Может, это вовсе и не татуировка, а вообще родинка. Из-за родинки подозревать человека и обвинять его неведомо в чем?.. Здравый смысл боролся в ней с опасениями и страхом. Но Вандиен по-прежнему стоял перед ней, ожидая. И, в конце концов, верх взяла та самая вежливость.
– Оба мы устали, – буркнула Ки.
Этих слов хватило вполне. Вандиен вздохнул, а Ки задула свечу. Оба опять испытали неловкость, заползая под одно одеяло. На сей раз, правда, неловкость Ки была щедро разбавлена тревогой и страхом, но если Вандиен что и заметил, то вида не подал. Он растянулся рядом с Ки во всю длину, постаравшись, впрочем, избежать случайного прикосновения. И лежал неподвижно и молча, если не считать единственного приступа кашля. Ки, однако, по-прежнему не отпускала тревога. Она со страхом прислушивалась к каждому шороху тюфяка. А потом разозлилась. Ей до тошноты надоели одолевавшие ее страхи. Мало того, что она целый день следила за небом и ждала смерти. Ей что, предстояло следить по ночам за лежавшим подле нее мужчиной – а вдруг он окажется прислужником гарпий, орудием их мести?.. Поживем – увидим, твердо осадила себя Ки. Еще не хватало, чтобы из-за ее поспешности пострадал ни в чем не повинный человек. Во второй раз она подобного не допустит…
…Но чего только она не отдала бы за то, чтобы ЗНАТЬ. Чтобы кончилось ожидание, чтобы поскорее сойтись лицом к липу с гарпией, кружащейся в вышине. Узнать, что же он такое, этот человек подле нее. Так нет же. Надо ждать. Ожидание всю жизнь было для нее самым тяжелым испытанием. Взять хоть те последние несколько дней в Арфистовом Броде. Несколько дней длиной в целую жизнь. Право же, они состарили ее куда больше, чем несколько лет странствий со Свеном…
…Короткий нож медленно вгрызался в жилистый стебель. Похоже, его снова пора было точить. Плохонькое орудие, едва подходившее даже для подобной работы… Уф-ф! Наконец-то. Ки присела на корточки и обхватила руками крупный оранжевый фрукт. Подняв его и бережно обходя растения, на которых еще зрели плоды, Ки потащила тяжелую сочную шишку к разбитой дороге, извивавшейся по полю. И там положила на кучу других таких же. Ки постояла некоторое время, упираясь руками в поясницу и выгибая натруженную спину. Зеленые горбы окрестных холмов мало-помалу желтели. На листьях берез одна за другой возникали желтые прожилки. Совсем уже скоро нальется багрянцем ольха… Лето отгорало, и в песне деревьев-арф все отчетливей слышались печальные ноты. А может, причиной всему был постоянный звон в ушах, от которого Ки по-прежнему не могла избавиться?..
Ки возвратилась на грядку и, нагнувшись, принялась отпиливать от стебля очередной вызревший фрукт. Так вот, стало быть, какова оседлая жизнь, с горечью думалось ей. Теперь она знала цену всем этим словам насчет кровной связи с землей. С некоторым отчаянием Ки подумала о своем фургоне, зараставшем пылью в сарае. Все ее существо так и рвалось в дорогу. Скоро, уже совсем скоро, пообещала она себе и тут же подумала, не очередная ли это отговорка. Скоро…
Новый поход к дороге. Еще один фрукт поверх кучи других. Ки работала в одиночку. Время, прошедшее со дня Обряда, так и не сделало ее членом семьи. Как и прежде, полным-полно было таких, кто не желал верить, что виной несчастья было лишь ее невежество, но отнюдь не злой умысел. Сколько бы ни говорила ей Кора, что все, мол, образуется, что все совсем не так скверно, как им показалось вначале, – Ки знала: она непоправимо разрушила их идеалы, сбросила с пьедестала их божков, их кумиров, и кое-кто до гробовой доски не сможет этого ей простить.
А что было на уме у самой Коры?.. Еще одна загадка.
Почему она стремилась любыми способами удержать Ки и из кожи вон лезла, стараясь облегчить ей жизнь?.. Что ж, Ки без ложной скромности понимала, что работница она, каких мало. В одиночку заканчивала убирать целое поле, а ведь поначалу Руфус собирался поставить сюда аж троих. Ки справилась с ним одна, причем всего за день. Нет, дело было не в работе. Напрашивался другой ответ, попроще: Кора не лгала, говоря, что любит ее. И только поэтому хотела, чтобы она осталась. Ки крякнула от натуги, поднимая очередную спелую шишку. Будем надеяться, дело не в привязанности Коры. А то, если дело так и дальше пойдет, она меня вообще никогда не отпустит. А я так хочу в дорогу. Скорее в дорогу. Здесь, в этих полях, даже и не вспомнишь как следует Свена и малышей, не обманешь себя, не притворишься, будто они по-прежнему здесь, рядом. Они – там, где ее фургон, они – у ее костра на исходе долгого дня. И Ки горевала оттого, что ей мешали о них горевать. И Кора отлично это понимала. Она то и дело подходила к Ки, молча склонявшейся над какой-нибудь работой, и подталкивала ее локтем, а то легонько встряхивала за плечо.
