Но и птица и вода здесь были чужие. За бортом ходил полицейский катер. Сойти на берег пока что было нельзя. А по эту сторону фальшборта все было своим, родным, знакомым до последней заклепки, вот до этой царапины на перилах. И за все, что жило и действовало здесь, отвечал он, капитан.
Солнце жгло палубу, в каютах было душно и жарко. Капитан открыл все иллюминаторы, прилег на диван.
«Вот не повезло! - думал он. - В первом же дальнем рейсе и такое осложнение! Вот тебе и переходящее знамя, вот тебе и портрет в газете… Может, действительно плюнуть на визу и взять пассажира? В Одессе сдам куда надо, пусть разбираются… Нет, нельзя. Не имеют они права всучивать мне насильно кого бы то ни было. Капитан я, в конце концов, или не капитан?!»
Но тут ему стали мерещиться огромные цифры убытков от простоя в чужом порту. Он ворочался с боку на бок, вставал, закуривал, подходил к шкафу, вынимал книги по лоции и навигации, рылся в справочниках. Но в книгах не было ответа. И даже верный «Спутник торгового моряка в иностранных портах» ничего не мог толком посоветовать.
«By репондре си ле навир рест о де ля тютерн… - читал он в „Спутнике“. - Зи верден фюр ди вартецейт дес шифес ферантвортен… Вы будете отвечать за простой парохода…» - читал капитан по-французски, по-немецки, по-английски, по-итальянски и знал, что отвечать за простой парохода будет он, капитан «Кимовца», комсомолец Григорий Васильевич Афанасьев, и никто иной больше.
У открытых дверей покашлял кто-то.
- Ну, влезай, влезай! - закричал капитан.
- Это я, Григорь Василич, - заговорил вошедший Еремчук и, вытерев руки о фартук, снял белый колпак с головы. - Неприятность, Григорь Василич.
- Ну что такое? Пригорел кухен , что ли?
- Да нет, Григорь Василич, у нас что ж, у нас не горит, а вот, чую, у вас паленым потянуло. Что ж, Григорь Василич, так и будем стоять веки вечные?
- Там видно будет.
- Я вот к чему, Григорь Василич… Вот наблюдаю я тебя и прямо-таки поражаюсь… Ведь вместе в Севастополе за гривенниками ныряли. Я даже лучше ловил, честное слово! В одну ячейку записывались. И вдруг пожалте - капитан дальнего плавания. Смотри только, Григорь Василич, сейчас себя не подведи. Момент международный в остром смысле. Тут главное - выдержка.
- Ладно, ладно тебе, - сказал капитан. - Хочешь, давай со мной в домино?
- Ну, в домино ты со мной не равняйся, Григорь Василич, - говорил Еремчук, раскладывая кости. - Лучше против меня в домино и не начинать. Тут тоже, брат, весь секрет в выдержке. Ставлю! Шесть и шесть! Туды-сюды. На кон!
Они с размаху и с треском ставили на стол костяшки. Капитан играл молча. Еремчук приговаривал: «Хожу - пошел. Ставлю накрест. Вира… Стоп, игра!»
Проиграл капитан.
- Тут все в выдержке, - сказал довольный Еремчук. Вошел вахтенный и сообщил, что к борту подходит давешний катер. Капитан застегнул белый китель и быстро вышел на палубу. Он увидел, что Громковой помогал ступить на трап какому-то человеку в белом полотняном костюме, который болтался вокруг хлипкого тела незнакомца так, что казалось, ничего не было в этих рукавах, брюках, пиджаке. Неизвестный выглядел совсем бесплотным, и ветер легко трепал белую ткань вокруг этих суетливо двигающихся пустот на том месте, где полагалось быть рукам, ногам и туловищу человечка.
- Григорий Васильевич, - закричал снизу Громковой, - пожалуйте, принимайте пассажира!
- Живо поднять трап! - скомандовал капитан. Трое молодых матросов кинулись исполнять команду.
Трап стал быстро подниматься вверх, но болтавшийся, трепыхавшийся на ветру человечек, цепко ухватившись за поручни и ступеньки, оказался поднятым вместе с лестницей.
- Вы видите, - закричал опять Громковой, на этот раз по-итальянски, - капитан так любезен, что поднимает вас на лифте!
- Отставить! - сказал капитан.
- Есть отставить! Трап пошел книзу.
- Капитан!… Синьоре капитано!… Падроне!… - залепетал человечек по-итальянски. - Что вы имеете против того, чтобы я плыл вместе с вами? Прошу вас, не откажите… Меня здесь преследуют: я коммунист, - почти зашептал он, взбираясь тем временем кверху. - Ради бога, капитан, вы спасете меня!
Он был уже на самом верху трапа, но двое матросов, став на пути, не давали ему ступить на палубу.
- Получите визу, - сказал капитан, - и тогда я вас беспрекословно возьму с собой. А сейчас, пока нет визы, прошу немедленно оставить судно.
Громковой в несколько прыжков взбежал по трапу, толкнул с раздражением человечка и что-то шепнул ему на ухо. Тот поплелся вниз.
