Желудочные воспоминания. Глория напоминала мне клубничный торт со взбитыми сливками «Шантийи», Леопольдина чуть не подавилась дынным семечком, Маргарита напивалась вдрызг с трех бокалов тавеля. Прощайте, каватины! В итоге от Виктории у меня остались только неудобоваримые воспоминания.
Поначалу мне казалось, что любовь усиливается. После нескольких разочарований я понял, что она ослабевает.
Возможно, существует и третий вариант. Более-менее обоюдная любовь с первого взгляда может преобразоваться в длительную страсть при условии, что она будет подпитываться совместными путешествиями, возлияниями и беспричинными семейными сценами.
Таким образом, математическая точность оказывается неприменима для анализа чувств.
В конце концов я снова встретился с Анной. Я притворился, будто наткнулся на нее случайно; на самом же деле больше часа ошивался перед ее домом, прежде чем она появилась. Я восхитился ее тонкими лодыжками и прекрасными ресницами и сказал ей, что только что был у дантиста, а она поиграла «молнией» своей рокерской кожаной куртки марки «Перфекте». Я покраснел (не умею лгать), и она тоже, вероятно за компанию. Все краснели в тот вечер в седьмом часу в семнадцатом округе Парижа на Плас дю Брезиль. Светофоры загорались красным светом, автомобили, останавливаясь, включали стоп-сигналы, и мне даже показалось, что само солнце наливается краской.
По общему согласию мы решили, что завтра вечером ее отец пригласит меня на ужин. Он отлично готовил тушеную говядину и к тому же был отлично знаком с моим отцом. Так, значит, этот милейший человек разговаривал обо мне с Анной! Надо всегда втираться в доверие к предкам (кроме тех случаев, когда речь идет о конфликте поколений; тогда надо выбрать свой лагерь; в данном случае такой проблемы не было: совершенно очевидно — Анна обожала своего старенького папочку-пенсионсра, бывшего преподавателя в Коллеж дс Франс, ученого алкоголика и брюзгливого философа, который позволял ей делать все, что ей вздумается, с тех пор, как его жена сбежала с каким-то итальянским психоаналитиком, который теперь сидит в тюрьме).
Эта встреча длилась не больше пяти минут, но глубоко врезалась в мою память.
Вернувшись домой, я с закрытыми глазами прокручивал в голове эту сцену, вспоминая колени Анны, цвет ее помады, ее руку, поигрывавшую «молнией». Все застежки — это молнии. Посмотрев в зеркало и увидев круги под глазами, я сказал им: «Сдавайтесь, вы окружены!» — к чему лишать себя удовольствия поиграть словами? Потом я снял телефонную трубку, чтобы позвонить Жан-Жоржу и рассказать ему все, но тут в комнату вошла Виктория, и мне пришлось прервать разговор. На ней были джинсы, черный свитер с воротником, на лице — равнодушие. Наш разрыв был неизбежен; оставалось только узнать, кто из нас возьмет на себя инициативу. С одной стороны, мне мешала лень, с другой, — подталкивало самолюбие. Я никак не мог решиться, — разве правила хорошего тона не требуют пропускать даму вперед?
— Мы с Элизабет идем в кино. Хочешь с нами? — спросила она.
— Спасибо, мне надо статью отпечатать. Ее подруга Элизабет всегда одевалась
как монашка, а по такому случаю одежда ее и вовсе должна была отдавать монастырем. Я отлично знал, на какие фильмы они ходят вдвоем — бесконечные пеплумы из египетской жизни. После кино они шли в ресторан есть суши и беседовать о Сэмюэле Беккете.
— Я собираюсь лечь пораньше, поцелуй ее от меня, — бросил я вдогонку Виктории, которая уже спускалась по лестнице, торопясь поскорее забыть о моем существовании.
Жан-Жорж уже охрип. Болтал без умолку — слова не вставишь. Он рассказал мне о своих похождениях прошлой ночью: они встретились в бистро с несколькими глумливыми паяцами, потом, как обычно, отправились побродить по улицам, познакомились с какой-то девушкой, неизвестно от кого беременной, и проводили ее до гостиницы, где она жила. У Жан-Жоржа не встал, они приняли душ прямо в одежде, она вышвырнула его из своего номера, он прошлепал по коридорам, оставляя повсюду лужицы мыльной воды, за что на него наорал консьерж, а потом и шофер такси. Теперь у него немного болела голова. А зачем я ему звонил?.. Только я хотел рассказать ему об Анне, как он меня оборвал: футбол начинается, ему надо сходить за шампанским для своих друзей-сквоттеров, что-нибудь срочное? — Нет.
Приготовления к ужину у Анны. Никак не могу выбрать галстук. У меня нет права на ошибку. Темно-синий галстук в белый горошек, белая рубашка, саржевый блейзер, никаких украшений. Никакого платочка-слишком рискованно. Темно-синие фланелевые брюки. Грустноватые, но простенькие. Классические, но классные. Ботинки, завязанные на двойной узел.
