— Эй, Джонни, как тебе эта идея? — Не дождавшись ответа, он водрузил оба пухлых альбома снова на полку и отправился в кухню, где Ида готовила ленч. Приподняв крышку над горшком, который пыхтел на раскаленной плите, он зачерпнул половником и, устремив глаза в потолок, громко спросил:
— Джон Симон, а известно ли тебе, что я получил докторскую степень в Принстоне, понимаешь ты это, Джон? Да знаешь ли ты, что я закончил курс третьим? Эх, малыш Джон, выпить бы нам с тобой в один прекрасный день по рюмочке — после того как я все закончу, посидеть бы в рубке на моей яхте, обмениваясь легкими колкостями и остротами… эх, как бы я этого хотел! — Прикрыв крышкой горшок, он положил половник на край плиты и, будучи все-таки критиком, брюзгливо заметил:
— От супа воняет, — после чего вернулся в гостиную.
Если была на свете вещь, обладанием которой Лютер Паттерсон гордился превыше всего, то это, несомненно, его огромная библиотека. Одной из причин, по которой он решился снять эту громадную квартиру на десятом этаже на Вест-Энд-авеню (кроме низкой арендной платы, разумеется), послужило то, что гостиная в ней была длиной со средних размеров туннель, а стены от пола до потолка сплошь покрыты книжными полками, на которых размещались сотни и сотни книг, каждую из которых Лютер читал и смог по достоинству оценить. За эти книги ему не нужно было платить. Наоборот, ему платили за то, что он читал их, а потом высказывал свое мнение. Много читать он не любил, да и кто это любит? В этом отношении он испытывал жгучую зависть к своему коллеге, Джону Симону (Лютер осмеливался произносить слово «коллега» лишь мысленно, как если бы совершал святотатство, соизмеримое по своей чудовищности разве что с попыткой сравнить себя с Джорджем Бернардом Шоу). Но Симон не только читал книги.
В силу выбранной им профессии он также посещал театральные постановки и премьеры фильмов (разумеется, бесплатно), а потом с важностью высказывал свое просвещенное мнение.
Вот в этом-то и состояло несомненное преимущество его профессии, с удовольствием думал Лютер. То есть профессии Симона, а не его. Лютер писал критические эссе только на книги. Исключительно на книги. В никому не нужные журналы. Проклятые книги, мрачно размышлял он, все время книги!
А для него единственный способ бесплатно попасть на премьеру — это воспользоваться рассеянностью билетера и проскользнуть в темный зал, если, конечно, повезет и найдется свободное место. Он никогда не осмеливался на это рядом с Идой.
Ида не выносила никакой нечестности. И она, прямо скажем, была не в восторге, когда он похитил Льюиса Гануччи.
Вот сейчас, сидя в своей уставленной книгами гостиной, под высокими потолками, и глядя из окна на шумную Вест-Энд-авеню, Лютер сдвинул кончики пальцев, гадая, что же в эту минуту поделывает малыш Гануччи? Заперев сына удалившегося от дел фабриканта безалкогольных напитков в задней комнате, он успокоился. Вздумай мальчишка кричать, звать на помощь, все его вопли упрутся в глухую кирпичную стену примыкающего к его дому здания. После этого он ненадолго вышел из дома — взял свой «шевроле» выпуска 1963-го, быстренько смотался в Ларчмонт и опустил краткое письмо с инструкциями в почтовый ящик Кармине Гануччи. И когда плотный белый конверт с легким шорохом проскользнул внутрь, по всему его телу пробежала дрожь ликования. Конечно, не столь упоительного, как в те минуты, когда он составлял из обрезков это письмо, но почти такое же, как в прошлую ночь, когда, бесшумно прокравшись в дом миллионера, зажал мальчику рот и увез его к себе. Да, подумал он, ничего подобного он в жизни не испытывал.
— Это и вправду было восхитительно, Мартин, — громко произнес он. — Поистине трогательно, если ты понимаешь, что я хочу сказать.
По правде сказать (и ему придется это признать, потому что если в его характере и была черта, достойная всяческого уважения, так это его неизменная объективность), самым волнующим моментом в его незабываемой авантюре были минуты, когда он, крадучись, пробирался по саду и дому Гануччи. Ему до сих пор еще не доводилось бывать в столь исключительно несуразном месте, как особняк Гануччи. Впрочем, презрительно хмыкнул он, чего еще ждать от человека, нажившего состояние на производстве сладкой или безвкусной водички, которую он гнал куда-то на Запад? Каждому, конечно, свое, но в этом занятии было что-то оскорбительное для чувств Лютера, и поэтому он нисколько не был удивлен, когда увидел особняк миллионера, словно какую-то пародию на барокко, уродливо раскорячившийся посреди зеленой лужайки…
— Как бы ты его назвал, Джон? — громко спросил Лютер. — «Зеленые Луга»?