– Отпусти их, – говорила она умоляющим тоном, и глаза глядели печально.
– У нас тут не принято даже упоминать вслух об ушедших, чтобы не призывать их души назад из лучших миров. А то, что делаешь ты, – еще хуже упоминания. Ты их попросту держишь подле себя и нипочем не хочешь отпустить. Обряд не освободил их, Ки, и ты должна сделать это сама. Отпусти их, девочка, отпусти! И живи, как живому человеку положено…
После чего Кора всегда поспешно удалялась, как обычно, разрываясь между тысячей одновременных дел. Ки про себя завидовала ее вечной занятости и хлопотам. Кора казалась ей такой целеустремленной, такой преисполненной важности совершаемых дел. Это, однако, не мешало ей замечать, что последнее время Кора поглядывала на нее этак оценивающе, словно бы примериваясь, соответствует ли она некоей цели. Ки до смерти боялась того момента, когда ее должны были просветить относительно этой самой цели. Ее вовсе не устраивало такое положение дел, когда кто-то порывается за нее думать и без нее принимать решения, могущие повлиять на ее жизнь. Ей вообще нужно было на самом деле только одно.
Дорога.
Ки посмотрела на свои руки, терпеливо пилившие ножиком очередной стебель. Руки, пожалуй, стали несколько костлявее прежнего, но не ослабели ничуть. Вот только мозоли наросли в таких местах, где их никогда прежде не было. Ки вообще казалось, будто она усыхает всем своим существом, и те ее стороны, где присутствовала раньше какая-то мягкость, обрастают роговой коркой. Честно говоря, ей было все равно. Только бы поскорее все кончилось. Может, когда она совсем уже высохнет и одеревенеет, она и сживется-таки с этой новой жизнью, которую ей навязывали. По крайней мере, хотя бы перестанет беспомощно спрашивать себя, почему она никак не соберется с духом уехать отсюда…
Она еще смотрела на свои руки, когда на них легла чья-то тень. Ларс наклонился к ней и сам поднял тяжелую оранжевую шишку.
– Чистая погибель с тобой, – сказал он ей со слабым смешком. – Ты так усердно работаешь, что и мне, на тебя глядя, сачковать совестно.
Ки разогнула спину и кое-как скроила улыбку в ответ:
– Я даже и не слышала, как подъехала тележка. На это поле, пожалуй, придется съездить еще разок. Урожай здесь заметно больше, чем на других…
– Я пришел не с тележкой, – сказал Ларс, и тут-то Ки впервые обратила внимание на то, как он выглядел. Его светлые волосы были еще влажными после мытья и завивались по концам. Желтая рубашка была из тонкой ткани, нарядней обычного. Ларс был облачен в праздничные штаны, а на ногах у него вместо грубых рабочих башмаков красовались праздничные сапожки. Ки невольно улыбнулась: от него даже пахло душистой водой, которую его мать настаивала на травах.
– Что это ты так расфуфырился, Ларс? – спросила она не без насмешки. – Прямо жених на свадьбе ромни, да нет, куда там!.. Не иначе тебе Кэти нынче вечером собралась волосы связывать?..
Он ответил ей страдальческим взглядом, потом покачал головой:
– Сегодня поздно вечером к нам приезжает важный гость. Ума не приложу, как вышло, что ты ничего не слыхала?.. Кора послала меня за тобой. Оставь шишки, пускай полежат. Ночка-другая под открытым небом им нисколько не повредит… Кора сказала, что ты наверняка захочешь умыться и переодеться перед общим собранием…
Ларс подхватил фрукт и понес его к дорожке, чтобы водрузить на груду таких же оранжевых шаров. Ки шла следом за ним по грядке, потом – рядом с ним по полевой дорожке до самого дома. Его руки покачивались в такт шагам, и один раз он легонько задел руку Ки.
– Что хоть за гость? – спросила она. – Что за такая важная птица, чтобы всех нас ради него песком отчищать?
– Неужели тебе Кора так-таки ничего и не сказала?.. – вопросом на вопрос ответил Ларс и искоса посмотрел на нее. – Не устаю удивляться… Наш нынешний гость, Ки, я надеюсь, принесет тебе толику успокоения. Помнишь, как я первым подоспел ругать тебя за ошибки? Я очень рад, что и добрую весть мне тоже выпало первому сообщить тебе. Ты ведь так близко к сердцу все приняла, когда я тебе объяснил, чего нас лишила твоя нена… твои чувства в отношении гарпий. Я потом сам себя последними словами ругал. Наговорил тебе всякого, а что толку? А уж когда мама узнала про тот наш разговор!.. Честное слово, в последний раз мне так попадало, кажется, лет в девять. И тоже за глупость. Я ведь такой груз на твои плечи взвалил!.. Мама так и сказала – меня, мол, это вовсе не украшает. Но теперь оба мы – и я, и ты – освободимся от ощущения гнетущей вины…
– Да о чем ты? – требовательно спросила Ки. – Ларс, говори толком!
