Он был только храбрый солдат с неиссякаемым запасом веселости, запевала лагеря, всегда готовый подать сигнал к общему хохоту над какой-нибудь остроумной шуткой, – шутить в отряде умели и словами не стеснялись! Об Альварадо сложился целый роман, длинный и увлекательный, словно скачущий в галоп, то ярко красочный, то циничный, но неизменно героический, где отведено особое место женщинам. Своей пылкостью он чуть было не погубил все дело завоевания Мексики, но оставил по себе память навеки своею личной храбростью; впоследствии он стал завоевателем Гватемалы.
После эпизода с жеребцом, имевшего место вскоре после высадки Кортеса на берег, на арену выступила еще одна личность, сыгравшая решающую роль в завоевании Мексики: это былаженщина, донья Марина, или, как ее чаще называли, Малина. Она попала к испанцам в числе невольниц, присланных испуганными послами для умилостивления чужеземцев; была она из племени ацтеков и потому могла оказать испанцам ценные услуги в качестве толмача и шпиона, когда они вышли на плоскогорье и направились к Теночтитлану. По рассказам, она была очень красива и к тому же умна, скоро вошла в личные сношения с Кортесом, став его секретарем, а потом родила от него сына, – живое свидетельство того, что боги могут смешивать свою кровь со смертными. Скоро вся страна наполнилась полубогами!
В противоположность другим историческим и полуисторическим героиням, –
например, Юдифь, Ильдека – переходившим к врагу за тем лишь, чтобы погубить его и спасти народ свой, Малина, напротив, предала врагу свой народ; в Новом Свете все было по-новому.
Ее не приходится судить строго; только женщине позволительно истреблять народонаселение, потому что она в состоянии наплодить новое. Ее поступками руководит природа, – держите ее на привязи! Малина и была связана, но червь случая перегрыз ее путы, и она, вырвавшись на свободу, очутилась между двух сил, стремившихся навстречу одна другой, как поток лавы и прилив морской, и поползла между ними, извиваясь змеей, демоном огненной стихии, сжигая, сверкая страстью, украшенная лишь бронзового наготою своего дивного тропического тела, да одним-двумя перышками попугая в волосах, сладострастно жаждущая крови – таинственная, самоистребляющая душа своего народа!
Она провела Кортеса в Теночтитлан, переводила ему речи своих соплеменников, – у Кортеса она выучилась испанскому языку, – терлась между ацтеками и разнюхивала их планы, а потом выдавала их своевременно Кортесу и тем давала ему лишние козыри в руки. Она обладала изумительной способностью женщин подслушивать, быть одновременно всюду и ловить все новости, носящиеся в воздухе. Не сообщала ли она в то же время того, о чем говорили Кортес и его друзья своим близким в Теночтитлане, близким по крови и по родству?.. Нет, этого нельзя о ней сказать, этого Малина не делала, – она слишком любила Кортеса.
И вот, она сновала всюду, чарующая и смертельно опасная, – смесь змеи и хищного зверька, в роде ласки, куницы или оцелота. Она была источником тех божественных сил, которые обнаруживал Кортес, когда заранее разгадывал тайные планы и чуть ли даже не мысли ацтеков; она выдавала их ему, она, их собственная плоть и кровь, она была силою его силы! В своем страстном поклонении ему, она готова была положить весь свой народ к его ногам, перегрызть горло всем людям и бросить окровавленные жертвы ему под ноги! Как, должно быть, она любила его! Диас рассказывает, что Кортес был слегка кривоногий, что еще до этого похода он расхаживал с видом полководца, нацепив султан себе на шлем и медаль на грудь, величался заранее; вообще много невыгодных сообщений можно привести о Кортесе, но не стоит этим заниматься; достаточно сказать, что он был любим Малиной.
