Посидел так немного, пока не почувствовал пятками холод, потом резко поднял глаза…
— Здрав будь, дядько Иван!
Это что еще за пацан здесь? Ах, да… Лукьян, ополченец.
— Здорово, Лукьяне. Сулицу не потерял?
— Как можно?
— Да так же, как и кольчужку не чистить. Не свое — не жалко.
— Ой, кольчужка-то! — Схватившись за голову, отрок понесся к овину.
Позади, в сенях, раздались шаги. Ефим, хозяин, присел рядом с двумя глиняными крынками:
— Кваску холодненького? Бражки? Раничев махнул рукой:
— Давай лучше бражки. — Отпив, занюхал рукавом. — Эх, хорошо день начинается! Ну что, Лукьян, отыскал свою кольчугу?
— Нет.
На парня было страшно смотреть. Побледнел вдруг, осунулся, даже дышал тяжко.
— Чего так переживаешь-то? Ведь и так бы заржавела.
— Заржавела — то другое, — отрок вздохнул. — Ее и я ношу, и Варфоломей иногда, и Петро, и… в общем, есть на кого свалить, что не чищена. Да дьяк на то и не смотрит, ему главное — чтоб кольчугу сдали. А ежели не сдадим… Тут и в самом деле можно хороших плетей отведать. Да как бы и не в закупы запродаться! Кольчужка — сами видали — худа, а ну как у дьяка она новой числится?
— Конечно, новой, — расхохотался Иван. — А ты думал? Так что готовься в закупы.
— В закупы, да-а… — Со светлых глаз парня вот-вот должны были хлынуть слезы. — Ты не видал, дядько Ефимий?
Хозяин постоялого двора пожал плечами:
— На что мне этака ветхость? Разве что у крыльца бросить — ноги гостям вытирать? Так еще порежутся. Не-е…
— У крыльца? — собиравшийся зареветь Лукьян вдруг встрепенулся: — А ведь и правда! Я ж ее туда, уходя, и засунул.
— Не засунул, а бросил!
В ворота вежливо застучали. Выбравшись из будки, громко залаял пес, и только что проснувшийся слуга, бурча под нос что-то неразборчивое, пошел отворять.
Не слушая никого, отрок встал на колени и запустил руку под ступеньки.
— Ну вот она, кольчужица! — Он любовно встряхнул пропитанную ржавой сыростью железяку. — И шишак там же.
— А еловец куда дел?
— Да никуда. Еловца там и не было. Я, когда получал, самолично все записал — что в каком виде, а то дьяк наш, Лукоморий, выжига известный, сказать, кому все новые кольчужки запродал?
— Ну кому?
— Татарам! Через дружка своего, тиуна Минетия.
— Хорошая компания, — вспомнив едва не погубившего его тиуна, покачал головой Иван. Взглянул на отрока. — Э, да ты, оказывается, грамоте разумеешь?
— А как же! — натянув кольчугу подбоченился Лукьян. — Дружка мой меня учит. Хороший парень, младший дьяк Авраамий.
Раничев чуть было не свалился с крыльца:
— Как-как?
— Авраамий.
— Такой длинный, нескладный, носатый? Волосы, как гнездо у галки?
— Ну так… Здорово ты Авраамку описываешь, особенно — про волосы. — Лукьян хохотнул. — Как гнездо у галки, ну чисто вылитый Авраамка!
— Похож, говоришь?
— Конечно… Да вон, смотрите, он и сам идет!
В открытые слугой ворота быстро вошел Авраамка — бывший епископский писец, вместе с которым Раничев бился с ордою эмира в числе других защитников города. Именно ему, Авраамке, вместе с Ефимом Гудком, он и помог бежать из плена. И видно — неплохо помог. Вон он, Авраамка, цветет и пахнет!