Но самое удивительное было даже не это. Как ни странно, но уродливый старый дом с его нагловатой роскошью действовал на него завораживающе. Опьяняющее, будто звон золотых монет, богатство, просто-таки бившее в глаза, вдруг вскружило ему голову. И потом, уже после того, как все было кончено, то же самое головокружительное сознание значительности богатства молоточками стучало у него в висках, усиливаясь при мысли того, что часть его скоро будет принадлежать ему, Лютеру.
Вначале, перед тем, как он пробрался во двор, тенью скользя между стволами кленов, вытянувшихся в струнку, словно безмолвные часовые (неплохо, одобрительно подумал он, очень даже неплохо, Лютер), и оказался на лужайке прямо напротив архитектурного чудища Гануччи, он намеревался попросить за благополучное возвращение мальчика никак не меньше десяти тысяч. Но на обратном пути, не в силах избавиться от воспоминаний обо всех этих бесчисленных миллионах, нажитых — Господи, спаси и помилуй! — на каких-то дурацких безалкогольных напитках, когда истинно талантливый человек, вроде него хотя бы, бьется как рыба об лед, дабы заработать себе на жизнь, Лютер передумал. Именно тогда он решил поднять сумму выкупа до двадцати тысяч — в конце концов, разве недели скрупулезных исследований этого не стоят?! Но к тому времени, как он вернулся к себе на Вест-Энд-авеню, запах денег настолько вскружил ему голову, что пришлось не менее трех раз переделывать злосчастное письмо с требованием выкупа — сумма его все росла до тех пор, пока он не заставил себя остановиться на окончательном варианте — пятьдесят тысяч.
Такой подход к делу можно было, по меньшей мере, считать оригинальным. Первым делом он отправился поглядеть на особняк, выглядевший так, будто с самого начала был предназначен для семьи, у которой на роду написано стать жертвой ограбления. (Нет, «ограбление», пожалуй, чересчур сильное слово. По правде говоря, до сих пор оно даже никогда не приходило ему на ум, и сейчас Лютер с раздражением выбросил его из головы.
В конце концов, он же не собирался причинять какой-то вред мальчишке — просто надеялся получить разумную плату за проделанную работу.) Он чисто случайно набрел на «Клены», с помощью карты Эссо начертив круг с радиусом в двадцать пять миль, центром которого был Нью-Йорк. К этому времени он уже успел основательно прочесать Нижний Вестчестер, а вслед за ним и Ричбелл. «Клены» показался ему вполне подходящим местом для реализации его планов. Кроме этого, осторожно наведенные им справки в магазинах и на заправках, в ресторанах и барах, в бутиках известных модельеров и в галантерейных лавках позволили ему удостовериться, что Кармине Гануччи один из самых богатых людей в этом небольшом городке и уважаемый член школьного совета. Но больше всего заинтересовал его тот факт, что у богатого Кармине Гануччи есть десятилетний сын по имени Льюис.
Ну а теперь оставалось еще одно дело (может, не столь срочное, но уж после ленча надо было непременно этим заняться — если, конечно, ему удастся заставить себя проглотить этот суп) — позвонить Гануччи в его особняк и поинтересоваться, приготовили ли они деньги, А после этого пообещать связаться с ними в самое ближайшее время и сообщить, куда и когда доставить требуемую сумму.
Настроение у него было отличное. В душе пели птицы.
— Думаю, по этому поводу стоит выпить. Джон, Мартин, а вы что скажете? — полюбопытствовал он. Подойдя к бару напротив книжного шкафа, Лютер смешал себе мартини покрепче. Если уж ему и не суждено стать столь блестящим критиком, как Левин и Симон, то уж удачливым похитителем он станет непременно.
И это обрадовало его еще больше.
Глава 4
КОРСИКАНСКИЕ БРАТЬЯ
Было уже почти три, когда Бенни оказался в нижней части города, на Сорок четвертой улице.
Он покинул «Клены» в полдень, потом поехал в Гарлем — надо было выполнить данное ему поручение. Это заняло куда больше времени, чем он рассчитывал, поскольку клиент требовал, чтобы он поставил пятьдесят центов на 311-й номер еще вчера. Как раз этот номер и выиграл, и это несмотря на то, что Бенни давно уже из верных источников знал — выиграет 307-й, а не 311-й. Впрочем, такая путаница была обычным делом, барышники и игроки вечно бубнят себе под нос «семь — одиннадцать», так что это уже никого не удивляет.
Само собой, выигрышный номер появился на табло всего через полчаса после заключения пари. Любой полицейский (которому в силу выбранной им профессии волей-неволей приходится быть подозрительным), обнаружив в чьем-то кармане корешки билетов числовой лотереи, мигом бы сделал вывод, что ты по самые уши завяз в этом деле. А ставку сделал Уолтер Энсиано — приятный пожилой джентльмен. Сейчас ему уже под семьдесят, и в лотерею он играл с незапамятных времен, чуть ли не с того самого дня, когда пятьдесят три года назад приехал в Штаты из родного Палермо. Ставки делались ежедневно, полдоллара пять дней в неделю. За все это время выиграл он всего лишь раз — почти три сотни.
