Я гнул в руках карту с надписью «Виза», голограмма с орлом затрепетала и отлетела. Я потер пальцем выпуклые буквы имени Сэма, пытаясь впитать в себя его сущность, его воспоминания. Подумал о его мозге, угаснувшем в туалете: клетки превращаются в тухлую мякоть, клетки, в которых хранится необходимое мне знание. Сегодня утром я тоже был мертв. Если бы существовал некий обмен информацией по ту сторону жизни, призрачный банк данных со списком нужной статистики от ныне ненужных здесь душ... Если таковой и есть, то я недостаточно долго там задержался, чтобы иметь доступ.
Я решил купить по билету на каждую кредитку и в случае необходимости воспользоваться наличными Сэма. Тогда им придется искать меня из четырех разных мест, а не из одного.
Аэропорт Хитроу перед полуночью представляет собой какофонию толкотни, шуршания, спешащих путешественников, обрывочных голосов, стробоскопического света. Там есть закусочные и низкопробные забегаловки, липкие булочки в форме камня в злостном единении с дерьмовым чаем – надругательство над вкусовыми ощущениями и желудком. Книжные ларьки, киоски, где продают икру, тележки с чемоданами, эскалаторы, не облагаемые налогом зоны. И повсюду щиты с текущими вылетами, которые призывают вас отправиться в тысячу сторон прочь отсюда. Хитроу – самый оживленный международный аэропорт в мире. Каждые сорок семь секунд в воздух поднимается самолет. Никто не может обозреть их все сразу.
Бангкок. Заир. Токио. Солт-Лейк-Сити. Имена кружились вихрем и щелкали в моей голове, искушая, путая, соблазняя. В Танжере, насколько мне известно, полно милых мальчиков, валяющихся без дела на теплых песках, молящих, чтобы к ним пристали. Сингапур – столица гурманов, но там жестокие полицейские. Кто угодно может затеряться в лабиринте задворков зловонной Калькутты. И это всего один конечный пункт.
В итоге я купил билеты в Амстердам, Гонконг, Кан-кун и Атланту. Все четыре самолета вылетали в течение часа. Первые попавшиеся ворота решат все за меня. Купив билеты, я пошел в мужской туалет и зарыл кредитки Сэма глубоко в мусорное ведро. Больше они мне не нужны. Затем вынул из диктофона кассету Драммона, помочился на нее и смыл в унитаз.
Прошел мимо газетного ларька, глянул на первую страницу «Ивнинг стандарт», и сердце мое заледенело.
Пропажа серийного убийцы-гомосексуалиста!
И под этим, почти таким же крупным шрифтом, мое имя. Точнее, мои имена: данное мне от рождения и обретенное.
Эндрю Комптон – лондонский Господин Гостеприимство.
И та же расплывчатая фотография, уже больше чем шестилетней давности: на глаза падает челка, губы такие белые, что почти слились с бледной кожей. Совсем не похож на меня теперешнего, и тем не менее люди опять будут думать обо мне. Гадать, где я появлюсь на этот раз.
Меня станут разыскивать все полицейские Англии, а вдобавок еще и любопытные педики, которые читают газеты. Аэропорт Хитроу наверняка кишит ими.
Мне надо знать все, что известно им. Я купил газету, пытаясь определить реакцию продавца-пакистанца, не глядя ему в глаза. Он чистил ногти деревянной зубной палочкой и не обратил на меня никакого внимания. Я просмотрел статью.
Эндрю Комптон, осужденный в 1989 году за двадцать три убийства в Лондоне...
«...подписал свидетельство о смерти, – заявил доктор Селвин Мастере. – Ошибки быть не может, я уверен». (Я почувствовал некоторую симпатию к некомпетентному старику.)
Полиция отказалась подтвердить наличие доказательств вторжения в морг...
...доктора жестоко убиты...
«Какую больную цель преследовал человек, укравший труп пресловутого...»
ОНИ ВСЕ ЕЩЕ ДУМАЮТ, ЧТО Я МЕРТВ!
Мне захотелось исполнить посреди толпы победный танец. Но я сдержался, слился с народом, читая о знаменитых ограблениях века, но не разбирая ни строчки. Я был в восторге от сумасшедшей удачи, гордился своей имитацией смерти. Я сказал – имитацией? Следует назвать это близким знакомством со смертью, ведь никакая имитация не смогла бы так всех одурачить.
Сотрудничество неизменно предполагает близкое знакомство, если и неудобное. И кто я, как не призрачный паломник смерти?
Впереди появился зал ожидания – длинное, ярко освещенное помещение, удалявшееся до бесконечности, решетка эскалатора пронеслась высоко над головой. Проходя металлический детектор на контроле безопасности, я впал в ужас, что эти обходительные умелые девушки обнаружат кровавый скальпель, прибинтованный к ноге, однако он уже боролся с ржавчиной на дне Темзы, а латексные перчатки скручены в комок в одном из тошнотворных мусорных баков Сохо. У меня не было ничего металлического, даже ключей или кончика стержня шариковой ручки.
