– А правда это, – спрашивала одна из женщин, – что атаман Половьян у каждой панны и у каждой жидовки, что встретится ему на пути, сдирает полосу кожи с шеи и говорит, что дарит ей алую ленту?
– Не знаю, – отвечал хлоп, – Половьян страшный гайдамак, но есть и страшнее Половьяна.
– Кто такой? – с любопытством спрашивала баба.
– Да хоть бы Кривонос; его, говорят, никакая пуля не берет…
– Что Кривонос! – заметил другой. – А вот не дай Бог с Шолудивым Буняком встретиться, этот уже совсем колдун. Он, говорят, и не живой человек, а мертвец, только лицо у него человеческое. Мяса на нем совсем нет, а сквозь кожу гнилые кости светятся. – Как страшно! – проговорили женщины.
– И убить его нельзя, – продолжал рассказчик, – всякая пуля сквозь него пройдет, вреда ему не сделает.
Все примолкли и поторопились в церковь.
В другой группе шел разговор о Иеремии Вишневецком.
– Слыхали, хлопцы, Ерема, говорят, поднялся. Идет на казаков.
– А княгиню куда же он денет?
– Отправит в Вишневец, теперь уже не до женщин, не такое время.
– Ой, жарко достанется казакам, если Ереме попадут в лапы.
– Ну, ведь и Хмель не простак, один другого стоит.
– А все же Ерема может их побить: он такое слово знает. Как скажет это слово, никто ничего с ним поделать не может, не можно тогда его победить… А слово это сказала ему одна колдунья…
– Пустяки все это, бабьи россказни, – усомнился кто-то, – а храбрый он воин, вот что, никого не боится…
– У Хмеля-то тоже, говорят, колдуньи есть, да не одна, а целых три, так по очереди ему и гадают.
– Врут они ему! – опять усомнился тот же неверующий.
– Не верь, пожалуй! А вот слышал ты, что с казаком Донцом случилось? Была у него сестра Чаровница да еще другая Солоха. Каждый раз она гадала им перед битвой. Если предвидела победу, садилась верхом на коня и ехала впереди всех.
– Что же ее ляхи не пристрелили?
– И рады бы пристрелить, да пуля ее не брала, такой заговор она знала. Осадил Донец какой-то город и взял его. На выручку пришел польский пан с войском. Бросились казаки навстречу, а чаровницы кричат: «Уходите, уходите, не сдержите!» Но казаки не послушались; всех их и перебили.
– А что же чаровницы?
– А чаровниц обоих паны казнили.
– Как же ты говорил, что они против смерти заговор знали?
– Так заговор-то был против пуль, а казнили их топором.
Наконец все прихожане собрались в церковь и небольшой храм едва вместил всех молящихся. В правом углу около алтаря было отгорожено место для самого пана и его семейства.
Вскоре подъехал и панский рыдван. Воевода Брацлавский, пожилой человек с морщинистым лицом, с большими серыми глазами, смотревшими умно и проницательно, вышел первым. Он подал руку пани, а за ней соскочила на землю и Катря.
– Смотри, смотри, – говорили в толпе, – вон казачья невеста.
Воевода Кисель был набожный ревнитель православия, что, однако, не мешало ему тянуть на сторону панов; но поместьями своими он управлял благоразумно; хлопов не теснил, в дела входил сам и не допускал у себя селиться жидам. Пани Кисель была хорошая хозяйка, прислуге жилось у нее привольно: вот почему в имениях Киселя до сих пор не было смут, тогда как повсюду кругом хлопы то и дело резали своих панов. У Киселя не было детей и, когда Ивашка обратился к нему с просьбой укрыть на время его невесту, старики очень обрадовались случаю оживить немного свою однообразную жизнь. – Чего же лучше, – отвечал пан Адам казаку на его просьбу. – Пусть панна поживет здесь; у нас тихо, хлопы не бунтуют, а я рад услужить моему старому другу Хмелю.
Однако несмотря на свою дружбу к Хмелю, на полную готовность услужить казаку, Кисель частенько отговаривал Катрю от ее намерения выйти замуж за запорожца.
– Подумай только, панна, ведь тебе придется табак растирать своему мужу; придется, пожалуй, сапоги смазывать дегтем; они, ведь, ленивые, эти хохлы. Катря смеялась в ответ.
– А если бы я вышла замуж за такого пана, как Чаплинский, – говорила она, – разве это было бы лучше. Он бы меня, пожалуй, плетью стегал.
– А ты думаешь, запорожец не будет? Будет, будет, наверно будет, –шутил Кисель. Катря отсмеивалась и старалась отклонять разговор в другую сторону. Чутким своим умом она поняла, что Кисель уважает больше панство, чем казачество, и избегала столкновений по этому поводу. Веселая, живая, подвижная, она сразу оживила старинный замок Киселя, сумела внести в серенькую жизнь свет и радость, старики только вздыхали, когда думали, что им придется скоро расстаться с молодой девушкой.