Бенни ужасно не хотелось терять постоянного клиента, да еще такого, как старый Уолтер Энсиано. Поэтому пришлось объяснить старику, что произошла какая-то ошибка — а почему бы и нет? Ведь это и слепому ясно! И верно, объяснил Бенни, благодаря устроенной проверке быстро выяснилось, что к чему: пропавшую бумажку, на которой его рукой были написаны номера 307 — 50, обнаружили у букмекера. Стало быть, старый Энсиано поставил на 307-й, а вовсе не на 311-й. Букмекер клялся и божился, что записал номер, как только оказался на улице, и что готов голову заложить: старик Энсиано назвал ему 307-й. Кому из них верить? Один твердил одно, другой — другое. Во всяком случае, сказал старику Бенни, при таких условиях они не смогут выплатить выигрыш. Однако, добавил он, поскольку он и его друзья — люди справедливые и относятся к мистеру Энсиано со всем уважением, то готовы всю следующую неделю принимать у него обычные ставки бесплатно. Немного поломавшись для вида, старик согласился. Впрочем, этому немало способствовали несколько стаканчиков виски, которым Бенни угостил его в местном баре. Умасливая старика Энсиано, он и задержался сегодня.
Страшно подумать даже, содрогнулся Бенни, что, пока он возился с упрямым стариком, малыш Льюис умирал от страха в руках каких-то негодяев! Шайка кровожадных бандитов, вот они кто! Похитить ребенка, чтобы потребовать выкуп! Да еще сына не кого-нибудь, а самого Кармине Гануччи! Не иначе как маньяки какие-то!
Единственное, в чем он был полностью согласен с Нэнни, так это в том, что вся эта история ни в коем случае не должна дойти до ушей Гануччи… упаси Боже! Иначе — и по спине Бенни поползли мурашки — страшно даже подумать, что может случиться! Конечно, погода нынче прекрасная, как раз для купания, да только вот с цементным блоком на шее долго не поплаваешь! А самым лучшим способом скрыть все это от Гануччи было бы устроить так, чтобы никто из тех, кто наверху, не пронюхал о случившемся с Льюисом. Только как это сделать? Может быть, поскорее выплатить этому негодяю пятьдесят тысяч кусков, которые он просит? Именно об этом Бенни и торопился поскорее потолковать с Корсиканскими братьями.
К тому времени как Бенни наконец разыскал их, Винни и Альфред только-только начали свой необыкновенный танец с куклами. Заметив Бенни, Альфред, тот из близнецов, что был моложе другого на целых четырнадцать часов, игриво подмигнул ему и только потом начал свой знаменитый монолог — своего рода прелюдию к их танцу, шедевру хореографического мастерства.
— А теперь, леди и джентльмены, — объявил он, — хоть мне и известно, что все вы после тяжелого трудового дня торопитесь поскорее домой, где вас ждут близкие и родные, но, умоляю — уделите мне всего лишь минуту вашего драгоценного времени, и я покажу вам нечто совершенно замечательное, то единственное, что вам захочется немедленно унести домой, чтобы порадовать тех, кого вы любите. Вот тут, у моих ног, как вы видите — картонная коробка, а в ней — всего несколько кукол, но не просто кукол, а тех, которые умеют танцевать! И всего лишь по пятьдесят центов за штуку… пятьдесят центов, господа! К тому же вы сейчас легко убедитесь сами, что эти замечательные куклы стоят в десять раз дороже! Никакой механики, леди и джентльмены, вы только взгляните на них — маленькие, изящные, в кармане уместятся! А сколько радости вашим близким, друзьям, соседям, всем и каждому, кто только будет иметь удовольствие увидеть это замечательное представление! Если бы я мог позволить себе отнять хотя бы еще минутку вашего драгоценного времени, то непременно достал бы из коробки одну из этих восхитительных танцующих кукол, чтобы показать, на что она способна!
Сцена, на которой обычно выступали Корсиканские братья, напоминала дорожку фута четыре в длину и три в ширину. Задним фоном чаще всего служил обычный задник сцены, задрапированный чем-то черным. Аудитория, состоявшая в основном из приехавших на лето курортников, любителей походить по магазинам да посидеть в кино (обычно являвшихся поглазеть на представление через несколько минут после того, как в дешевых киношках заканчивался последний сеанс, — по четвертаку за билет) и не превышавшая, как правило, двух дюжин зрителей, затаив дыхание, смотрела, как Альфред копается в коробке. Бенни, устроившись слева от толпы, не сводил с него глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23