Как ни напуганы были ацтеки оружием и конями испанцев, не говоря уже о их божественном происхождении, все же и они могли кое-чем удивить Кортеса. Не численностью, не страшною боевою раскраскою и не варварским оружием: Кортеса не беспокоило, что ему приходилось воевать с полчищами в тысячу раз многочисленнее его отряда, не раздражали и не пугали его жужжавшие в воздухе стрелы из отточенного обсидиана, как не страшил и визг и вой врагов, катившихся на него адской лавиной; нет, но… они были людоеды!.. Это оскорбляло религиозное чувство Кортеса. Почти в самом начале его похода с побережья в горы, один по-своему очень благочестивый касик приказал зарезать в честь Кортеса с полсотни пленных и угостил белых богов лепешками, замешанными на человеческой крови. Кортес был искренно возмущен. Это было противно христианству, являлось тягчайшим из всех грехов, хотя о нем и не упоминалось святой церковью в числе смертных грехов, – никто ведь не представлял себе даже возможности такого греха! Кортес подходил к вопросу антропофагии с чисто теологической точки зрения и чувствовал себя официально призванным положить конец этому еретическому обычаю во что бы то ни стало, всеми средствами – хотя бы с помощью жесточайших военных мер. Кортес испытывал непреодолимое личное отвращение перед такою формою че– ловекоистребления, готов был стыдиться за все человечество и, как ни был вообще силен, с чувством своим в данном случае едва мог сладить, поддаваясь чисто нервному движению, как женщина, увидавшая паука; его всего передергивало – брр! брр!.. он начинал говорить дискантом и впадал в какое– то расслабленное состояние, которое проходило, лишь когда ему удавалось провести день – другой на поле битвы да скосить пушечными выстрелами несколько полчищ этих дикарей.
Это чувство он испытывал в течение всего похода; оно постоянно подогревалось и росло под влиянием доходивших до его слуха новых примеров ужасной греховной кровожадности ацтеков. И в той же пропорции уменьшалось благоговение мексиканцев перед белыми. Никто уже не считался серьезно со старым радостным пророчеством о втором пришествии Кецалькоатля, это одно суеверие; сомнительно даже предположение, что это тейлы; большинство туземцев вполне ясно сознавало, что это самые обыкновенные грязные и хищные люди. Лошади, которых сперва так боялись, как раз и стали причиною открытия смертности пришельцев, – ацтекам удалось умертвить парочку этих диковинных существ! Испанцы поспешили закопать первых убитых лошадей, чтобы скрыть от туземцев истину, но она все же обнаружилась.
На алтарях ацтеков находили затем кое-какие остатки жертв, принесенных ими в первое время войны; между прочим, найдены были: подкова, фландрская шляпа и письмо – предметы, которые красноречиво говорят нам о положении вещей. Ясно, что так дело продолжаться не могло.
Но даже после того, как Кортес и его свита утратили выгоды положения богов, на их стороне оказалось большое преимущество – остаться людьми, внушающими ужас.
Апостольское рвение Кортеса обострилось еще ошеломляющим впечатлением, произведенным на него богатствами Мексики и, главным образом, не природными, а сокровищами, накопленными людьми. Началось с того, что Монтесума вежливо отправил ему навстречу посольство с дарами, когда Кортес был еще на пути к городу. Эти мелочи, мало достойные внимания божества, как вежливо выразились послы, были в глазах испанцев целым состоянием из золота, драгоценных камней и произведений искусства; последние расплющивались или переплавлялись новыми владельцами. Но если это были «скромные» дары, то какие же несметные сокровища ожидали завоевателей в самом городе? Это не могло не разжигать их воинственного пыла, и участь ацтеков была решена.
ОРЕЛ И ЗМЕЯ
Древнейшим символом ацтеков в связи с основанием Теночтитлана – что означает «Кактусовая скала» – было изображение скалы с растущим на ней кактусом, на котором сидит орел, держа в клюве змею, – картина, символизирующая природу мексиканского плоскогорья.
Древние ацтеки построили свое пуэбло на том самом месте, где в действительности увидели такую картину. Они приняли ее как знамение. После прихода испанцев они могли расширить значение этого своего тотема, увидеть в нем символ своей судьбы,–им предстояла борьба не на живот, а на смерть. И посейчас национальным знаком Мексики служит изображение орла и змеи, которые соединили свои силы, заключили союз. Но в эпоху Кортеса орел с выпущенными когтями и хищно разинутым клювом парил над гремучею змеей.
История завоевания Мексики известна в отдельных своих деталях: поход Кортеса на плоскогорье, заговор в Холуле, помощь Малины и кровавая баня, вступление в Мексику и пленение Монтесумы в его собственном городе, двусмысленное поведение Нарваэса и Альварадо во время отсутствия Кортеса, восстание и смерть Монтесумы, злополучное отступление испанцев из Мексики, их возвращение и осада, принесение мексиканцами в жертву всех пленных испанцев, голод среди туземцев и сдача города. Описания всего этого можно найти всюду и везде, и чем они подробнее, тем менее они отчетливы и живы.
При всем уважении к последовательности событий, позволим себе освежить их в памяти лишь вкратце и сосредоточить внимание на духе эпохи, на характере действующих лиц, как он выявлялся в том или ином событии, независимо от того, когда оно происходило случайно–раньше или позже другого. Словом, будем писать не историю, а драму, эскиз драмы.
