Агафоновцы стоят и нестройно поют песню из кинофильма «Небесный тихоход».
Пора в путь-дорогу
В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем.
Над милым порогом
Качну серебряным тебе крылом…
Пускай судьба забросит нас далеко, пускай,
Ты к сердцу только никого не допускай!
Следить буду строго, -
Мне сверху видно все, ты так и знай!
Илья Сергеевич последний раз взмахивает рукой и хор смолкает.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Прошу садиться.
Все садятся.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Сегодня я хотел поговорить с вами. Поговорить на тему последнего выбора. Но сначала я хочу узнать. Узнать, какое, душевное качество мы полагаем важнейшим. Какие будут варианты?
Агафоновцы поднимают руки:
– Смелость.
– Упорство
– Трудолюбие
– Ряшительность.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Это так. Но вот пришло время умирать. Что делает человек? В ожидании смерти человек начинает прокручивать пленку своей жизни назад, он торопится и особенно всматриваться времени нет. Ему кажется, что иногда он видит очень важные кадры. Как светит сквозь листву солнце, как висит на стуле чье-то платье, или как кто-то первый раз с ним заговорил или последний раз обнял на прощание. И человек думает, что в его жизни что-то было. Все-таки что-то было. Потом приходит пустота. После этого он умирает.
Илья Сергеевич на некоторое время замолкает и задумчиво раскачивается.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Обычно происходит именно так. Вот ты Петрович, что ты будешь вспоминать перед смертью?
Встает Петрович и растерянно оглядывает сельчан.
ПЕТРОВИЧ. Я? Ну, как в армию меня провожали. Потом как с армии вернулся. Да, наверное, и все.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. И все?
ПЕТРОВИЧ. А что еще? Я почитай только в армии человеком-то и стал. Ну что я раньше видел? А там как привезли нас на Байкал, стою, смотрю и впрямь сердце поет. Там же все синее до горизонта! А потом в Монголии первый раз степь увидел и тоже ощущения такие... Зря вы так Илья Сергеевич про армию, она может на то и надо, чтоб человек мир посмотрел.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Сядь. Я не про это. Андреевна, ты.
Встает Андреевна.
АНДРЕЕВНА. А что мне говорить? Нечего мне говорить.
ПЕТРОВИЧ. Илья Сергеевич, она в армии не была.
Веселое оживление.
АНДРЕЕВНА. Ага. Да лучше в армию, чем с двумя одной вот так мыкаться. И к школе собрать надо и чтоб других не хуже были. Нечего, мне вспоминать, так помру.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ладно. (Вздыхает.) Вы должны понять, что перед смертью человек пытается утешить себя. Поэтому выбирает самые красивые, самые яркие картинки. И это вместо того, чтоб признаться себе, что ничего не было. Что сейчас вот только сейчас все начнется. И когда он это говорит себе, он становится человеком. И умирает не как глупое животное, а как человек. То есть уходит от нас. Как говорят маловеры? «А все равно все умрем». Да как бы не так. На кладбище стоят два памятника. На одном написано: « Он жил как все и умер как все». На другом: «Он жил с нами и ушел от нас». И между ними огромная разница. Вы должны это понимать. Я тоже когда-нибудь уйду от вас. И я хочу, чтобы вы знали, что я не рассматривал глупые картинки, а сделал спокойный шаг. Поэтому спокойствие самое важное качество, какое только может быть у человека. На этом мы сегодня закончим.
Агафоновцы встают и начинают расходиться.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Оля, подожди, мы сейчас вместе к вам пойдем.
Сцена девятая.
Николай и Андрей сидят за столом. Перед ними бутылка водки, рюмки.
АНДРЕЙ. Понимаешь, вот когда ваши бабки у нас появились, мне показалось что это что-то важное для меня. Что я этого, может быть, всю жизнь искал, книжки все эти читал... Я ведь все перепробовал. Я, когда студентом был, с кришнаитами сошелся...
НИКОЛАЙ. С кем?
