- Рефери, я играю! - услышали мальчики и обмерли.
- Гешка, здорово! Где ты был, Гешка?
Мальчик, заменявший на правом краю Гешку, беспрекословно отдал ему фуфайку, которую Гешка тут же надел через голову.
- Ребята, - уже прежним, капитанским голосом скомандовал Гешка, - пасуй на правый край! Хавы, закройте Баратову! Игра!
И началось...
Аня Баратова была так поражена неожиданным появлением Гешки, что не сразу смогла прийти в себя. Она с удивлением смотрела то на Гешку, то на зрителей, где высилась фигура летчика.
Все поглядывали на Климентия: узнал братишку или нет?
Но летчик оставался по-прежнему просто азартным зрителем.
Смущение предводительницы тотчас же передалось команде девочек.
А мальчики, воодушевленные присутствием своего капитана, оправились и грянули. И в команде Ани Баратовой началось смятение.
Через минуту маленькая голкиперша уже пролила первую слезу на чертом ворвавшийся в ее ворота мяч. Его самолично забил Гешка. За ним последовал второй мяч, опять посланный капитанской клюшкой. Вскоре, вероятно,влетел бы в ворота и третий. Но тут от неосторожного удара Плинтуса мяч перелетел через бортик поля и по гладкому прозрачному льду пронесся далеко к баржам, стоявшим на реке.
Игра оборвалась. И игроки завертелись на месте все разом, чтобы остановиться.
Аня Баратова, перепрыгнув через бортик, погналась за мячом. Мяч вылетел далеко за вешки, которыми были обставлены опасные участки льда. Со дна били там родники, и во льду образовались майны. Они были покрыты тонким льдом и незаметны. Но Аня, видимо, забыла про это. Она пронеслась мимо вешек и вдруг исчезла, как в люке, только легонько всплеснулась вода на том месте...
Первым добежал до полыньи Званцев, бывший ближе других к этому месту. Но Званцева тут же обогнал Гешка. Сбросив ботинки с коньками, он то ползком, то на четвереньках добрался до края.
Аня не кричала. Посиневшая, с удивленными и жалкими глазами, она пыталась удержаться за край льдины, вскарабкаться на нее. Лед обламывался, как яичная скорлупа. Аня скользила, царапала до крови руки об острые края, беспомощно водила клюшкой по гладкой поверхности. Гешка слышал за собой крики бегущих. Но ему некогда было оглянуться.
- Сейчас, сейчас, Аня... Я сейчас... погоди! - выкрикивал он.
Он протянул Ане свою клюшку. Она ухватилась за нее. Гешка тянул что есть силы, но Аня барахталась в черной дымящейся воде.
Гешка подполз ближе, и вдруг что-то треснуло под ним. Лед стал наклонно, как пол в сторожке. И жгучий холод залил Гешку с головой.
- Спокойно! Все на месте! - кричал Климентий Черемыш, оказавшийся впереди других. Он крепко сжал плечо бросившейся за ним Евдокии Власьевны. - Вы, виноват, стоп! Давайте сюда лыжи. Быстро - веревки!..
В руках летчика уже был бортик от хоккейного поля. Он сунул его вперед, и длинная доска, скользнув по льду, перекрыла полынью, упершись концом в другой край.
Потом летчик лег плашмя на скрещенные лыжи и, действуя руками, словно тюлень ластами, мигом подполз к гибельному месту. Лыжи не давали ему провалиться. Аня Баратова в это мгновение уже схватилась руками за нависшую над полыньей доску. Но Гешка, выбиваясь из сил, барахтался среди мелких осколков и льдинок. Под его руками они вставали ребром и погружались в воду. Дотянуться до доски Гешка не мог. Он окоченел... Ему сводило руки.
Летчик мигом добрался до пролома и вытянул на лед Аню. Ее сейчас же оттащили от опасного места и подхватили на руки подоспевшие люди. Но в эту минуту Гешка, уставший от борьбы с быстрым течением, начал слабеть и погружаться. Зеленые скобки поплыли у него в глазах, размыкаясь и сходясь, как клещи... Потом огненным курсивом промчались слова из учебника: "Перегруженный самолет подобен утопающему, который старается держать голову над водой... "
И дальше Гешка забыл все...
Держась одной рукой за лежавшую поперек пролома доску, летчик не задумываясь спрыгнул в ледяную воду, окунулся и свободной рукой успел схватить за ворот мальчика. Подтянувшись на одной руке, он выволок Гешку из воды на лед. Он тотчас укутал мальчика в шинель, которую сбросил еще прежде на бегу, отряхнулся и понес Гешку к берегу. Гимнастерка eго обмерзла и хрустела, как накрахмаленная.
Люди срывали с себя шубы, накидывали их на плечи летчика. А он отфыркивался, отдувался и успокаивал всех:
- Ничего, ничего, мне это не впервой. И вообще я привык ежедневно ледяной водой... У Колгуева раз почище было... Давайте скорее в машину!