Она ощутила, как сердце в груди по непонятной причине заколотилось быстрее. На нее и в самом деле тяжким грузом давила мысль о том, что она отняла у всей семьи утешение, которое дарила им их вера. Какими бы непотребными и неестественными ни казались ей их обряды, она не имела ни малейшего права отнимать их у людей. Она нередко бичевала себя подобными мыслями – в особенности когда над полями скользили тени гарпий и с новой силой нападала тоска по родному фургону и вольной дороге. Тогда-то она и напоминала себе о беде, которую причинила этим людям. Да, она была перед ними в долгу. Так неужели Ларс намекал ей, что долг был уже почти уплачен?..
– Приехал Мастер Обрядов, – сообщил он ей. – Он далеко уклонился от своего обычного пути в это время года, чтобы нам помочь. Он готовится совершить Обряд Очищения. Совсем скоро мы восстановим нашу связь с гарпиями!.. И не смотри на меня так, Ки. У меня и в мыслях не было скрывать от тебя новости. Я действительно только что обо всем от мамы узнал! Ты и сама давно прослышала бы обо всем, если бы побольше общалась с людьми, вместо того чтобы мрачно вкалывать в поле. Теперь нам предстоит три дня каяться и размышлять. А на четвертый день Мастер совершит для нас Обряд, дабы очистить наш разум от ядовитой скверны, отделившей нас от гарпий и от наших… наших мертвых.
Ларс запнулся на последних словах. Как будто коснулся еще кровоточившей, болезненной раны. Ки слушала его, не меняя выражения лица.
Дальше они шли молча. Было слышно, как топали по плотно укатанной дороге твердые каблуки Ларсовых сапог. Мягкие кожаные башмачки Ки, наоборот, ступали бесшумно. На теле, взмокшем за время работы, постепенно высыхал пот, и Ки начинала ощущать прохладу осеннего дня. Легкий ветерок делал холод заметнее. Она вдруг с новой силой почувствовала некое томление, охоту к перемене мест, всегда одолевавшую ее по осени. Осень действовала на нее так же, как на перелетных птиц и некоторых зверей, откочевывающих на юг. Ей безумно захотелось поскорей пуститься в дорогу, оставить позади все эти знакомые, слишком знакомые поля и небо, в котором постоянно реяли гарпии. Все ее существо рвалось прочь и жаждало новых странствий. Что ж, скоро она получит назад свою вольность и вновь покатит по привычным большакам, сквозь города, где конюхи в постоялых дворах помнили ее упряжку и называли Ки по имени… Но стоило Ки с облегчением подумать об этом, как на лицо ее набежала внезапная тень. Гарпия пронеслась над ней и над Ларсом, на мгновение заслонив солнце. И Ки неожиданно усомнилась в том, что ее мечта готова была и в самом деле исполниться. Она постаралась стряхнуть сомнения, отбросить их прочь. Эта вечная нерешительность!..
Она посмотрела вниз, на свои ноги. Лодыжки были в густой пыли, расчерченной дорожками пота. Можно вообразить, какими грязными окажутся ступни, когда она скинет с них башмаки. Вот и под ногтями засела грязь, въевшаяся в кожу и оттого несмываемая. Земля спешила наложить на нее лапу. Поставить клеймо. И никогда уже не отпускать…
Ки знала, что не сможет сказать «нет».
Ларс крепкой рукой взял ее под локоть.
– Сразу видно, как обрадовали тебя мои вести, – сказал он и легонько встряхнул ее. – Да посмотри же ты вокруг, Ки! Ты, похоже, слишком долго трудилась одна. Ты разучилась смотреть вокруг – только внутрь себя самой!
Ки высвободила руку. И улыбнулась, не желая его обижать.
– Когда ваш старик сделает свое дело и совершит Обряд, вы исцелитесь от того зла, которое я вам причинила. Боюсь, однако, самой мне требуется совсем иное лекарство…
– Может быть, для этого нам стоило бы подыскать другого человека. И совершить совсем другой обряд, – сказал Ларс.
На всякий случай Ки улыбнулась, но смысл шутки до нее так и не дошел. Ларс посмотрел ей в лицо, заглянул в глаза, словно надеясь отыскать ответ на некий невысказанный вопрос. Они продолжали идти, но Ларс постепенно замедлял шаг и наконец остановился совсем. Ки оглянулась и хотела спросить его, в чем дело, но странное выражение его лица заставило ее прикусить язык. И она увидела по глазам: он собирался о чем-то спросить ее. Задать какой-то очень трудный вопрос. Ки напряглась всем телом…
И Ларс спросил:
– Неужели ты откажешься принять с нами участие в Обряде, Ки? Ты пойми одно: никто не мешает тебе быть полноправным членом семьи. Никто, кроме тебя самой. Вот и сейчас… Из того, как ты со мной сейчас говорила, следует только одно – ты и в мыслях не держишь принять с нами участие в покаянии и очищении. А ведь все будут только рады тебе!
Ки медленно покачала головой. Взгляд ее был тверд.
– Я не сделала ничего зазорного, такого, что требовало бы очищения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37