В новом — ну видно, что новом — кафтане, длинном, темно-зеленом, добротном, с привешенной к поясу деревянной чернильницей, с гусиным пером за левым ухом, в круглой суконной скуфейке на голове, бывший писец — а ныне, по словам Лукьяна, младший дьяк — подойдя к крыльцу, вежливо поклонился хозяину:
— Бог в помощь, друже Ефимий. — Оглянулся лукаво на отрока: — И тебя рад видеть, Лукьяне.
— А меня, выходит, не рад? — широко улыбаясь, осведомился Раничев.
Авраамка запнулся, вгляделся пристально в заезжего франта…
— Иване! — ахнув, прошептал он. — Иване! Жив… Вот чудо-то!
В ласковом синем небе сияло солнышко, подмораживало, и грязь на дворе застыла причудливыми коричневыми каменьями. На каменьях дрались из-за вылитых помоев сороки. Одна из них, вспорхнув вдруг, уселась на крыльцо рядом с людьми и, хитровато прищурив глаз…


Глава 2
Октябрь 1396 г. Угрюмов.
ДЬЯК

Всяк сребролюбец скор ко взятию,
Косен к подаянию.
Федор Гозвинский«Слово о правах сребролюбца»


…высматривала — что бы такое схватить. Хитроватый взгляд ее все чаще останавливался на чернильнице, болтающейся на поясе Авраама. Дьяк погрозил птице кулаком.
— У, пронырище, — посетовал. — Третьего дни чуть грамоты не растащили — положил на крыльце просохнуть… Потом едва упас!
— Что за грамотки-то? — поинтересовался Иван. Он рад был увидеть писца и намеревался вызнать через него кое-что по своему делу.
Авраам, почесав свой длинный нос, отмахнулся:
— Да так себе грамотцы. Обсказано, где что построено, где недострой какой да все такое прочее.
— Опасные грамотки. — Раничев понизил голос, оглянулся на отправившегося за новой порцией браги Ефимия, на Лукьяна, тщетно пытающегося оттереть с кольчуги ржавчину старой половой тряпкой, покачал головой. — Может, то и не сороки вовсе грамоты твои разворовали?
— Может быть! — Дьяк вскинул глаза, признался смущенно. — Я как-то об этом и не думал. Спасибо, Иване, за совет.
— Не за что.
— Нонче же поговорю об том со старшим, Софронием. — Авраам вдруг улыбнулся. — Да что мы все о делах, будто и не русские люди! Рад я, Иване, что спасся ты, рад! Дай хоть обниму.
Встав с крыльца, Раничев обнял парня, похлопал смущенно по худой спине, чувствуя, как запершило в горле. Вроде — и с чего бы? Ведь не друзья они с детства, а по первой встрече — скорей враги, это только потом, когда сражались вместе у городских ворот, вроде как подружились, и даже не тогда, наверное, а чуть позже, когда опекали раненого Тайгая, а потом попали в плен. Иван ощутил вдруг, как дороги стали ему все эти люди, что делили с ним радость битвы и скорбь плена, — Авраам, Ефим Гудок, Салим с Тайгаем… Евдокся… Евдокся… Раничев вскинул глаза:
— Ты, Авраамка, никак в Переяславле теперя, раз сюда с заданьем важным послан?
— А как же? — писец подбоченился. — Знатоков-то угрюмовских после сечи мало осталось, вот тиун княжий меня и заприметил, как пришли с Гудком в Переяславль. Ефим-то сразу ватагу нашел, на Москву подался, заработки, сказал, там больше. Да уж, думаю, конечно, больше — чай, давно уж не разоряли Москву-то, да и Василий Дмитриевич, князь, торговых людей жалует — оттого и прибыль княжеству. Народ на Москве богатый, — Авраам завистливо вздохнул, потом улыбнулся. — Ну да и у нас в Переяславле неплохо. Олег Иваныч-князь грамотеев привечает, жить можно.
— Да уж, — усмехнулся Иван. — То-то я и смотрю — кафтанец на тебе изрядный. А что, говорят, Аксен, Колбяты-боярина сын, тоже при дворе княжьем?