АНДРЕЙ. Ну, кришнаиты... Ну, как тебе объяснить. В общем, индийская религия, мясо нельзя, пить нельзя, а то в следующей жизни будешь свиньей или собакой.
НИКОЛАЙ. Так напьешься и при этой жизни свиньей станешь. Ты Андрюха не обижайся, ты ведь с жиру бесишься. Ты ведь здоровый мужик, у тебя квартира, зарплата. Просто туману на себя нагнал. У нас в армии молодой один пришел, он на философа учился, тоже, такой как ты был. Я помню, ночью проснулся, изжога от перловки такая, чуть не вою, набрал соды в стакан, иду в умывалку. А там этот деятель на табуретке стоит, петлю уже ладит. Я его за шиворот и по морде: «Ты чего сука?». А он: «Я жить не хочу». Я ему еще по морде, говорю: «Еще раз увижу, все прибью падла». И все. Отслужил как все. Я уже в дембель ухожу, он подошел, «спасибо» сказал, книжку подарил. Я ее в поезде выкинул, вроде по-русски, а ни хера не понятно. Понимаешь, пока ты по морде от жизни не получишь, ты ничего понимать не будешь.
АНДРЕЙ. Ну да, наверное.
НИКОЛАЙ. Да точно тебе говорю. Будь проще и смотри дальше.
АНДРЕЙ. Простота – это фашизм.
НИКОЛАЙ. Сам ты фашист.
Разливает по рюмкам. Входят Илья Сергеевич и Оля. Николай поспешно встает и загораживает бутылку.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Добрый вечер.
АНДРЕЙ. Виделись.
Илья Сергеевич подходит к столу, садится.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Да вы, ребят, допивайте, не стесняйтесь. Оля, сообрази чайку.
Николай садится рядом, Оля берет чайник идет к плите.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну, что делать с вами, Андрей?
АНДРЕЙ. А какие варианты?
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Да один только. (Лезет за пазуху, достает целлофановый пакет, кладет на стол перед Андреем.) Вот ваши документы, я договорился через полчаса за вами придет машина, довезет до автовокзала. На этом, как говорится, экипаж прощается с вами. Но прощается навсегда.
АНДРЕЙ. А я никуда отсюда не уеду. Мне здесь понравилось.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Андрей, это исключено. Вы должны вернуться домой.
АНДРЕЙ. Илья Сергеевич, я ведь ничего не видел! Я ведь даже не знаю, что у вас здесь происходит! Почему вы не хотите, чтобы я остался? Поверьте, я ведь не просто так приехал. Мне действительно это надо!
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Что надо?
АНДРЕЙ. Мне... Я хочу поверить.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Во что?
АНДРЕЙ. Не знаю.
Некоторое время сидят молча.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Николай, Оля, оставьте нас. Нам нужно поговорить.
Николай и Оля выходят. Андрей махом выпивает рюмку водки.
АНДРЕЙ. Вот послушайте меня. Вот я жил-жил, вырос и сейчас не знаю, как мне быть дальше. То есть я знаю, что надо жить, но вот просто так по инерции не хочется. Да не то, что не хочется. Все уже. (Проводит ладонью по горлу.) Понимаете, я не в том плане, что все опротивело, нет. Просто у меня вот здесь (Кладет руку на сердце.) пусто. Я вам сейчас открытым текстом говорю. Мне вот тридцать с чем-то, а как будто все перегорело. Я не знаю, что делать... Я раньше думал: ладно, пройдет, вот люди вокруг меня живут и вообще не задумываются. С кем ни начнешь на эту тему разговаривать, у всех одно: жить, чтобы жить. Но это ведь не так. Должно быть, что-то другое, понимаете? Вот как бы вам это объяснить? Понимаете у меня такое чувство, что где-то форточка открыта и оттуда сквозняк дует, а где она эта форточка не знаю. Такая... такая тоска по тому чего нет, оно должно быть, а этого нет. И вот это хуже всего... Вы понимаете?
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Нет.