Я посмотрел на четыре билета, на номера ворот. Через пять минут в десяти футах от меня взлетает самолет на Атланту.
– Заканчивается посадка, – говорил в микрофон грек-бортпроводник с глазами шлюхи, – заканчивается посадка на рейс Атланта, штат Джорджия.
Я представил, как развалюсь на крыльце старого южного особняка, перестроенного в сельскую гостиницу, сучковатые дубы склоняются над проезжей частью дороги, в руке виски со льдом, сахаром и мятой. День солнечный и теплый, с едва заметным намеком на осень. Я представления не имел, что добавляют в их традиционный напиток, помимо бурбона, который мне не нравится, и не исключено, что даже в Джорджии в ноябре бывает холодно. Но это не важно. Мне сейчас искренне плевать.
Я дал юноше-греку билет. Он коснулся пальцем моей руки, когда отдавал его обратно, и на мгновение мне страшно захотелось, перерезать ему горло, чтобы он остыл и я смог прильнуть своей горящей смердящей плотью к его милой безмятежности. Чувство не проходило, оно лишь затихало до легкого дискомфорта, За сегодняшний день на моем счету три трупа, и ни с одним я не провел ни одной спокойной минуты.
Я шагал к самолету по круглому туннелю. Меня сопроводили к моему месту, уютному, у окна, судя по билету, к месту, за которое Сэму не суждено заплатить, оно припасено для меня, словно я его заслужил. Тяжелые двери герметично закрылись, самолет тронулся, разогнался по взлетной полосе и поднялся в воздух. Подо мной развернулся Лондон – мерцающая паутина огоньков, плывущих по морю темноты. Через минуту мы пробили серый слой туч, которые всегда зависают над столицей, и я навсегда попрощался с городом.
Вскоре мы уже летели в сторону Атлантического океана. Из моего окна казалось, что внизу ничего нет, как и вверху. Убийца, у которого еще не высохла кровь под ногтями, ничего не подозревающие пассажиры прижимают к себе кейсы, младенцев и толстые книги, словно талисманы, гарантирующие успешное приземление, хрупкий металлический салон служит нам колыбельной – а что, если все это недвижно застыло в вязком черном пудинге? Я чувствовал себя уязвимым, но защищенным; съедобным, но наглухо закрытым, как устрица в раковине.
Мне так понравилась эта мысль, что я заказал тарелку устриц, как только ступил на землю Америки. Я слышал, что их там едят сырыми, в особенности на юге. Я не мог представить живую устрицу у себя во рту, как она сочится меж зубов, скользит вниз по горлу. Однако решился попробовать. Я научусь наслаждаться ощущением куска плоти на языке, подобию соленого клея на вкусовых сосочках. Это станет частью моего возрождения.
Устрицы оказались самым малым, что мне предстояло познать.

5

Джей свернулся калачиком в просторном кресле из черной кожи в домашней библиотеке. Угловатость его обнаженного тела скрывало мягкое одеяло ангорской шерсти. Первый луч рассвета окрасил оконное стекло в розовый, отбросив на пол расплывчатую тень. Джей листал цветные страницы учебника по хирургии, который некогда купил отец; с какой целью, Джей и представить себе не мог.
Он украл книгу, когда последний раз посещал родовой особняк на Сент-Чарльз, в котором ныне живет его кузен, сын Даниеля Деворе, вместе со своей семьей. Миньон завещала брату дом в благодарность за его помощь в ведении дел. Она знала, что Джею никогда не захочется жить в верхней части города.
Он рассматривал красочное поперечное сечение простаты: пара зажимов сидела на надрезе в мошонке, чтобы остановить кровотечение в маленькой вене; палец в перчатке забрался в задний проход, лаская пораженную железу; затем ее проткнули скальпелем, выпустив сладкий сок в кишечник через мышечную ткань. Предстательная железа походила на сморщенный грецкий орех темного цвета. Стенки прямой кишки напоминали гладкие розовые волны вокруг безупречного стального лезвия. Джей подумал о Тране, вьетнамском мальчике, у которого вчера купил пакетик кислотки. Его простата наверняка нежная и крохотная, не больше миндаля.
Корешок переплета надавил Джею на промежность до боли. Он понял, что опять совершает промах, словно ночи не хватило, чтоб истощить его. Вверху прямой кишки, прямо над простатой, есть пространство, куда прекрасно помещается любое количество предметов...
Он выпрыгнул из кресла, поставил учебник обратно на тяжелую полку и вышел из библиотеки. Стояла тишина, если не считать редкого пьяного смеха гуляк, до сих пор бродивших по кварталу. По ночам Джей читал, смотрел видео или занимался своими счетами, ему нравилась математика за изумительную симметрию. Но то была необычная ночь. К нему пришел гость.
Нет, напомнил он себе, на сей раз не гость. Щенок.
