорщика – лишь изредка роняют какое-нибудь слово. Да, даже звонарь Либле, которого в Паунвере называют «вечным болтуном», в этот вечер серьезен и словно бы при исполнении службы. После ужина закуривают, немного сидят, и хозяин провожает своего нового работника. На дворе Йоозеп Тоотс ненадолго задерживается, оглядывает округу, словно изучая погоду, затем его круглые совиные глаза останавливаются на площадке возле дворовой ограды и видят, как, будто бы поднимаясь из тумана, вырастает там новый хуторской дом. Так, примерно, уже было однажды летом, когда он, Тоотс, лежа рядом с Либле у края болота, строил планы на будущее.
– Прекрасно, прекрасно, – бормочет он, наконец. – Теперь у меня не останется времени думать о фокусах Тээле и, во-вторых, если ветер будет благоприятный, я выстрою себе новый дом. Только так, только так – как говаривал старик Иванов там, в далеком российском краю – если у тебя иной раз на душе кошки скребут, надо что-нибудь делать.
Придя в комнату, Тоотс отыскивает ручку с пером, садится к столу и пишет Пеэтеру Лесте письмо насчет долга. Нет, он никак не стал бы напоминать, но нужда заставляет. Пусть старый школьный друг поймет его правильно.
Йоозеп кладет письмо перед собою на стол, подпирает голову рукой и застывает в такой позе, даже ни разу не шелохнувшись, минут на десять. Наконец, резко поднимается и начинает стелить себе постель. Находит под подушкой шпильку для волос, разглядывает ее несколько мгновений, после чего вновь засовывает туда же.

V

Если в одной из предыдущих глав пишущий эти строки осмелился написать, что гром грянул с «огненного» неба, почему бы в таком случае не посметь ему также употребить такое выражение: «Либле на следующий день является в Юлесоо с «огненной» метелью?» Ведь, в конце концов, при любом промахе можно себя выгородить, если это представляется важным. Но самым лучшим способом отмыться считалось до сего дня выискивание промахов у ближних своих, чтобы, указав большим пальцем через плечо, сказать: «Гляди, что тот и этот сделали!»
Так мы и порешим, поэтому наберемся же смелости да и напишем, что Либле является на хутор Юлесоо с «огненной» метелью. Входит в дом, сворачивает себе отменную козью ножку и произносит:
– Теперь быстренько перекурим и сей же час – тащить лошадь из канавы! Потом ручку трепалки – в кулак, и давай, давай – полный вперед на всех парах!
Как раз в это время возвращается с гумна молодой хозяин, произносит при виде Либле «хм-хью-хьюх» и начинает одеваться по-воскресному.
– Куда ж теперь? – спрашивает звонарь.
– На мызу. Пойду, поговорю с управляющим насчет картошки.
– Верно, верно. Запросите со старика Пюрьеля хорошую цену. Он ведь, как ни кинь, с вами одного поля ягода. Да и не из своего кармана платит – деньги-то мызные.
– Еще и письмо Лесте отослать надо. Смотри, напомни, не то как бы не забыть.
– И снова верно! Я вижу, дело вроде как с места стронулось – а это главное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15