В церкви на этот раз было много народа; пожилой благообразный священник с особым одушевлением сказал проповедь о том, что каждый христианин должен защищать свою веру до последней капли крови, должен бояться всякого отступничества, а так как истинная вера есть православная, то в настоящее тяжелое время каждый православный должен быть постоянно настороже. При этом священник часто посматривал на пана Киселя; с ним он сильно расходился во мнениях по этому предмету.
Пану Киселю проповедь, видимо, не нравилась; он несколько раз с неудовольствием посматривал на проповедника, но тот не обращал внимания на его строгие взгляды и продолжал ратовать за православие.
По окончании обедни священник вынес пану большую просфору и поздравил с праздником.
– Милости прошу батюшку к нам откушать, – пригласил пан.
Священник с почтительным поклоном принял приглашение. Через полчаса все сидели за роскошной закуской со всякими печеньями, соленьями и вареньями. Пани воеводша, как хорошая хозяйка, сама присматривала за кухней.
– И зачем это батюшка так уж нападает на панов, – укоризненно говорил Кисель, – нехорошо раздражать чернь. Хлопы и так возбуждены: наше дело сдерживать их, а не подготовлять восстание для этого мятежника.
– Так пан воевода считает Богдана Хмельницкого мятежником, а не верным сыном церкви, готовым положить свою жизнь за восстановление православной веры, попранной и поруганной жидами?
– Хорош верный сын церкви, вступающий в союз с татарами! – с иронией возразил пан Кисель.
– Но, ведь, это только слухи, – немного смутясь, возразил священник. – Какие тут слухи, я имею верные известия от бояр московских, что он поступает в хлопство к Крымскому хану. Они советуют нам не допускать его до этого. Хорошо им говорить, а тут повсюду волнение, повсюду измена, каждый хлоп только и смотрит, как бы бежать на Запорожье.
Священник вздохнул и задумчиво ответил:
– Что ж? Чудны дела Божии и неисповедимы пути Его; может быть Господь рукой неверных восстановит церковь Свою и защитит ее от всякого поругания…
– Дожидайтесь! – отвечал Кисель с досадой. – Стоит только показать татарам дорогу в страну, а уж распорядятся они в ней сами. Не рад будет и Хмельницкий, что навел эту саранчу на свою родину. Нет, уж прошу батюшку, – решительно прибавил он, – оставить эти проповеди. Будем надеяться, что славное польское войско остановит мятежного казака в его замыслах и не даст ему соединиться с неверными.
Священник ничего не ответил и опустил голову. Он, видимо, не хотел спорить с паном воеводой, но был совершенно противоположного мнения о Хмельницком.
В это время вошедший слуга доложил, что какой-то казак желает видеть пана.
– Позови сюда, – проговорил Кисель.
В комнату вошел Выговский, одетый по-казацки, в широких шароварах и коротком кафтане.
– Пана ли Ивана я вижу? – с удивлением проговорил Кисель, вставая навстречу гостю. – Что за странный наряд? Уж не поступил ли пан на службу к запорожцам?
– Совершенно верно угадал пан воевода, – отвечал с поклоном Выговский. – Состою на службе у пана гетмана Богдана Хмельницкого ил, вернее сказать, намереваюсь состоять, пока же нахожусь на испытании.
– Пан Иван шутит? – проговорил Кисель, недоверчиво на него посматривая. – Богдан Хмельницкий, по-первых, не гетман, а мятежник; польские войска с Божьей помощью приведут его в повиновение.
– Польские войска? – усмехнулся Выговский. – Пан воевода, видимо, не знает самых свежих новостей. Могу его уверить, что польских войск больше не существует, они наголову разбиты Хмельницким.
Кисель с изумлением слушал его.
– Пан Иван, надеюсь, не шутит? – серьезно проговорил он.
– Нисколько, пан воевода! Я сам участвовал в сражении при Желтых водах, был взят в плен с другими панами и присутствовал при смерти молодого Потоцкого.
– Боже мой! Боже мой! – воскликнул Кисель, набожно крестясь. – За что ты прогневался на бедную Украину? И пан Иван так спокойно говорит обо всем этом? – обратился он к Выговскому.
– Я православный, как и пан Кисель, – отвечал Выговский.
Кисель пожал плечами.
– Однако, пан, наверное, сказал в шутку, что служит пану Хмельницкому?
– Нет, я говорю это серьезно. Я имею намерение сделаться писарем при пане Богдане.
– Ах, пан Иван, пан Иван! – укоризненно проговорил Кисель. – Попасть пану с ним вместе на виселицу!
– Не думаю, пан воевода, – с лукавой усмешкой проговорил Выговский. –Напротив, я уверен, что Хмельницкий подымется очень высоко. Во имя старой дружбы советую и пану воеводе переменит мнение о пане Богдане. Он, по-видимому, доброжелатель пана Киселя, а теперь не следует пренебрегать его расположением.
Кисель угрюмо молчал.
