Специальный уполномоченный штата по охоте появился на экране и заявил, что обладание лицензией не запрещает ("не возбраняет", такое слово он использовал) тем, на кого охотятся, применение ответных акций. Мне показалось, что уполномоченный либерально настроен. Даже чересчур. Правда, он был заинтересован, чтобы не выплачивать деньги. Я-то сам не охотник.
- Можешь не приезжать в воскресенье, - сказала матушка внуку, лукаво сощурив глаз. - Я проехала миллион миль и .одной ногой уже на другом берегу.
Я привык к подобным репликам, особенно частым осенью. Но меня беспокоило, что это может расстроить парня. И впрямь, он выглядел расстроенным, когда мы вышли. Я поинтересовался, в чём дело.
- И как она могла проехать мильён миль? - выпалил он. Я сказал ему - сорок восемь миль в день на протяжении тридцати девяти лет. Он не поленился просчитать на калькуляторе и у него получилось в результате 336960 миль.
- Не мильён, а миллион, - поправил я автоматически. - И не забывай, сорок восемь миль утром, и сорок восемь - вечером. Плюс ко всему - поездки на футбольные соревнования. Плюс к тому же старые люди склонны всё слегка преувеличивать.
Матушка была первой женщиной-водителем автобуса в нашем штате. Она работала каждый день, да ещё растила детей, а отец занимался фермерством.
Обычно я сворачиваю на Смит-Гров, но той ночью я проехал дальше, до Лошадиной пещеры. И там развернулся, нам обоим хотелось поглядеть на костры. Их было не так много, как могло бы показаться после телевизионных передач. Один на каждые шесть-семь миль, то в купе деревьев, то под прикрытием скального выступа. Возможно, медведи выбирают места, где не только сушняк, но и вода. Племянник просил остановиться, но это против правил на скоростной автостраде, и я опасался дорожной полиции.
В почтовом ящике белела открытка от братца. Супруги прекрасно проводили время, и всё у них было хорошо. Ни слова о собственном отпрыске. Парнишке этот факт, казалось, был до лампочки. Как и большинству сверстников, совместные поездки с родителями были ему не в кайф.
В субботу клиника связалась с моим офисом и известила, что матушка покинула их. Я в это время был в дороге. По субботам я работаю: единственный день, когда любого фермера можно застать дома.
Когда я позвонил в контору и мне передали сообщение, сердце на секунду замерло, но только на секунду. Я был готов к печальному известию. "Бог милосерден", - сказал я, дозвонившись наконец до медсестры.
- Вы не так поняли, ваша мать покинула клинику, а не всех нас. Сбежала из клиники, вы меня понимаете, сбежала.
Матушка выбралась через дверь в коридоре, когда дежурный отлучился, заклинив дверь гребнем и прихватив покрывало, принадлежащее клинике. А как насчёт её табака, поинтересовался я. Табак пропал. Точный знак, что она не собиралась возвращаться. Я звонил из Франклина, и мне потребовалось меньше часа, чтобы добраться до клиники. Там мне сообщили, что матушка в последнее время стала очень рассеянной. Конечно, им полагалось так говорить. Мы осмотрели окрестности. Территория клиники представляет собой пустырь без деревьев между автострадой и соевым полем. Потом администрация заставила оставить у шерифа просьбу о розыске. Я буду продолжать платить за содержание до тех пор, пока её официально не объявят исчезнувшей. А это произойдёт только в понедельник.
Уже стемнело, когда я вернулся домой. Парень готовил ужин. На деле это означало открывание банок консервов, промаркированных предварительно мною. Я рассказал, что его бабушка ушла из клиники, и он понимающе мотнул головой. "Она же говорила, что так и сделает". Я позвонил во Флориду и оставил для брата сообщение. Больше делать было нечего. Я сел и попытался понять, что там мелькает на телеэкране, но ничего интересного не было. Тогда, выглянув совершенно случайно за дверь, я увидел отблеск костра, мигающий сквозь ветви, и сообразил, что, может быть, знаю, где её искать.
Определённо становилось холоднее. Пришлось прихватить куртку. Я велел парню караулить телефон на случай звонка шерифа, но когда на полпути оглянулся, он шёл за мной. Куртки у него не было. Я позволил ему догнать меня. Он снова был вооружён до зубов своим двадцать вторым. Я настоял, чтобы он оставил ружьё прислонённым к ограде. В моем возрасте преодолевать изгородь в темноте сложнее, чем днём. Мне шестьдесят один, а автострада не замирала ни на секунду: легковушки спешили на юг, а грузовики мчались на север.
Когда мы вошли в лес, сначала не было видно ни зги, и паренёк вцепился в мою ладонь. Потом посветлело. Вначале я подумал, что выкатилась луна, но это были яркие лучи, которые пронизывали листву деревьев подобно лунному свету, позволяя нам находить дорогу сквозь кустарник. Мы скоро выбрались на знакомую тропинку и почуяли медвежий запах.
Мы топали по тропинке. Была не была. Свет ниспадал откуда-то сверху, из-под кроны окружающих нас исполинов, лился сверкающим дождем. Идти было легко, особенно если не смотреть под ноги, они сами знали, куда нас вести.
Затем сквозь ветви мы разглядели костёр.
Горели, в основном, ветви бука и сикоморы, тот тип костра, который не светит и не греет, зато дымит, как прадедушка современных локомотивов. Медведи ещё не разобрались во всех плюсах и минусах древесины, но ухаживали за огнём неплохо. Большой бурый медведь, явный уроженец севера, ворошил огонь узловатым суком, время от времени подкидывая ветви в пламя. Другие сидели вокруг огня на брёвнах. Большинство принадлежало к другому подвиду, чёрного цвета. Здесь же расположилась медведица с медвежатами. Кое-кто лакомился ягодами, причём выбирал их из автомобильного колпака. Тут же присутствовала матушка. Она не участвовала в трапезе, а плотно укуталась в похищенное из клиники покрывало.