- Добрый вечер, - вежливо откозырял Громковой. - Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз, капитан.
Они прошли в каюту Григория Васильевича.
- Послушайте, капитан, - опять принялся за свое Громковой, - я просто как земляк и старший друг обязан уговорить вас. Ведь вы потерпите чудовищные убытки. Губернатор категорически запретил приступать к выгрузке, пока вы не дадите согласия.
- Ну, по пункту восемнадцатому чартер-договора за задержку судна властями не отвечаю ни я, ни вы.
- Нет, позвольте, капитан, там сказано: по причинам, не зависящим ни от той, ни от другой стороны. А здесь все зависит от вас…
- Что это за таинственный пассажир, чтоб ему пусто было, шут его возьми! - рассердился капитан. - Почему губернатор так заинтересован в том, чтобы я его взял?
- Дорогой капитан, я, к сожалению, не вправе разглашать… это личная семейная тайна. Губернатор просил передать вам, что здесь кругом его власть и он…
- Кругом, - отвечал капитан, обводя рукой над головой, - кругом и около, но не тут, в этих стенах, на этой палубе. Тут командир я. Это советское судно, и я здесь советский капитан, охраняющий законы нашей страны. Хватит про это, поговорим лучше о выгрузке.
- Нет, вы чудак, извините меня! - не унимался Громковой. - Ну поймите, что вам стоит взять его, а там, пожалуйста, можете сдать своим властям, меня это не касается. Нет, я вижу, вы не делец.
Капитан встал и пошел к двери.
- Ну погодите, - сказал Громковой, - хорошо, вы вынуждаете меня раскрыть секреты, которые я обязан был бы хранить… Этот пассажир - сын весьма состоятельных родителей и даже, между нами говоря, дальний родственник губернатора. Он, понимаете ли, не совсем оказался благонадежным. Он это… что-то там вроде коммуниста. Он мечтает о Советской России. Другого на его месте просто бы арестовали и засудили. Ну, а здесь родители упросили губернатора отправить юношу в Советскую Россию, куда он так стремится. Уверяю вас, он совершенный коммунист в душе. Мне кажется, что ваш долг спасти его… Ну вот, я раскрыл все свои карты; будьте благородны, капитан.
- Нет, - сказал капитан.
- Я уже не говорю об убытках… но подумайте, как отнесутся местные рабочие к тому, что вы отказали в убежище революционеру.
- Местные рабочие знают, о каких коммунистах может так заботиться губернатор.
- Григорий Васильевич, - сказал тогда Громковой, - я вас просто предупреждаю дружески. Вы слишком молоды, чтобы брать на себя решение такого сложного вопроса.
- А вы слишком стары, - сказал капитан, - чтобы понять все это… И если вы находите, что я слишком молод, то дайте мне возможность снестись по радио или телеграфу с более старшими товарищами.
- До свиданья, - сказал Громковой. - Я уверен, вы еще одумаетесь. А нет, я ставлю крест на вашей карьере. Такие вещи у вас там не прощают. Где же ваше это самое выполнение плана?…
Команда у «деда» была под стать ему, все комсомольцы, молодежь, если не считать молчаливого Петрова.
- А вдруг действительно парень - коммунист, и ему грозят, а мы отворачиваемся? - начали сомневаться некоторые.
- Чепуха! - медленно, с расстановкой говорил Петров. - Пора, ребята, немножко разбираться в обстановке. Комсомольцы ведь! Станут вам губернатор и белогвардеец так нянчиться с коммунистом. Держи карман шире! Нет уж, извините, тут, товарищи, какой-то фокус-покус.
- Что за смысл для них навязать нам этого пассажира, я тоже еще сам не понимаю, - думал вслух капитан, - а чувствую: что-то тут неладно, нечисто за кормой у этого дяди.
- А может, Григорь Василич, возьмем мы этого типа, а там сдадим у нас кому следует, и чисто будет? - заикнулся Еремчук.
- Оставь! Не можем мы идти здесь на такие сделки-и кончено. Наш комсомольский грузовичок «Кимовец» - это сейчас отдаленный район СССР. И каждый из нас, товарищи, в данный момент - пограничник. Надеюсь, это все понимают? Если кто не сообразил еще, могу объяснить.
- И так ясно, Григорий Васильевич! Тут и понимать нечего. Так чувствуем.
Прошел еще один день, жаркий, пустой день, словно на мертвом приколе. По-прежнему стояли у трапа шоколадные полисмены, безучастные ко всему, молчаливые и лишь иногда скалившие зубы, когда помощник кока Еремчук украдкой совал им по пончику и подмигивал.
На второй день стоянки капитану доложили, что произошла какая-то подозрительная штука в цистернах для питьевой воды. В них по непонятным причинам возникла течь, и теперь на корабле кончалась пресная вода. Перегонные аппараты-опреснители, имевшиеся на корабле, не могли напоить всех вдосталь. Пришлось сесть на голодный водный паек. Дважды приезжавший Громковой заявил, что порт не даст теплоходу ни капли воды до тех пор, пока пассажир не будет взят на борт.