Дьяк крякнул:
— Ты и это ведаешь?
— Слыхал… Так то правда? Авраам кивнул:
— Правда. Как говорят фрязины — в фаворе нынче Аксен, а что с вражинами его видали, так извернулся, наплел что-то князю, дескать, был у них — да, но не переветником поганым корысти ради, а с тайным поручением покойного наместника Евсея Ольбековича. Будто бы грамоту на это наместник ему выдал. Поди проверь!
— Так проверял князь?
— Тю! — писец замахал руками. — Надо ему то? И так-то преданных людей — раз-два и обчелся, а Аксен все ж таки человек не глупый, когда надо — дельный, и льстит, льстит князю-то, а особливо невестке его, княжне московской. Олег Иваныч хоть и умен, но Аксена слушает… А может, потому и слушает, что умен? Боярин-то Колбята, Аксенов батюшка, человек на Рязани не из последних. И князя всячески поддерживает, и других бояр на то настраивает. Зачем Олегу Иванычу такую поддержку терять? Вот и терпит Аксена, а уж тот… — Авраам вздохнул.
— Ну, почто замолчал? — оперся на перила крыльца Раничев. — Так что там Аксен?
Дьяк оглянулся и понизил голос:
— Опасаются его люди! Вот тот же Панфил Чога, хоть и воевода изрядный, а видно, оговорил его Аксен — в опале теперя. Обиделся на князя, с усадьбы своей носа не кажет.
— А ты, Авраам, вот еще что скажи, — Иван наконец задал-таки главный вопрос: — Ты Евдокию-деву на дворе у Панфила не видел?
— Не видел, — дьяк покачал головой. — Да, честно сказать, и не заходил к Панфилу на двор-то. Старшой туда не посылал ни за какой надобностью, а так, в гости напрашиваться — так кто я, червь книжный? И кто Панфил Чога? Воевода-боярин, пусть даже и опальный. Нет, Иване, нам, простым людям, к боярским хоромам нет ходу.
— Да понимаю я все, — Раничев улыбнулся. — А вот и друже Ефимий с брагой! Выпьем, Авраам!
Дьяк перекрестился:
— Ну если только немножко, самую чуть… так, за встречу. Уж и не чаял тебя свидеть! А Салим как? Тайгай?
— Там, в Самарканде остались. — Немного отпив, Иван поставил деревянную кружку на ступеньку крыльца. — Ух, Авраамка, и город же! Зело чудесен, а уж красив… Одно слово — столица! А Тимур — Тамерлан — Хромец — правитель изрядный.
— Говорят, жесток зело сыроядец?
Раничев задумался — жесток ли Тимур? Ну наверное, да, хотя… Ничуть не больше всех остальных правителей. Дьяку ответил честно:
— Знаешь, друже, никаких особых жестокостей я там не видел.
— Так, значит, врут все? И про башни из человечьих голов, и про прочее?
— Может, и врут, — Иван пожал плечами. — А может, Тимур сам про себя слухи такие распускает, чтоб боялись, он же не дурак вовсе, совсем не дурак. А врагов у него — тьма, и все со свету сжить хотят да страну его разграбить, враги многочисленные, сильные, начиная с султана египетского и заканчивая царем Тохтамышем.
Иван нарочно упомянул Тохтамыша, понаблюдал искоса — как Авраам то воспримет? Нормально воспринял писец, даже бровью не шевельнул — значит, не в Переяславле бывший ордынский хан… А тогда где? Раничев отослал Ефимия за брагой — не потому, что очень хотел, а чтоб не было лишних ушей, по той же причине попросил Лукьяна принести из горницы плащ — типа, холодно. Отрок ведь не уходил никуда, так и сидел рядом, чистил свою кольчугу да дожидался Авраама.
Дождавшись, когда Ефимий с Лукьяном ушли, Иван быстро спросил:
— А что, про Тохтамыша-царя совсем ничего не слышно?