– Собственно говоря, я к пану Киселю по делу, – меняя тон, проговорил Выговский и недоверчиво посмотрел на священника.
– Если это дело касается пана Хмельницкого, – с иронией отвечал Кисель, – то пан будущий писарь смело может его изложить в присутствии отца Василия: он тоже один из почитателей этого казака.
– Пан Хмельницкий послал меня в Чигирин с некоторыми поручениями, при чем велел заехать и к пану воеводе. Ему известно, что пан в хороших отношениях с московскими соседями, поэтому он просит пана обратиться к знакомым воеводам и расположить их к казацкому дело.
– Вот чего захотел пан Хмельницкий, – проговорил Кисель. – Он желает союза с Москвой? А если московские люди не захотят иметь с ним дело и дадут помощь панам?
– Пан Богдан надеется на влияние пана воеводы, – отвечал Выговский.
Кисель задумался; казалось он что-то соображал.
– И пан Иван говорит, что у Богдана много войска? – спросил он.
– У него несметное войско! – подтвердил Выговский. – Известный татарский богатырь Тугай-бей заключил с ним вечный союз, да и хана Крымского с минуты на минуту ожидают с его ордой.
– Не говорил ли я отцу Василию?!.. – воскликнул Кисель, обращаясь к священнику. – Я подумаю, пан Выговский, – ответил он посланному, – и тогда пришлю ответ пану Богдану. Это дело слишком серьезно, чтобы решить его поспешно. Оно тем более серьезно для меня, так как я сразу могу встать в дурные отношения с благородным шляхетством, а как православному, мне уже и без того не оказывают большого доверия.
Пан Выговский стал откланиваться.
– Желаю пану всего хорошего на его новом поприще, – с некоторым оттенком иронии сказал Кисель, провожая гостя.
В тот же вечер пан воевода написал два письма: одно к воеводе Севскому, другое в Москву, к одному из бояр. Воеводу он просил подать помощь против мятежного казака, не допустить его при содействии татар разгромить Украину и Польшу, а также просил передать об этом воеводе Хотмышскому. В Москву он сообщил узнанные им новости и благодарил московских бояр за готовность подать помощь против мятежника. Затем он велел просить к себе монаха Петрония Ляшко и имел с ним долгое совещание. Он сообщил ему все новости, услышанные от Выговского, и прибавил:
– Как ты полагаешь, Петроний, что мне теперь делать?
– Полагаю, не следует показывать и вида, что пан воевода не одобряет действий Хмельницкого. Надо отвести ему глаза, постараться подействовать на него своим красноречием, упирая особенно на то, что и пан воевода также предан православной вере, умолять его послать депутацию на сейм и обещать ему свое содействие для примирения с панами…
– Я и сам так думал, – отвечал пан воевода, – и, конечно, мог бы как-нибудь примирить Хмельницкого с сеймом… Я знаю, что этот казак не прочь дружить с панами, но меня смущает одно: дружба его с татарами… Разве убедить его отослать орду, по крайней мере, на время переговоров?
– О, пан воевода, конечно, сумеет ему написать самое убедительное послание! – не без лести проговорил поверенный пана.
– А ты, отец Петроний, будешь моим посланным, только, смотри, не проговорись о чем-нибудь, чего ему знать не следует… Пусть он вполне доверяет нам и надеется на нашу дружбу.
На следующее утро Петроний Ляшко собрался в путь и распростился со своими домашними.
– Отец Петроний, – застенчиво проговорила Катря, – провожая его за ворота, где ожидал его конь. – Когда ты будешь в казацком таборе, отыщи там запорожца Ивашка Довгуна, передай ему от меня поклон и скажи, что я здорова и что мне здесь очень хорошо живется.
– А письмеца не будет? – лукаво спросил отец Петроний.
– Ивашко не умеет читать! – закрасневшись, отвечала панна, – а я не хочу, чтобы мое письмо читал кто-нибудь другой.
– Эх, пана Катря, – проговорил Петроний шутя, – какого ты жениха-то выбрала, и читать не умеет. Сама ты такая умница, тебе бы пана образованного…
– Ну, много ли и панов-то образованных? – вспылила девушка. – Вовсе мне не нравятся такие латинисты, как пан Остророг: все и сидит за своей библией.
– Что делать, о вкусах не спорят, – отвечал Петроний, – усаживаясь в седло, – словесно передадим твое поручение славному пану казаку, –прибавил он и, поклонившись девушке, двинулся в путь.
Кисель также стал собираться в дорогу; к девятому июня ему надо было поспеть на сейм в Варшаву. В это время разнеслась весть, что король Владислав умер. Ехать в то время было далеко не безопасно, так как повсюду уже вспыхнуло восстание, а потому Кисель должен был взять с собой порядочный отряд для охраны. Его сопровождал значительный обоз с провизией, так как ходили слухи, что хлопы прячут съестное и ни за какие деньги не хотят ничего продавать панам. Наконец, сборы были окончены, Кисель уехал, а пани воеводша с панной Катрей остались одни хозяйничать в имении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42