К ночи капитан решил уходить из порта, не выгрузив ни одного килограмма срочного груза.
- Я ухожу, - заявил капитан Громковому. - Мы готовы понести убытки, но престиж нашего флага и честь своего корабля не продадим. Понятно вам это, господин бывший поручик русской армии? Оформляйте уход. Мы уходим в порт А. Надеюсь, тамошний губернатор сговорчивей. А фирма-грузополучатель имеет склады и там. И она оплатит нам этот перегон.
И ночью «Кимовец» ушел в порт А. Капитан нарочно вывел пароход из береговой воды, чтобы иметь возможность радировать. Ночью они снеслись по радио с Одессой и сообщили о своих мытарствах, но слышимость была плохая; пришлось вызвать Новороссийск, и там толком ни о чем капитан не договорился.
ГЛАВА 3
Утром «Кимовец», приняв лоцмана, входил в широкую гавань порта А.
Здесь надо было подойти к швартовой стенке.
Уже рассвело, и можно было разглядеть виллы, торговые здания и редкие пальмы на берегу. Здания здесь были приземистые. Преобладал серый камень и кирпич. Постройки порта выглядели сурово, негостеприимно. Оголенная песчаная коса, ограждавшая гавань с запада, подчеркивала безжалостную близость пустыни. Несмотря на ранний утренний час, день был уже накален докрасна. Багровая мгла висела над городом как зарево.
Капитан стоял на мостике и оглядывал набережную. Вдруг он взял бинокль у старшего помощника. Капитан глядел на берег минуты три не отрываясь, потом передал бинокль старпому и впервые в жизни сплюнул прямо на чистый настил мостика.
Старший помощник, приняв бинокль, стал шарить по берегу, стараясь рассмотреть, что увидел там капитан. И как вы думаете, что он там разглядел?! Губернаторский пассажир, бесплотный, как дух, и, как дух, вездесущий и неотступный, стоял на самом краю набережной; ветер трепал тонкую ткань его костюма, и весь он словно вихлялся на ветру, и с каждой минутой его было видно все лучше и лучше с «Кимовца», который подходил к берегу. А через полчаса все началось снова: с новыми чиновниками прибыл все тот же Громковой.
- Мы приехали ночью на автомобиле вместе с вашим пассажиром, - объяснил он слегка уже обалдевшему «деду». - С благополучным прибытием вас, капитан! Как была погода? Я вижу, отличная. Должен вам сказать, что здешний губернатор - человек значительно более энергичный, чем губернатор порта С, и мне поручено уведомить вас, что на теплоход ваш налагается арест до того момента, пока вы не согласитесь принять на борт известного вам пассажира. Относительно питьевой воды все наши условия также остаются в силе.
День стоял «Кимовец» в порту А. с опечатанным радио, запломбированными трюмами, с часовыми на трапе и на мостике. Ночь стоял он и еще день. Кончилась питьевая вода. Нестерпимый жар шел от раскаленных палуб и переборок. Казалось, плюнь на горячие доски - зашипит!…
Как из печки, дул суховей пустыни. Дымные столбы горячего воздуха шли оттуда и валились на город, на море. Красноватый песок неведомо как проникал во все щели, скрипел на зубах, собирался в складках постели. Люди на корабле хрипли от жажды и колючей сухости в горле.
Капитану ночью кошмар подкатывал нуль за нулем в длинных цифрах, обозначающих размеры убытков. «Дед» осунулся и постарел лет на пять. Казалось даже, что капитан поседел, но это осел налет соли от морской воды, которой теперь приходилось смачивать волосы, приглаживая их. Но так же безукоризненно был выглажен его белый китель с золотыми капитанскими нашивками, так же гладко он был выбрит, хотя в морской воде мыло плохо мылилось.
И по-прежнему сверкало и блестело все на судне, и как ни в чем не бывало терли, скоблили скребками и скатывали утром на приборке палубу забортной водой. 52 градуса в тени под спардеком показывал Цельсий, но еще день и ночь простоял упрямый «Кимовец» на рейде в порту А., окруженный снующими полицейскими катерами.
На внешнем рейде стоял неподвижно, как бы придавив волны, тяжелый корабль с башнями, похожими на чехлы огромных пишущих машинок; рядом покачивались два эсминца. Это эскадра одной из европейских держав возвращалась после визита в Индию.
По вечерам на флагманском корабле играла музыка, нарядные катера подходили один за другим к трапу, как подходят к подъезду театра автомобили. Под прохладными тентами, которые беспрерывно окатывали водой из брандспойтов, кружились, толклись белоснежные танцоры. Вечером там зажигались разноцветные китайские фонарики и на воду сыпались алмазные брызги фейерверка.
А кимовцы с пересохшими, потрескавшимися губами и воспаленными глазами бесцельно бродили по горячей палубе, с тоской поглядывали на берег, где зажигались огни города, проносились фары автомобилей, где была вкусная, без ржавчины вода, мороженое и спасительная прохлада террас.
К вечеру третьего дня часовой-туземец, стоявший на мостике, воровато оглядевшись, протянул капитану фляжку.
1 2 3