Светящийся циферблат часов в коридоре показывал без десяти пять. Странные тени двигались, как привидения, за колючим рисунком алых обоев с проблеском золотистого. Джей вошел в гостиную – полет фантазии в стиле барокко: бархатная драпировка, атласные кисточки, резьба по темному дубу, гладкий, как патока, паркетный пол, покрытый огромным китайским ковром. В комнате преобладали малиновые, розовые и золотые тона; днем она напоминала позолоченную утробу.
Одну стену занимал камин из розового мрамора, украшенный декоративными малахитом, сердоликом и гагатом, – изысканная работа по камню. Правда, красоту эту затмил слой черной сажи, которая не оттиралась даже проволочной щеткой с отбеливателем.
Джей остановился, словно растерявшись, затем поднял со стола изящную фарфоровую плошку с ножками в форме когтей и выпил до дна мутный осадок. По спине, будто колотушки по ксилофону, побежали мурашки. В чае был коньяк и ЛСД. Джей потягивал этот действенный напиток всю ночь, с тех пор как привел домой щенка.
Парнишка из кафе «Дю Монд» покорно семенил следом, держа расстояние в несколько шагов, но достаточно близко, чтобы все туристы и проститутки с Джексон-сквер видели, кому принадлежит несравненное создание. Обычно Джей вел себя осторожней в отношении подобных вещей, но тут ему казалось, что за ним по собственной воле следует породистая борзая или иное дорогостоящее животное.
Породистая борзая. Вот потеха. Если Фидо и был собакой, то уличной дворняжкой с милой мордочкой, но грязной шерсткой. К счастью, его шерстка снималась. Как и ботинки, замаранная футболка, сто лет не стиранные джинсы, вонючие носки и неописуемое нижнее белье. Под всем этим Фидо подлежал чистке. Проволочная щетка и отбеливатель не справились с мраморным камином. Однако мальчики сделаны из более податливой материи.
Скользя по коридору, Джей заметил свое отражение в огромном зеркале в углу, тяжелая позолоченная рама казалась аппетитно-сочной от резных фруктов и цветов. Он был серебристо-белым призраком на волнах солнечной реки рассвета, нагая кожа светилась бледностью. Грудь и живот пересекали темные брызги высохшей крови – воздушные, как морская пена. Волосы стали от нее жесткими. Широко раскрытые глаза дико сверкали.
Он вошел в ванную. Свет играл по черно-белому кафелю, по нему же были разбросаны красные каракули и кляксы, словно горсть рубинов. Парнишка свернулся в ванне со связанными руками и ногами и туго натянутой веревкой вокруг тонких гладких ляжек, в глазах – блеск кислоты и ужас осознания. Тело вычищено, выскоблено до голых нервов. На самых острых частях тела – скулах, коленях, спереди бедра – просвечивают бело-голубые кости. От отбеливателя на оставшихся участках кожи появились химические ожоги. Член мокрый и бесформенный, будто пережеванная и выплюнутая пища. На животе виднелся надрез, стенки желудка вывернуты, из кишечника выглядывают пузыри.
Джей улыбнулся. Щенок улыбнулся в ответ. Еще бы, почти вся плоть вокруг рта была выжжена, и его улыбка являлась отверстием с белоснежными зубами на кровоточащих деснах. Джею показалось, что он недостаточно хорошо заботится о своем щенке. Несомненно, американское общество защиты животных вот-вот застучит в дверь.
Гуляки могут орать на улицах что угодно, но Французский квартал им не принадлежит. Завтра, через неделю, через год они сгинут, их пребывание здесь так же эфемерно, как волны позади корабля. А Джей останется. Это его квартал, его лунные ночные улицы, убогие аллеи и неоновые задворки, тихие дворики, окутанные листвой и тенью, огромная малиновая луна, которая висит над всем этим подобно пьяному оку. Квартал приносил подношения прямо к его дому, и он принимал их с благодарностью, с жадностью. Джея не раздражали крики гуляк за окном. У него свой праздник.

6

Приблизительно в это же время Тран беспомощно смотрел на пакет, полный ЛСД и сотенных бумажек, а Лукас Рэнсом проснулся под рев радиочасов в дешевом грязном мотеле в другой части Нового Орлеана. Он ударил по кнопке, вырубив радио, натянул на ключицы промокшее одеяло, почувствовал, как из глубины желудка поднимается тошнота, но подавил ее, сказал ей нет, прогнал силой воли. Этим утром он не мог позволить себе тошноту.
На мгновение Люк провалился в сон. Ему снился Тран, как обычно последние дни. Когда через десять минут опять раздался будильник, Люк проснулся со слезами на глазах. Звучал «Вкус меда».
– Вкус горше, чем вино, – подпел Люк, чтобы проснуться.
Голос прозвучал хрупко, как соленый крекер. В легких было ощущение, словно они превратились в губки, погруженные в формальдегид и вывешенные сохнуть на солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29