Расправив борта шинели, с головой укрывшей Гешку, он заглянул внутрь, как в отдушину.
- Ну, как ты там? Ничего? Живой?
- Н... н... пннчего, ж.... ж,.. жив-в-вой, - стучал зубами в глубине шинели Гешка
- Есть ничего, живой! - воскликнул летчик.
Братишка
Аню отвезли домой, где мать, плача и всплескивая руками, тотчас уложила ее в теплую постель, прикрыла тридевятью одеялами, напоила малиной, обложила грелками.
А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостиница была недалеко от берега - ближе, чем больница и детдом.
Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кровати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное вязаное белье летчика - "специально арктическое", как сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после немилосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пятки и бок.
- Терпи, терпи! - говорил Климентий.
Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спирту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комнате, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел Гешке вылежать денек и ушел.
- Ну как, ничего, обсох? - спрашивал летчик, подходя к кровати.
Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.
- А отыграться все-таки не успел, - поддразнивал его летчик. - Три - два в пользу девчат осталось. Ну, не горюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсохнешь. А сейчас - спать!
Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.
"Вот как скажут ему, как я про него всем врал и братом воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. - мучился Гешка. - Нет, лучше потом сам скажу... Только немножко после".
Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.
Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирался уезжать.
Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мотор автомобиля.
Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал, пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По широкому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и делал губами "пуф-пыф".
Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все рассказать летчику. Он не мог больше скрывать. "Он меня спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого! Узнал бы, так не спасал, наверно... " - мучился Гешка.
- А, проснулся, утопленник, щука подледная! - закричал летчик.
Широко шагая, он подошел к постели и встал, упершись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.
- Слушай, это твой тут задачник принесли? Я, брат, ничего не понимаю! Тут вместе с ним письмо принесли. В задачник вложено. Адресовано мне. Вот видишь: "Герою Советского Союза Климентию Черемышу". Я, значит, взял его, распечатал, а там какая-то ерунда. Вот смотри: "Уважаемый товарищ Черемыш! Дирекция третьей северянской средней школы вынуждена обратить ваше внимание на неуспеваемость и недисциплинированность вашего брата Черемыша Геннадия, ученика пятого класса... " Ну, и так далее. Я что-то ничего сообразить не могу. При чем тут я? У меня никакого брата нет и не было.
- Это про меня... - сказал Гешка, хлопая глазами и чувствуя, как начинает ему колоть щеки прилившая к лицу кровь. - Но неуспеваемость за последнее время только. Честное слово, правда...
Эх, почему в полу нет проруби! Он готов был бы еще раз провалиться...
- Погоди, - настаивал летчик. - Ну хорошо, ты не успеваешь, а я тут при чем? Написано: брат.
- Это я - брат, - пробормотал Гешка.
- Ты - брат? - удивился летчик.
- Ну, как будто брат...
- Чей брат?
- Ваш будто...
- Мой?
- Угу...
- Нет, ты, верно, простуду все-таки схватил. Жарок у тебя, я вижу. Дай-ка я тебе градусник...
- Да нет же... у меня нормальная! - в отчаянии завопил Гешка. - Это я просто... будто вы и, словом, я...
- Ну, ты, да я, да мы с тобой. А дальше?
- Вы не серчайте только... Я сейчас скажу...
И он, всхлипнув, накрылся с головой одеялом.
Выслушивать нехитрую Гешкину исповедь летчику пришлось сквозь толстую байку. Климентий попробовал было пощекотать высунувшуюся пятку. Но грешник ни за что не вылезал на свет.
- Я два года... все про вас воображал, - слышалось из-под одеяла. - И по занятиям я из-за вас хорошо был... и по авиации тоже старался. Можете спрашивать. Я все отвечу. И девиацию знаю... и триммер... Вы спрашивайте... Ну что хотите спросите.
- Чего ж тебя спрашивать? Вот пристал вдруг... Ну ладно. Как вот, скажи, допустим, ты бы машину посадил при боковом ветре, если, скажем, вынужден сесть или подходы иначе не позволяют?
- Посадка при боковом ветре производится при ветре, дующем справа или слева от направления посадки, - зарапортовал совсем иным голосом Гешка под одеялом. - Сажать при работающем моторе? - деловито спросил он.
- Ладно, бог с тобой уж, сажай с работающим.
- Тогда, значит, надо скользить на крыло туда, откуда ветер. И по-над землей выровняться и газануть как следует, чтоб шибче садиться, чем если как всегда.
- Фу ты история! - изумился летчик. - Прямо на три точки. Откуда это ты?
Через четверть часа Климентий знал уже все. Сперва он хмурился, потом только головой качал.
