Она была стигматиком. Говорили, она творит чудеса. Но церковь так и не признала ее святой. Когда в епархию на осмотр храмов приезжал епископ, нам пришлось быстренько спрятать ее изображение. Но мы часто собирали пожертвования для сестры Анастасии. Она хорошо относилась к бедным.
Так у Беаты родилась идея стать святым стигматиком. Она сменила адрес. Во время каждого менструального цикла покрывала кровью руки и бинтовала ладони таким образом, чтобы казалось, будто кровь просачивается сквозь бинты. Она проделывала это каждый месяц, точно следуя традиционному описанию этого явления, и демонстрировала посторонним по крайней мере одну из пяти ран Христа (раны на каждой ладони и стопе, и рана в боку, нанесенная копьем). Между циклами она сочиняла письма с клятвенными признаниями исцеленных ею людей, благословлявших ее талант помогать страждущим. Все это происходило при пособничестве Генриха, который, казалось, настолько поверил утверждениям Беаты, что при допросе могло показаться, будто он совершенно искренен. Природа верований – очень странная штука.
Затем она занялась выпуском тысяч обращений.


БЛАГОСЛОВЕННАЯ БЕАТА ПАППЕНХЕЙМ
СТИГМАТИК ИЗ МЮНХЕНА


Повторяйте эту молитву каждое утро все семь дней недели в течение семи недель. Беата Паппенхейм молится и страдает за вас.
О Господи, благослови нас за благое служение сестры нашей Беаты Паппенхейм. Мы просим Тебя выслушать ее молитву ради нашего болящего (ей), страждущего (ей) брата (сестры) (вычеркнуть ненужное), имя которого (ой)… Во имя пяти ран Господа нашего Иисуса Христа.


Ниже находилась фотография Беаты с поднятыми вверх ладонями, из которых сочилась кровь.
Далее следовала ее краткая биография, где подчеркивалось, что она с самого детства и по сей день очень религиозна, набожна и постоянно посещает церковь.
Заканчивалось обращение следующими словами:


Я прилагаю сумму в… для помощи бедным, за которых молится Беата Паппенхейм.
Пришлите, сколько можете. Ни один ваш дар не окажется слишком мал.


В теологическом колледже у Генриха были друзья, на которых он проверил действие этого листка.
– Она действительно творит чудеса, – убежденно говорил он.
Почти все отделались шутками. Но не все. Через какое-то время весть о способности Беаты творить чудеса достигла персонала частных больниц и домов престарелых, а затем донеслась и до берегов Ирландии, этой великой страны верующих. Там почитание Беаты превратилось в настоящий культ, так что когда в конце концов (на это потребовалось восемь лет) ее разоблачили как мошенницу, сделав анализ крови, то оказалось, что самое большое число денежных переводов на ее счет поступило как раз из Ирландии. Но к тому времени она уже исчезла.
Все это время Беата жила в свое удовольствие. Раз в месяц она укладывалась в постель и, перепачкав себя кровью, принимала паломников. Чудеса действительно происходили, как это в жизни иногда случается. Когда же ее разоблачили, огромное число приверженцев, главным образом бедняков, отказывались верить тому, что писали газеты.
Сама Беата бежала за границу. Она взяла другие имя и фамилию и стала Хильдегард Вольф. Позднее она перебралась в Париж и обосновалась там, начав практику психотерапевта. С изменением фамилии в ее личности открылись новые стороны, она стала как бы иным человеком. Теперь она была готова поклясться, что Беата Паппенхейм из прошлого была совершенно «другим лицом», не имевшим с ней ничего общего. Правда, за последние двенадцать лет ей никогда и не приходилось возвращаться к этому вопросу. Уничтожив свое свидетельство о рождении и получив от одного из юрисконсультов в Марселе новое, Хильдегард просто вычеркнула из памяти мысль о Беате.
Однако ее вовсе не забыли знакомые, друзья, враги и приспешники – те, кто поживился за счет культа Благословенной Беаты Паппенхейм. Помнили ее и многочисленные бедные и состарившиеся приверженцы католичества во Франции и на Британских островах, они помнили, как делали в юности пожертвования – в сущности, небольшие, но для них огромные. Деньги посылали каждый месяц в Германию почтовым переводом или просто вкладывали в конверт вместе с молитвой купюры по десять шиллингов. Поскольку люди посылали деньги, они в своем большинстве продолжали верить в нее еще долго после того, как, например, «Католик геральд» и «Таблет» опубликовали сообщения о мошенничестве Беаты, подтвержденные научными данными.
«Беата, на твоей стороне правда. Я верю в тебя и поэтому посылаю тебе все свои сбережения. Я по-прежнему произношу твою новену Новена – в римско-католической церкви служба, состоящая из молитв, повторяющихся в течение девяти дней подряд. – Здесь и далее примеч. пер.

» – таковы были строки одного из множества почти одинаковых писем, которые отсылались обратно со штемпелем «Адрес неизвестен. Возвращено отправителю».
Генрих вернулся в свой теологический колледж и сидел тихо.