А теперь самое ужасное: черные точки на носу, щетина на подбородке, которая не поддается, даже если по ней дюжину раз провести бритвой, на тринадцатый раз я порезался. Туалетная вода, обжигающая щеки, гель, от которого волосы склеиваются, а руки становятся склизкими. В последний момент: волосок, торчащий из носа, сросшиеся брови, а пинцет куда-то подевался. Кровавое пятно на вороте рубашки. Все заново.
Опаздываю на час, а мне еще надо купить бутылку вина. Наконец я выбрал рубашку в красную клетку, оставив тот же галстук. Я похож на законодателя мод. Но отнюдь не на модную картинку.
А еще говорят, что девушки долго одеваются!
Я взял бутылку «Мутон-Ротшильд» 1986 года (от друзей). В машине слушал «Eye Know» Де Ла Соул.
И распевал во все горло. В какой-то момент две девчонки, которые шли мимо, смеясь, покрутили мне пальцами у виска, — я выключил радио.
Мне удалось припарковаться не слишком далеко. В лифте я причесался, поджилки у меня тряслись, как в день выпускного экзамена по французскому. Я подождал, пока краска сошла с лица, позвонил и — вперед, на амбразуру.
Это был полный провал. За весь вечер Анна не проронила ни слова. Едва войдя, я почувствовал себя ужасно смешным в этом нелепом костюме. Ее отец пригласил каких-то друзей — постреволюционеров 68-го: джинсы-клеш, немытый хайр. В их глазах я читал печальный приговор самому себе: слюнявый папенькин сынок, тряпка, трусливый засранец. Или у меня просто паранойя? Факт в том, что я всех стеснял, Анну в том числе. Она не реагировала на мои взгляды и не упускала повода, чтобы встать из-за стола. В конце концов она даже показалась мне не такой симпатичной, как прежде. А разговор беспрестанно крутился вокруг меня: чем я занимаюсь, что я, «как молодой», думаю о событиях в Восточной Европе, какие сейчас новые тенденции…
Хуже всего, что я не удрал, а отлично разыграл роль безобразно-загнивающе-мерзкого-толстосума. На этом поприще мне нет равных. Чем меньше я представляю собой кого-то, тем больше им кажусь; чем меньше придерживаюсь какого-нибудь мнения, тем более яро его отстаиваю. Недаром же я учился на факультете политологии.
После ужина мне пришлось выслушивать наставления старших. Как? Я не читал основополагающих книг: «О тщете всего», «Содомское искушение», «Двенадцатый с полони ной градус письма», «Кнут и современность»? Как? Меня не интересует политика, я ничего не знаю о войне в Ливане, у меня не было желания зарезать собственных родителей, я никогда не пробовал опиум, у меня не было гомосексуального опыта, меня не трогает творчество Мишеля Турнье, я не принимаю транквилизаторов, ношу галстуки и даже не принадлежу к ультраправой партии! Все широко зевали —даже декольтированное платье Анны; мне удалось мельком увидеть одну из ее грудей; все-таки не зря пришел.
В ту ночь я в последний раз занимался любовью с Викторией. Это был оральный секс вдогонку. По мне лучше быть пошляком, лишь бы избежать прямолинейности. Не только круги могут быть порочными.
Наконец неизбежный момент настал: Виктория оставила мне в прихожей записку. «Давай поужинаем сегодня вдвоем „У Фожерона“. Мне нужно с тобой поговорить». Это был добрый знак: у Анри Фожерона подавали отличное утиное филе. Пойду: лучше жрать утку, чем подложить кому-то свинью, не придя на свидание.
Анна позвонила мне в тот же вечер, чтобы спросить, не слишком ли я скучал на ужине у ее отца. Что доказывает ее проницательность. Во всяком случае, она оказалась лучшим психологом, чем я, который считал, что все пропало безвозвратно. Счастье никогда не приходит одно.
Между Викторией и мной все было кончено, — я понял это, как только вошел в ресторан «У Фожерона». Она, как обычно, опаздывала ровно на двенадцать минут. Так что у меня было время попробовать тамошний горький виски. Он был что надо: определенно больше виски, чем горечи. Как отличить хороший ресторан? Бокалы для вина в хорошем ресторане больше, чем стаканы для воды.
В зависимости от того, какими духами пользуются девушки, их можно разделить на несколько категорий. Есть девушки, которые напоминают вам другую девушку. Есть такие, которые отравляют воздух: их запах, как брехастая собачонка, бежит впереди. А еще бывают духи, которые напоминают площадь в какой-нибудь провансальской деревушке и тарелки моцареллы с помидорами в тех краях, где едят только моцареллу. Надо ли говорить о том, что Виктория больше не входила в третью категорию?
В продолжение ужина моя уверенность только укреплялась: наша любовь саморастворилась, как таблетка алка-зсльтцера в стакане воды из-под крана. С тем же спасительным эффектом.
— Марк, я хочу тебе сказать одну не очень приятную вещь… — пошла на приступ Виктория.
— А где перец и соль?