Пусть пройдут перед нами как воочию: Кортес и Монтесума, Малина, Альварадо, Сандоваль и другие герои; Вицлипуцли с его отвратительными жрецами; ночь, полная ужасов, когда испанцы и мексиканцы дрались в мрачном городе людоедов, расположенном на островках Соленого озера, – Венеция преисподни! – шестьдесят обнаженных дрогнущих европейцев, обреченных в жертву Вицлипуцли и затем заколотых на виду у всех других… Чем не паноптикум? Пылающие алтари, горящие дома, сцена, расписанная кистью огня, а на заднем плане Попокатепетль на фоне пылающих небес, пожар над пожаром!..
Можно начать драму в хронологическом порядке заговором, но, поставив на первый план самого Монтесуму а не оставляя его за кулисами. Местом действия взять Теночтитлан, кровавую баню соединить с кровавой баней Альварадо и приурочить, вместе с двумя сценами массовых убийств, ко времени большого весеннего праздника, что будет достаточно верно исторически по отношению к последнему; остальное: сражение в городе, штурм храмов, отступление, жертвоприношение, осаду и голод – можно показать как ряд быстро мелькающих сцен, следующих одна за другою или включенных одна в другую.
Итак, праздник весны. Он справляется по издревле установленным оригинальным обычаям. Прежде всего, самого красивого и сильного из молодых ацтеков провозглашают божеством и дают ему в жены четырех прекраснейших в стране девушек, затем двадцать дней справляют пышный и обильный яствами и питиями свадебный пир – символ плодородия вернувшейся весны. На 21-й день праздник принимает общенародный характер: все молодые люди и девушки одеваются по-праздничному накидывают на себя дивные плащи из перьев райских птиц и колибри, украшают себя золотом и драгоценными камнями – получается настоящий цветник, радующий глаз. Затем устраивается торжественная процессия, по священному значению своему стоящая выше всех прочих общественных актов; ничто не может помешать ей, все откладывается в сторону – даже война. Бесчисленная процессия эта провожает молодых – бога с его женами – через всю главную площадь Теночтитлана, а затем вверх по лестницам на вершину главного храма. Здесь все на коленях молятся юному богу, в которого, по их верованиям, вселился сам Тескатлипока, и передают его в руки жрецов, а те закалывают его на жертвеннике; сердце бросают в кадильницу перед изображением божества, тело же отдают на съедение верующим; церемония сопровождается плясками и песнями.
На этот раз праздник протекает не совсем так, как полагается, – ему суждено прерваться до своего завершения. Взгляните на этих молодых ацтеков, идущих во главе процессии, цвет родовитых туземных семей, в драгоценных одеяниях из ярких перьев, осыпанных старинными фамильными изумрудами, – разве у них такой беззаботный и невинный вид, как это полагается на столь радостном торжестве? Приложите руку к их сердцу, и вы ощутите что-то жесткое; зачем они прячут маквауитли под своими плащами невинности? Мексиканцы мрачны от природы, но если оглядеться хорошенько на кишащих народом улицах пуэбло, то нельзя не заметить, что жители сегодня мрачнее обыкновенного; губы у всех плотно сжаты, и глаза мутны, как их соленое озеро.
Но нашелся некто, читающий по этим лицам, как по раскрытой книге; это Кортес; он разгадал таинственные письмена при помощи Малины. Она действовала втихомолку, по ночам, проскальзывая змеей во все трещины и закоулки пуэбло, ловя ухом беседу каждой пары старых знатных касиков, прикидываясь равнодушной туземной женщиной; ей не требуется особого переодевания, достаточно по возможности обезобразить себя, что, впрочем, задача не легкая при ее пламенной, яркой красоте; но она преодолела все трудности; под видом самой простой неуклюжей рабыни– водоноски она проникала даже в святая святых – в среду главных жрецов и присутствовала на самом тайном собрании у Монтесумы, о чем тот и не подозревал. Вот почему Кортес так всеведущ и губы его так свирепо стиснуты под усами; но его замыслы непроницаемы ни для кого, а он кое-что подготовил под покровом глубочайшей тайны.
Замечательный трилистник представляет собой группа, созерцающая прекрасное праздничное шествие – процессию весны: Кортес, Монтесума и Малина. Кортес по случаю праздника закован в железо с головы до пят, и только его потный солдатский нос торчит из-под шлема; Монтесума в скромном одеянии, скрашенном лишь несколькими драгоценностями; ему, как первому человеку в государстве, незачем выделяться роскошью; кроме того, у него траур, он чувствует себя пленником, хотя и стоит здесь у всех на виду, как бы вполне свободный, служа предметом глубочайшего поклонения; Малина с перьями на голове и в маленькой ажурной тунике из перышек колибри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20