У многих из них их не было, и они не забывали, где и за что те погибли.
Конечно, они тоже мечтали! О дальних стройках, о Волго-Доне, Куйбышевской гидроэлектростанции, Братске, Дальнем Востоке, Крайнем Севере, где им предстояло жить, работать, возводить новые города, искать нефть, уголь, алмазы, открывать. Они говорили об этих местах с таким знанием, точно только что возвратились оттуда…
Как-то в кино она познакомилась с юношей, который щеголял в рубашках немысленных расцветок, охотно распространялся о своих знакомствах с иностранцами, и, зная несколько слов по-английски, во-всю оперировал ими. По правде говоря, знакомства эти были не случайными, а возникали в результате продуманных действий юноши, в связи с чем из сумки его матери пропадали деньги, а у него появлялись кое-какие подержанные вещи. А так как иногда доставалось лично ему не нужное, он «вынужден» был торговать им.
О том, что ее мальчика зовут Фреди, мать юноши случайно узнала по телефону от какой-то девицы, спрашивавшей, дома ли он. После небольшого и неприятного разговора с сыном она согласилась, что имя Федор, в честь деда, старого красногвардейца и партизана, сегодня, действительно не звучит…
В результате знакомства с Фреди Ирина узнала о его взглядах на жизнь и те несколько английских фраз, которые были необходимы для общения с «представителями западной культуры». Этим не ограничилось – по вечерам они ходили «прошвырнуться по Броду», что в переводе на человеческий язык означало пройтись по улице Горького. И многое, многое другое…
Она научилась курить, не без труда танцевала твист, уже вышедший из моды рок-н-ролл и другие не менее известные танцы. И отзывалась на имя Ирэн.
На первой же вечеринке Фреди довольно ясно изложил свои мысли об отношениях между мужчиной и женщиной и пытался грубо продемонстрировать их, но Ирина, не Ирэн, а именно Ирина возмутилась и наотрез отказалась «быть его подружкой».
Вероятно, этим и должно было кончиться знакомство, но нет, ее продолжали приглашать (правда, не так часто), надеясь, что она одумается. Уговаривали, чтобы не ломалась, не была мещанкой, утверждали, что так принято там, за океаном (старушка Европа котировалась у них не очень высоко). Но это ее не убедило. Она решила порвать с компанией. И как раз в это время познакомилась с человеком, которого до этого видела среди них один раз, мельком.
Впоследствии оказалось, что он иногда оплачивал эти кутежи, но об этом она узнала позже.
Подкупил он ее тем, что сидя рядом, глядел на беснующихся в танце спокойно, с чуть заметной полупрезрительной усмешкой. А затем, обратившись к ней, заговорил о глупых мальчишках, о девчонках, не знающих, куда девать свою энергию.
Это не убедило. Она не могла понять, почему, осуждая их, он здесь. Точно почувствовав этот невысказаный вопрос, мужчина сказал:
– Прихожу потому, что порой скучно. Давайте знакомиться, – он встал, наклонил голову: – Павел Петрович Панин. Три Пе. Противно! Если вы собираетесь домой, я пойду тоже! – он вопросительно взглянул на нее. Она кивнула и встала.
Первое время Ирина приглядывалась к своему новому знакомому. Был он лет на двадцать старше ее, и это настораживало, но постепенно Ирина привыкла к его звонкам и, если несколько дней проходило без встреч, ей чего-то не хватало.
Сама того не замечая, она все больше подпадала под его влияние.
«Сегодня мы идем в кино (или в театр)», – говорил он, и она соглашалась. В другой раз предупреждал: «Завтра на выставку чешского стекла (или в музей)». Или куда-нибудь еще. Рассказывая о вещах, ей не знакомых, то ли о картине художника-импрессиониста или музыке Дебюсси, не подчеркивал своего превосходства. Наоборот, скорее могло показаться, что он советуется или формирует их общие суждения.
Иногда вечерами они бродили по затихающей Москве. Взяв ее под руку, он говорил о себе. Он много ездил по стране и умел интересно рассказывать. Так интересно, что она ясно представляла себе города, в которых он бывал, и ей казалось, будто он говорил о местах, ей знакомых.
– Человек создан для счастья! – повторяя где-то слышанное, говорил он.
«Счастье! – горько усмехаясь, думала Ирина. – Где оно, это счастье?»
Как ей хотелось вырвать перо у этой жар-птицы…
Шел май. С юга на север летели птицы.
– Где вы будете отдыхать? – как-то спросил он.
Она пожала плечами:
– Как всегда, на Кропоткинской. А вы?
– Еще не решил. Возможно, поеду в Крым.
– Там хорошо? – с нескрываемой завистью спросила Ирина.
– Чудесно! – и начал рассказывать о Южном береге…
Возвратившись домой, она долго не могла уснуть, лежала с открытыми глазами в темноте и мечтала… Поезд идет на юг. Харьков, Чонгарский мост, Симферополь, залитый солнцем вокзал, петляющая шоссейная дорога, спуск. На мгновенье показалось, что она видит бескрайнюю голубую гладь… О камни бьет прибой, рассыпается серебряными брызгами и шумит, шумит. Мыс, тополиная аллея, скала, с которой когда-то бросилась девушка, пытаясь нагнать уходящий в море корабль с любимым. Легенда, быль?..