Уокер, первый так называемый Лукан, пришел на прием в точно назначенное время и был приглашен в кабинет. Он сел в кресло и, не спросив разрешения, закурил.
– Погасите сигарету, – попросила доктор.
– После ленча я люблю покурить.
– У меня еще не было ленча, – твердо сказала Хильдегард. – Я только что собиралась послать в кафе за сандвичами. – Она вызвала секретаршу. – Пусть пришлют мне сандвичи с ветчиной и сыром и бутылочку красного вина.
– Возвращаясь к вопросу о вашей настоящей фамилии… – начал Уокер.
Во взгляде Хильдегард ясно читался вызов.
– Если вы явились сюда на консультацию, то вы ее получите. Что касается сандвичей, мы все рано или поздно делаем перерыв, чтобы съесть сандвич и подкрепиться. Я всегда посылаю за сандвичами в такие дни, как сегодня, когда ожидается скучный и очень надоедливый пациент. Ни до, ни после него желудок не справится с полным обедом. Лучше всего заказать какой-нибудь сандвич. Сколько вам лет?
– В декабре исполнится шестьдесят пять.
– Вы выглядите старше.
– Я многое пережил – постоянно в бегах. Разрешите мне объяснить…
– Только когда я съем свои сандвичи.
Хильдегард молчала, пока в кабинет не вошла секретарша с подносом. Она приступила к еде. Прожевав очередной кусочек, она продолжала говорить, но каждый раз, когда она откусывала новый, пациент пытался ее перебить. Это было настоящее сражение, и Хильдегард его выиграла.
– Сандвичи, – сказала она, – как бриллианты. Они вечны. Их любят дети. Они очень полезны, тем не менее часто считаются самой презренной едой… – Она дала волю фантазии. – Мои самые дорогие воспоминания детства связаны с сандвичами. На детских праздниках…
– Самый надежный способ сохранить мою тайну – не открывать ее. Но если мне придется открыть, что я Лукан, например, придя на консультацию к психотерапевту, что, как вы видите, я решил сделать, – прервал ее он, – то единственный надежный способ скрыть это – узнать о психотерапевте кое-что равное преступлению, в котором меня обвиняют.
– Убийство вряд ли можно к чему-либо приравнять, – ответила она. – Сандвич был изобретен в восемнадцатом столетии четвертым графом Сандвичем, который так же, как и вы, был игрок, если вы, конечно, на самом деле лорд Лукан. Он придумал его, чтобы иметь возможность перекусить, не покидая карточный стол и не теряя времени на обед или ужин.
– Но вас все еще разыскивают за мошенничество, – гнул свое Уокер, – мошенничество самого постыдного свойства. У скольких несчастных горничных вы отняли сбережения, когда были Беатой Паппенхейм?
– Конечно, в тех местах, откуда вы прибыли, – сказала Хильдегард, – сандвичи всегда с маслом. На Британских островах сандвичи сильно отличаются от немецких.
Она налила в стакан вино из стоявшей на подносе бутылочки. Оставался еще один сандвич, который доктор, подняв, долго и пристально рассматривала, затем осторожно надкусила.
– Немецкие намного толще, с маринованными огурчиками и капустой, иногда даже и с сыром. С другой стороны, ваши английские сандвичи гораздо тоньше, нарезаны тонко-тонко, и всегда с маслом. На них кладут мелко нарубленное яйцо и помидоры, покрывают кресс-салатом, его крохотные листики очень соблазнительно свисают по краям. Они…
– Я знаю, прекрасно знаю, – кивнул Уокер. – Я помню, какие сандвичи были на спортивных соревнованиях в школе. Однако я пришел к вам обсудить вполне конкретную ситуацию. Что вы намерены предпринять в связи с ней? Я имею в виду ситуацию, которая возникла на нашей с вами последней встрече.
– О, я вижу, вы решили отпустить бороду, – заметила Хильдегард. – И кроме того, – добавила она, с наслаждением потягивая вино и медленно прожевывая уже откушенный кусочек, – сандвичи бывают с креветками, омарами и семгой – это идеальные ингредиенты. А сандвичи с клубникой – одно удовольствие на пикниках. Раньше, – продолжала она прежде, чем он успел ее перебить, – булочники продавали для сандвичей уже нарезанный хлеб, белый, черный и даже с отрубями. Возможно, еще остались такие, кто по-прежнему делает это. Теперь, когда вы сидите здесь, я уверена, что вам безумно хочется съесть какой-либо восхитительный сандвич. Не вызывают ли они у вас ностальгию по Англии?
Она аккуратно вытерла уголки рта присланной из кафе розовой бумажной салфеткой и посмотрела на часы.
– Боже мой! Сколько уже времени! – воскликнула доктор. – К сожалению, у нас сегодня будет укороченный сеанс. У меня назначена исключительно важная встреча с пациенткой, которая тяжело больна и не может прийти сюда. Я должна ехать к ней. Договоритесь о следующем сеансе в приемной, если хотите продолжать консультации. В следующую пятницу?
– Нет, – ответил он.
– Очень хорошо, – сказала она. – До свидания.
– Вы еще услышите обо мне, – сказал мистер Уокер, он же якобы лорд Лукан. – Я дам о себе знать, фрейлейн Паппенхейм.
Она нажала звонок на столе. В дверях появилась маленькая секретарша.
– Пациент хочет договориться о времени следующего сеанса, – сказала она. – Размер гонорара – как обычно, – добавила она более доверительным тоном.