Если звери и заметили нас, то не показали виду. Матушка похлопала по бревну, и я сел рядом с ней. Один из медведей подвинулся, чтобы мальчик мог сесть с другой стороны.
Запах медведей резок, но не неприятен, стоит только привыкнуть к нему. Не то что он напоминает запах хлева, просто дикий. Я наклонился, чтобы прошептать матушке на ухо, но она отрицательно покачала головой. НЕВЕЖЛИВО ШЕПТАТЬСЯ В ПРИСУТСТВИИ СУЩЕСТВ, НЕ ВЛАДЕЮЩИХ ДАРОМ РЕЧИ, - выговорила она мне безмолвно. Уоллес-младший тоже молчал. Матушка поделилась с нами своим покрывалом, и мы смотрели на огонь, казалось, целые часы.
Большой медведь поддерживал костёр, ломая ветки и сучья, придерживая их за один конец и наступая на середину, как это делают люди. Он весьма умело регулировал высоту пламени. Ещё один время от времени ворошил угли дубиной, но остальные не вмешивались. Похоже, немногие из зверей знали, как пользоваться огнём, и именно они увлекали за собой остальных. Но разве не то же самое у людей? Иногда появлялся небольшой медведь, входил в освещённый круг и сбрасывал в кучу принесённый хворост. Придорожный хворост отличался серебристым оттенком, как плавник, выброшенный морем.
Мой племянник был не таким непоседой, как большинство его сверстников. Было приятно греть кости, уставившись в огонь. Я одолжил у матушки щепотку "краснокожего", хотя обычно у меня нет привычки жевать табак. Подобное времяпрепровождение ничем не отличалось от посещения матушки в клинике, но было более интересным из-за медведей. Их было восемь или девять. Внутри самого пламени тоже интересно было, в нём разыгрывались маленькие драмы: создавались и тут же рушились огненные дворцы в водопаде искр. Мое воображение разыгралось. Я осмотрел круг медведей. А что они видят? Кое у кого были закрыты глаза. Хотя они собрались вместе, их души оставались одинокими, словно каждый медведь созерцал свой собственный огонь.
Колпак от автомобильного колеса обошёл весь круг, и мы тоже взяли по горсти свежаники. Не знаю, как матушка, лично я притворился, что свои ем. Парнишка скорчил гримасу и выплюнул. Когда он задремал, я закутал нас всех поплотнее. Холодало, а у нас не было тёплого меха, как у медведей. Я уже готов был податься домой, если б не матушка, Она подняла палец, указав на нависающие над костром ветви, сквозь которые пробивался свет, потом показала на себя. Может, ей казалось, что ангелы спускаются с небес. На самом деле это были отблески дальнего света фар грузовика, мчащегося по своим делам на юг. Матушка выглядела чрезвычайно умиротворённой. Я чувствовал, как в моей ладони её узкая кисть становилась всё холоднее и холоднее.
Уоллес-младший разбудил меня, похлопав по колену. Наступил рассвет, а его бабушка сидела мёртвой на бревне между нами. Костёр погас, медведи исчезли, а кто-то ломился напрямик через подлесок. Мой братец в сопровождении двух национальных гвардейцев. На нём была белая рубашка, и я понял, что наступило воскресенье. Под налётом печали при вести о смерти матушки проступала явная обида.
Гвардейцы принюхались к воздуху и глубокомысленно кивнули. Медвежий запах всё ещё не развеялся. Мы с племянником завернули матушку в покрывало и понесли к автостраде. Гвардейцы остались разбрасывать кострище и хворост. Это выглядело как-то по-детски. Они были как медведи, каждый одинок в своем мундире.
На обочине стоял "олдсмобиль" девяносто восьмого года. Бескамерные шины примяли траву. Перед ним торчала полицейская машина со скучающим гвардейцем у дверцы, а за ним - катафалк, тоже "олдсмобиль" девяносто восьмого года.
- Первый раз слышу, что медведи пристают к старикам, - сказал гвардеец моему брату.
- Да всё это не так, - попытался объяснить я, но никому это было не интересно.
Они занимались своим делом. Двое в чёрных костюмах выбрались из катафалка и распахнули заднюю дверь. Для меня только в этот момент матушка ушла в мир иной. После того, как погрузили тело, я положил руку на плечо племяннику. Он дрожал, хотя холодно уже не было. Иногда чужая смерть может вызвать такую реакцию, особенно на рассвете, в присутствии полиции, на мокрой от росы траве, даже если старуха с безжалостной косой приходит как избавление.
Мы стояли и смотрели, как мимо проносятся машины.
- Это благословение, - сказал Уоллес.
Надо же, какое оживлённое движение в 6.20 утра.
Днём я вернулся в лес и нарубил сучьев, вместо тех, что раскидали гвардейцы. Вечером я видел, что костёр снова пылал.
Пару ночей спустя после похорон я вернулся туда. Сучья весело трещали, а вокруг огня, насколько мог я судить, сидела та же медвежья компания. Я пристроился рядом, но, похоже, мое присутствие заставляло их нервничать и я ушёл домой, прихватив пригоршню свежаники из колпака. В воскресенье мы с племянником навестили могилу матушки. Я украсил этими ягодами её холмик. Снова пожевал одну. Безнадёжно. Их просто нельзя есть.
Если только ты не медведь.

1 2