— …Мне кажется, такая жизнь ни к чему хорошему нас не приведет…
— Хрум, мням, чавк (филе утки было с гарниром из кабачков под сыром, обжаренных в сухарях).
— …с уважением отношусь к тому, что мы пережили вместе…
— Гарсон, еще бутылку того же вина, пожалуйста!
— …никогда не знаешь, что у тебя в голове…
— Буль-буль-буль («О-Брион» 1975 года, «утраченное вино» Мацнева).
Зачем удирать бегом, надо уходить пешком. Медленно-медленно я поднялся из-за стола, провел рукой по волосам, допил свой бокал, вылил остатки вина на голову собачке, принадлежавшей даме за соседним столиком, сказал Виктории, что мне надо позвонить и что я сейчас вернусь, — ложь, о которой я ни разу не пожалел, так как это избавило меня от необходимости платить по счету.
Две самые ужасные фразы в мире, это: «Мне надо с тобой поговорить» и «Надеюсь, мы останемся друзьями». Самое смешное, они всегда приводят к противоположному результату, ломая и беседу, и дружбу.
Не хочу разыгрывать из себя крутого, как вареное яйцо, но в итоге, мне думается, я достаточно легко воспринял тогда свое новое холостяцкое положение, которое было в большой степени заранее подготовлено и отчасти спровоцировано. Ладно, возможно, я и опрокинул ударом ноги пару мусорников, — так, для порядка. Виктория меня и вправду выкинула, как старый носок (или носовой платок, или презерватив, или использованный тампон-на ваш выбор). Подобную ситуацию встретишь только в плохом романе. Так что примите во внимание, чего мне стоит писать об этом.
И тут судьба притормозила передо мной, взвизгнув протекторами. То ли Анна меня услышала, то ли она уже читала эту книгу раньше? Во всяком случае, она соблаговолила пригласить меня прокатиться на своем мотороллере. В этом сексапильном деловом костюмчике и с плейером на ушах она могла бы сойти за деловую женщину, но деловые женщины не слушают Иоганна-Себастьяна Баха, пролетая перекрестки, не глядя на светофоры (даже на зеленый). Я быстренько пожалел, что не отклонил ее любезное приглашение. Она мчалась как полоумная. Я ей об этом сказал.
— Почему ты нажимаешь на газ, как только загорается красный свет?
— Да нет же, он был оранжевый!
Стало быть, речь шла всего лишь о случае дальтонизма, совершенно обычном, но тем не менее смертельно опасном.
— Я извиняюсь за вчерашний ужин, — прокричала она. — Не знала, что папа притащит к себе эту секту отставных бунтарей.
— Да нет, все было превосходно, уверяю, я здорово повеселился, ТОРМО-ЗИИИ, ПЕШЕХООООД, ВОН ТАААМ!
— Да успокойся ты наконец…
Я был совершенно спокоен: за все время, пока мы ехали, я больше не открывал глаз. Она ехала к ночному бару «Кастель», а я не возражал, к тому же у меня не было выбора.
«Любить — значит действовать», — сказал Виктор Гюго. Я счел за благо последовать заповеди старого плейбоя. Здесь, в ночном клубе, у меня были все возможности опьянить ее, и не только словами. Ее зубы сводили меня с ума, и я всеми способами пытался заставить ее улыбнуться, чтобы созерцать их как можно чаще. В ее компании время летело незаметно. Минута проходила за несколько секунд.
В клубе я паясничал вовсю. Там было полно знаменитостей, пьянчуг, мифоманов, писателей, проституток и насильников. Обычная публика. Я вытаскивал Анну танцевать, потом бросал ее посреди танца, чтобы поздороваться с какими-то своими приятелями, целовал хорошеньких девушек прямо у нее на глазах. Мне хотелось произвести на нее впечатление, а вышло, что я ее лишь разочаровал. Я это чувствовал, но продолжал свою дурацкую игру, так как других идей у меня не было, в голове был сплошной туман. В том, что случилось то, что и должно было случиться, мне некого винить кроме себя. К концу ночи Анна висела на шее у какого-то коротышки. Я видел, как они целуются в губы, обильно обмениваясь языками и слюной. Долой всех телок, телух и грязные свинства. Анна, сестра моя Анна, погас мой свет в конце тоннеля. И т. д.
В тот вечер я изобрел новый коктейль: «Все с нуля». Треть водки, две трети слез.
Я уснул с открытым окном. Храпели и я, и кошка, и холодильник. Замерзали и я, и кошка, и холодильник. На самом деле никто не спал по-настоящему: ни я, ни кошка, ни холодильник. Я встал, чтобы закрыть окно; домашний зверь и бытовой прибор перестали занимать мои мысли.
«Анна, я в бреду: и бреду, и бреду, на ходу сочиняя оду».
Мое творение.
Две неудавшиеся любви за два дня — для начала неплохо. Самое время свалить куда-нибудь подальше. И точно: глумливые паяцы как раз собирались отправиться в путешествие. Жан-Жорж разнюхал про какой-то бал в Вене. Кроме него никто из нас приглашен не был:
1 2 3 4 5 6 7 8