«Счастливый! Увидит и море, и прибой, и желтый серп месяца, и эту скалу, и на берегу залива дом Раевских, где бывал Пушкин. Дерево, под которым сидел поэт. Сидел и смотрел на мерцающие звезды, слушал рокот волн, шелест деревьев… Счастливый!» – вздохнула она…
– Ты что не спишь? – со своей кровати, со сна пробормотала тетка, и, не дождавшись ответа, тяжело вздохнула и повернулась к стене…
Спустя несколько дней, когда они встретились, он спросил:
– Хотите поехать? – И добавил: – Есть возможность получить две курсовки.
Она растерялась от неожиданности. Это было так заманчиво – своими глазами увидеть то, о чем он рассказывал.
– Хотите? – с улыбкой наблюдая за ней, переспросил Панин.
Ирина мысленно перебрала все возможности – зарплата, отпускные, тетка – нет, нет, конечно, не хватит.
– Не поеду! – вслух решила она, от волнения теребя носовой платок.
– Это почему? Деньги? – догадался Панин.
Она кивнула, опустив голову.
– Ну, это еще поправимо. Да не так уж много и надо…
– А сколько? – снова загораясь надеждой, спросила Ирина.
Панин поднял к потолку глаза, точно там была написана сумма, пошелестел губами и неожиданно поинтересовался:
– А сколько у вас есть?
– Рублей восемьдесят – сто.
Он обрадовался:
– Хватит! Больше не нужно!
Так легко был разрешен вопрос о поездке. И ни сейчас, ни позже Ирина не подумала, что она поедет с чужим, по сути дела малознакомым человеком, о котором по-настоящему ничего не знает. Точно читая ее мысли, Панин посоветовал не говорить тетке о том, что они едут вдвоем.
– Скажите, что «горящую» путевку получаете в месткоме. И, конечно, больше ни слова…
Ирина не поняла, почему она должна скрывать это, но обещала сделать, как он сказал. Лгать пришлось с самого начала, но все прошло гладко, и через неделю, после беготни по магазинам и спешки с портнихой – соседкой по квартире, шившей Ирине сарафан и купальник, она выехала в Крым. В первый раз к морю! Провожавшая тетка так и не догадалась, что сосед по купе – Панин. Как только поезд отошел, Панин неожиданно обнял ее. Она почувствовала, как жадные, потные руки сжали ее, увидела вытянутые в трубочку губы, тянувшиеся к ее лицу, сразу изменившиеся глаза. Ей стало противно. С внезапно вспыхнувшей злостью она уперлась руками в его грудь, оттолкнула. Он моментально успокоился, перевел все в шутку, неискренне засмеялся, пробормотал, что это от радости, оттого, что они, наконец, едут к морю, к солнцу. Ей показалось, что он обиделся, и она даже пожалела, что не уступила. Действительно, что плохого в том, что он захотел обнять ее, упрекнула себя Ирина, нельзя быть такой недотрогой. Он так старался помочь, а она обидела его…
Спустя немного времени она забыла обо всем, не отходила от окна, жадно вглядываясь в быстро мелькавшие пейзажи: густые леса, степи, в желтые копны созревшего хлеба, журавли колодцев, в одиноких путников на дорогах. Она высовывалась из окна – в лицо бил нагретый, теплый ветер, захватывал дыхание. В это минуты Панину с трудом удавалось втянуть ее в разговор.
Сперва она не решалась выходить на остановках, боялась отстать, но затем осмелела, бегая по перронам, по привокзальным базарам, размахивала руками, смеялась.
Глядя на нее, улыбались даже носильщики и деловитые, вечно озабоченные дежурные по станции, неразговорчивые флегматики и пессимисты.
Теперь уже она взахлеб рассказывала Панину, тормошила, прижималась и бесцеремонно ворошила его не особенно густые волосы. Сосед по купе, пожилой и грузный учитель из Курска, тоже ехавший в Крым, внимательно приглядывался к ним. Как-то, выбрав момент, когда Ирина вышла, с улыбкой поинтересовался:
– Дочка?
Панин не растерялся и со злой веселостью и с вызовом ответил:
– Нет, жена.
Его собеседник закашлялся, покачал головой, поправил сползавшие на нос очки и уткнулся в книгу…
… Панин говорил правду. Было все – и морской прибой, и стремительные катеры в зеленой пенистой волне, и далекие огни автомобилей на петлях горных дорог.
Как не хотелось в эти бездумные, медленно текущие дни вспоминать о комнате в коммунальной квартире, работе, старой тетке… Звезды, четкие силуэты кипарисов на синем небе… И вечер, когда она забылась, поверила словам, обещаниям, клятвам любить, всегда любить!.. А быть может, и сама, если не полюбила, то как-то привязалась к этому ласковому, заботливому человеку…
Может быть, это и есть то самое счастье, о котором мечталось? Что с того, что он не молод, намного старше, что под глазами набухли нездоровые, пульсирующие складки, а редкие волосы бессильны скрыть пугающий, голый череп. Ведь и он одинок и тоже мечтает о счастье.