ГЛАВА 5

Из всех сообщений и полицейских досье по делу седьмого графа Лукана следовало, что человек он крайне высокомерный. Высокомерие – это навсегда. Оно обычно возникает на основе глубокого (иногда оправданного) чувства неполноценности. Другой отличительной чертой лорда Лукана, которая у него, возможно, сохранилась, было странное предпочтение к определенной еде, наблюдавшееся на протяжении всей его жизни вплоть до исчезновения. А возможно, и после этого? Изо дня в день он ел копченую семгу и бараньи отбивные; зимой их жарили на гриле, летом – подавали в соусе. Скучные, наводящие тоску люди считали его забавным. Интересные же считали безнадежно нудным. Жена лорда не пользовалась большой популярностью в кругу его приятелей, заядлых карточных игроков. Леди Лукан была женщиной без воображения, но честной. Она защищала интересы своих детей и в ожесточенной судебной тяжбе с Луканом выиграла дело: дети остались на ее попечении.
Жан-Пьер изучил огромную кипу вырезок, которые
Хильдегард получила из Англии.
– Можешь быть уверена, эти два Лукана действуют заодно, если один из них пытается тебя шантажировать. Я лично считаю совершенно невероятным случай, когда к тебе, предварительно не сговорившись, почти одновременно приходят двое мужчин и каждый утверждает, что он лорд Лукан.
– Мне кажется, второй может быть настоящим Луканом, – сказала Хильдегард, – а первый – его другом или помощником, который следит за тем, чтобы я не сдала подлинного Лукана полиции.
– Я в этом не уверен.
– Я – тоже. Может, ни один из них не Лукан.

– Беата Паппенхейм. Это действительно твое настоящее имя и фамилия?
– Да.
– Беата Паппенхейм… Как интересно.
– Почему… – на следующий день вечером спросил Жан-Пьер, – ты раньше не рассказала мне о своей прежней, такой увлекательной жизни, когда была стигматиком?
– Послушай, – ответила она, – я творила эти чудеса. Некоторых я действительно вылечила. Как ни странно, но
это так.
– Я тебе верю, – сказал Жан-Пьер.
«Я действительно ей верю, – думал он. – В ней есть что-то магическое». И, мысленно вернувшись к своей жизни до встречи с Хильдегард, он удивился, как вообще без нее жил. – Мы можем одному из твоих Луканов устроить проверку, пригласив его на ужин. Дадим ему на закуску семгу, а затем бараньи отбивные и посмотрим, будет ли он их есть с удовольствием. Во всех книгах о нем написано, что он ел это и только это, – предложил Жан-Пьер.
– Он, конечно, все съест с удовольствием, если готовить будешь ты, – улыбнулась она.
Жан-Пьер действительно был очень хорошим поваром и иногда сам готовил ужин, когда au pair, парочка молодых людей, помогавших им по хозяйству, брала выходной.
– Которого Лукана мы пригласим, первого или второго? – спросила Хильдегард.
– Лукана второго, Лаки.
– Я так и сделаю. Приглашу Лаки и дам ему семгу и отбивные. Интересно, как он прореагирует? Мне бы хотелось заставить его понервничать. Может, задать ему такой вопрос: «Предположим, что Смерть – это персонаж мужского пола, какова должна быть жена Смерти?»
– Из того, что я о нем прочел, это слишком образно для его мышления. Ему не понять сути такого предположения.
– Возможно, что и не понять, – согласилась она. – Вообще, наверное, ты прав. Ты знаешь, что его считают безнадежно скучным человеком?
– Знаю. Может, подсыпать ему что-нибудь в бокал? Я мог бы достать безвредную таблетку, развязывающую язык, – предложил Жан-Пьер. – Действует в течение всего вечера и заставляет человека говорить. У меня есть один знакомый фармацевт.
– Какой ты умный!
Весь следующий день Хильдегард обдумывала эту идею. Чем больше она размышляла, тем больше ей нравилась мысль использовать таблетку. Неэтично – да, конечно. Противозаконно – несомненно. До сих пор судьба этих лордов ее особенно не волновала, не волновала она ее и теперь. Хотелось лишь одного: получить нужный результат… «Я мог бы достать безвредную таблетку, развязывающую язык…» Она обожала Жан-Пьера – они были птицами примерно одного полета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16