- Ну, вылезай, вылезай!.. Нечего уж теперь скрываться... - говорил он, расхаживая по комнате. - Что же, брат так брат! У меня таких братишек в каждом городе по двадцать человек. Честное даю слово! Не все, правда, себя так уж родственниками заявляют, но тоже вроде свояки. У меня даже переписка налажена: они о своих делах, о школе, а я - о своих! Работящие ребята! Но ты уж того, брат Гешка, немного лишка перехватил. Ты бы уж, в крайнем случае, один про себя играл, а то, видишь, и других в дело запутал. Да, неловко получается. Корысти, верно, тебе никакой, да врать не надо. Врать - это без пяти минут последнее дело.
- А последнее какое? - спросил Гешка.
- Последнее дело, - сказал Климентий Черемыш, садясь на край постели, последнее дело, Геша, - это если долг свой, понимаешь, дело, которое тебе партией, народом поручено, и вот завалить. По-нашему, по-красноармейскому, это, значит, самое распоследнее дело. Понял?
- Понял, - сказал Гешка.
- То-то...
Летчик легонько потрепал его за нос:
- А у тебя, значит, тоже, как и у меня, однофамильцев хоть пруд пруди, а родни никого?
- Нет, у меня сестра в Москве есть. Только так... - Гешка махнул рукой. Хоть и старшая сестра, ну неинтересная. Она, знаете, это... шьет, в общем.
- Портниха, что ли? - догадался летчик.
- Да, вроде. Там они какие-то спецодежды кроят.
- Ну что ж, тоже хорошее дело, - сказал летчик. - Без штанов, брат, тоже далеко не полетишь. Вот у нас вопрос с костюмами во время перелета был очень серьезный. Знаешь, нам какие костюмы сконструировали? Вот именно сконструировали: про этот костюм и не скажешь - пошит. В старину говорили шубу построить. Вот эти-то костюмы действительно построены. Можешь себе представить: гагачий нух, кожа, шелк, тройная прокладка особая, теплая, непроницаемая, да еще электрическое подогревание. А ты говоришь - портниха...
Летчик встал, прошелся из угла в угол, потом опять подошел к кровати:
- Ну, как же теперь нам все это расхлебать?.. Может быть, так и оставить? А? Пускай их себе думают, что братья. А? Как по-твоему?
Он наклонил голову и из-под широкого лба испытующе посмотрел на Гешку.
Гешка молчал.
- Ну? Или как? - торопил летчик.
- Н-н-нет, - выдавил из себя Гешка, - это уж не годится. Лучше пускай уж знают. Все равно. А то какой же это я вам брат буду, если трусить и врать все? Нет уж!
- Это вот хвалю! Это подходяще! - воскликнул Климентий. - За это прямо впору бы и побрататься с тобой. Ладно, я уж в школе сам все это обделаю. Дразнить не будут.
Потом он вдруг сделался строгим, подтащил к кровати тяжелый стул, с грохотом поставил, сел на него верхом, скрестил руки на бархатной спинке.
- Вот что, друг: назвался братом, так уж изволь во всем соблюдать соответствие. Ну-ка, будя валяться! Вставай, одевайся, и давай-ка поговорим начистоту. Что же это ты? А? Зовешься моим братом, а в учебе такой тихоход? По дисциплине у тебя тоже все гайки расконтрены. Никуда это не годится! Если уж хочешь быть братом, так давай условимся: фамилию высоко нести - не конфузить. Ты мне фамилию не порть! А то либо мне, либо тебе ее менять придется. Да и за чем дело стало? Теперь ведь учиться - одно удовольствие. Вот я посмотрел тут у тебя задачки. Легкие. Я уж тут от нечего делать взялся, пяток решил. Вот в наше, брат, время... Отдали меня в ученики... Так мастер, бывало, чуть что, как приложит счетной линейкой по загривку - дважды два, - вот тебе и вся арифметика!
- Ну да, и у нас есть, попадаются трудные задачки, - возразил осмелевший Гешка. - Вон там в конце одна птичкой отмечена. Ее у нас никто в классе решить не может. Нам задали к уроку, а никто не решил.
- А ну, давай сюда твою задачку! - сказал летчик и, сняв фуражку, бросил ее на стол. - Эта? Так! Условие вполне подходящее. Ну-с, с чего начнем? Угу, понял! Дело ясное, проще пареной репы. Что там у нас? Двести пятнадцать, восемь десятых. Так, четыре пишем, шесть в уме... Очень распрекрасно! Теперь приписываем сюда. Сколько мы с тобой в уме держали?.. Так. Отлично. Теперь раскроем скобки.
Под окном нетерпеливо заверещала машина.
- Ничего, подождет!-сказал летчик. -Главное тут - не спешить.
В эту минуту зазвонил телефон.
- Ну, невозможно заниматься! - рассердился Климентий.
Он снял трубку и накрыл ее подушкой.
- Так на чем мы остановились? Угу. Теперь делим это. Остается вычесть. Ну, и чего ж тут трудного!.. Все. Пожалуйста, чисто, как говорится.
Довольный Климентий надел фуражку, пошел к вешалке, стал облачаться в шинель.
- А в ответе вовсе не так, - сказал Гешка, заглянув в конец учебника.
1 2 3 4 5 6 7