В чем оно, кто знает? В любви, яркой и взволнованной? В спокойной и умиротворенной привязанности? В достатке? Или в том, что рядом, надолго, навсегда, хороший, умный человек, сердечный и внимательный друг?
Гаснет порой любовь, уходит достаток. Но дружба? Настоящая, человеческая дружба? Нет, никогда!..
… Шли дни. Как быстро прошел, пролетел месяц! Настало время возвращаться домой. Было грустно расставаться с полюбившимся морем, но грусть была легкой. Рядом – друг, муж. Теперь будет легче: и радость, и огорчение – все пополам. Верила – увидит еще и эти скалы, и застывшую бухту, и эти звезды.
… В Москве Панин отвез ее домой. Теперь она знала, что ненадолго. Скоро будет свой угол, своя семья…
…Возвращаясь с работы, на Моховой встретила Федора – Фреди. Увидав Ирину, он обрадовался, замахал руками, вихляя, подошел к ней.
– Куда ты пропала, девочка?
– Я выхожу замуж, – с гордостью сказала она.
Он присвистнул – вот так новость! Кто этот счастливчик?
Она назвала Панина и… застыла от негодования. Федор буквально давился от клокотавшего в нем смеха. Он хлопал себя по ляжкам, пританцовывал, как сумасшедший.
Еще ничего не понимая, она обиженно пожала плечами, хотела уйти, но Федор остановил ее:
– Подожди, подожди, ты что это, серьезно?
– Конечно.
– Уж не ездила ли ты с ним в Крым или на Кавказ? – с насмешливой издевкой, скосив глаза, спросил он.
– Да. В Крым, – растерянно ответила Ирина.
– Вот сволочь! – воскликнул Федор. – И жениться обещал?
Кусая дрожащие губы, она молча кивнула головой, но не удержалась:
– Откуда ты знаешь?
Федор выпрямился, грубо оборвал:
– Я знаю, что ты дура! У него это бывает каждое лето…
– Врешь, врешь! – защищаясь, крикнула Ирина. – Не может быть, не правда, он хороший, умный. Я не хочу знать, что было раньше. – Ей хотелось ударить его.
С лица Федора сошел румянец и глупая, бессмысленная улыбка, в глазах задрожали злые искорки.
– Идиотка! У него жена и трое детей! – сразу посерьезнев, зло сказал он. – Каждое лето он балуется с такими дурочками, как ты… и всем обещает одно и то же!
У Ирины закружилась голова, она почувствовала, как у нее слабеют, подгибаются ноги. Ей показалось, что она упадет.
Федор замолчал, потом медленно, точно раздумывая, сказал:
– А насчет умного, это ты верно, – и, внезапно разъярясь, схватил Ирину за плечи и, глядя в ее глаза, полные отчаяния и слез, крикнул: – Он «фарцовщик», понимаешь, «фарцовщик», скупщик барахла у приезжих иностранцев. Сволочь он, подлец! – и все больше распаляясь, не обращая внимания на собирающихся вокруг них любопытных, крикнул: – Я морду ему набью!..
Панин не показывался, не звонил. Значит, правда!.. Горе не имело границ – кому же теперь верить, если такой хороший, чуткий, близкий человек оказался подлецом? В отчаянии она не заметила, как по-товарищески внимателен был Федор. Хотя чем он мог помочь, этот плутоватый пустой паренек? Но он бегал, кричал, возмущался, угрожал расправиться с три Пе. И в конце концов привел в исполнение свою угрозу – избил на улице Панина.
Задержанный милицией, убежденный в своей правоте, Федор не унимался и там и был бы, конечно, наказан, Но Панин, боясь огласки, попросил не возбуждать дела и даже заплатил за Федора штраф.
…Шли дни. За осенними дождями и желтыми пятнами опавших листьев пришла зима, стерла яркие солнечные краски лета, припудрила землю. Казалось, время должно было притупить боль… «Хакель явор, гамза явор» – все проходит, пройдет и это – обманывало древнее библейское изречение, но, увы, воспоминания не проходили, не бледнели. Приглушенно, точно зубная боль, тихо ныло сердце, напоминая о прошлом. Чаще это случалось вечерам и, когда Ирина оставалась одна. Днем, за делами и сутолокой забот, тяжелые мысли прятались, таились. Точно их и не было, но стоило остаться одной, как они предательски выползали, шептали, будили воспоминания, и от этого сильнее билось сердце, хотелось спрятать голову в подушку, плакать, никого не слышать и не видеть. Измучившись, она засыпала, чтобы снова пережить все сначала.
Весной Ирина получила перевод – сто рублей. Отправитель, какой-то Иванов, проездом с вокзала, прислал ей эти деньги. Она не знала никакого Иванова и уже хотела вернуть извещение, но тетка, к этому времени посвященная во все, догадалась, что это от Панина («объявился, подлец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20