Писец молча покачал головой.
— А узнать не можешь? — не отставал от него Раничев. — Ну хоть примерно. Неужто никаких слухов не ходит в канцелярии вашей?
— Да ходят, конечно, — Авраам улыбнулся. — Как ты назвал-то? Канце… слово какое-то немецкое, но красивое, надо будет запомнить. Говорят, либо в Москву ордынец подался, либо в Литву, к Витовту.
— Так я и думал, — кивнул про себя Иван. — А точнее не скажешь?
Авраам чмокнул губами:
— Поспрошать надо. Азм ведь человек маленький… Но знакомства имею. И среди княжьих людей, и средь монастырской братии. Многие ведь у нас, — он понизил голос, — благоволят Киприану-митрополиту. А тот на Москве и с Васильем князем зело дружен.
— И что Киприан? — заинтересовался Раничев.
— А то, что, говорят, возвернулся не так давно с Киева. А что там делал да с кем встречался? Ну догадаться немудрено, раз Киев — значит, Витовт, град-то литовский. А Витовт нынешним ордынцам враг, и Тохтамыша завсегда против них поддерживать будет. То и Москве выгодно. Смекаешь, о чем я?
— Смекаю, — Иван потянулся. — Либо в Москве Тохтамыш, либо — в Киеве. Чую, многим он правителям нужен, из тех, что хотят устроить в Орде хорошую заварушку. Поточнее узнаешь?
— В Переяславле только. Ха! — Авраам всплеснул руками. — Так как раз через три дня и еду. Ты-то как? Если что — давай вместе!
— Хорошо, — обрадованно согласился Иван. — Вместе так вместе. Через три дня, говоришь?
— Да, раньше не выбраться. — Авраам вдруг нахмурился. — Есть тут у меня одно подозреньице… как раз проверю. — Он поднял брошенную на крыльце кольчугу. — Вишь, Иване, ржа-то, почти весь доспех поела! А ведь я проверял — на снаряжение средства-то немалые выделены! Вот и думаю — то ли это Лукьян такой неряха, то ли дело похуже будет. Проверю сегодня и у других кольчужицы.
Раничев рассмеялся:
— Бог в помощь. Ефимия, как брагу принесет, поспрошай. Он много чего про старшого твоего знает.
— Про Софрония? — встрепенулся писец. — Я ж на него и думаю…
Денек зачинался морозный — ясный, с ярко-желтым холодным по-зимнему солнцем. Быстро отстраивающийся от вражьего набега город вставал, просыпался. Мычали в хлевах коровы, из кузницы неподалеку раздавался звон, над городом тянулись дымы: у тех, кто побогаче, — из труб, у иных — каких большинство — из волоковых оконцев да из прорех в крышах. Жил город, восстал из пепла, и как быстро! Впрочем, отчего б не восстать, не отстроиться? Чай, лесу за Окою еще хватало.

Простившись с Авраамкой и Лукьяном, Иван перекусил хлебом с вареным мясом, заел гороховой кашей и, отпив бражки — слабенькой, но духовитой, приятной, — вышел пройтись. Постояв возле достраивающегося дома, — смотрел, как крыли крышу дранкой, — неспешно направился вниз, к реке, к торговой площади. По крайней мере, раньше она располагалась именно там, у каменной церкви, которую чудом не сожгли гулямы во время разграбления города. Не пострадало и кладбище, разве что не хватало значительной части ограды — то ли свои позаимствовали в оборонных целях, то ли враги-супостаты привязывали у могил коней. Мимо Ивана, обгоняя, проехал груженный кожами воз. За ним следом двое дюжих мужиков прокатили большую, пахнущую рыбой бочку. Пробежала пара раскрасневшихся от утреннего морозца мальчишек-пирожников, прогрохотала по замерзшей грязи телега с рогожами.
1 2 3 4 5 6 7