АНДРЕЙ. Я так и думал. (Берет бутылку, наливает себе полную рюмку.)
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ (задумчиво). Когда меня здесь подобрали, я первое время совсем пустой был. Абсолютно ничего, даже страха не было. Лежал в бане, смотрел на потолок и думал, когда я начну чувствовать? А ведь я не был один, вокруг всегда были люди. Они приходили, смотрели на меня. Им самим было очень тяжело, но они приносили мне свой последний кусок. Я был для них единственной надеждой, утешением, последним, что осталось от прошлого. А смотрел на них и думал, а что я могу вам дать? Я ведь пустой. Но когда на тебя смотрят с надеждой, ты понимаешь, что не имеешь морального права быть меньше чем ты есть. И тогда во мне что-то проснулось. Я понял, что должен стать для них всем. Это оказалось совсем не сложно. Эти люди мало, что видели в жизни, и я решил, что им будет понятней, если я буду говорить на их языке. Я был воспитан и жил совсем по-другому, верить в то, во что, верят они, я не мог. Но я до сих пор считаю, что священник, прежде всего, должен уметь разговаривать с людьми...
АНДРЕЙ. И при этом может не быть верующим?
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Да. И я знаю точно, что это не проституция. Они должны знать, что кому-то нужны. Даже если это какой-то полоумный старик вроде меня. Со мной выросло уже несколько поколений, они привыкли, к тому, что я всегда рядом. И я очень боюсь, что этот мир когда-нибудь рухнет. Я пытаюсь приучить их жить самостоятельно, но мне неспокойно. Как будут они дальше, я не знаю. А вам, Андрей надо ехать домой, здесь вам делать нечего...
Открывается дверь, просовывает голову Николай.
НИКОЛАЙ. Илья Сергеевич, там это... машина приехала.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Замечательно. Заходи, на дорожку посидим.
Николай заходит, следом Оля с ботинками Андрея в руках. Садятся за стол. Андрей обувает ботинки. Некоторое время сидят молча. Илья Сергеевич смотрит в окно.
ИЛЬЯ СЕРГЕЕВИЧ. Ну что, пора в путь-дорогу?
Все встают и направляются к выходу. Андрей забрасывает на спину рюкзак. Последней идет Оля, она и закрывает дверь.
Сцена десятая.
Москва. Вокзал. Андрей проходит между рядов сидений к выходу в город. Внезапно на его пути вырастает сумасшедший в клеенчатых тапочках. Андрей останавливается.
СУМАСШЕДШИЙ (громко). Здравствуйте, русские люди! Православные! Я обращаюсь к вам! Вчера я разговаривал с Богом! С нашим русским Богом! Вы можете не верить мне! У меня есть доказательство! Вот оно! (Начинает рыться в бумажном пакете.)
Андрей подходит к нему, берет за локоть и отводит в сторону.
СУМАСШЕДШИЙ (плаксиво). Я только пришел, мне еще ничего не дали...
АНДРЕЙ. Не бойся, я не из милиции. Отдай мне кассету. (Андрей достает несколько купюр и протягивает сумасшедшему.) Держи вот, на билет до мамы.
Сумасшедший недоверчиво рассматривает деньги, тут же резко засовывает их за майку и протягивает пакет Андрею.
СУМАСШЕДШИЙ (воровато). У меня еще и видео есть. Хочешь, завтра принесу?
АНДРЕЙ. Приноси.
СУМАСШЕДШИЙ. А хочешь, я с Ним поговорю, он и с тобой поговорит?
АНДРЕЙ. Да очень хочу.
СУМАСШЕДШИЙ. Завтра придешь?
АНДРЕЙ. Обязательно. А ты беги сейчас в кассы, а то до Воронежа всего один билет остался.
СУМАСШЕДШИЙ. Ага, все бегу. Только ты не забудь, завтра приходи.
Радостно подпрыгивая, сумасшедший убегает в сторону буфета. Андрей подходит к урне и бросает туда пакет. Затем поправляет на плече рюкзак и уходит из вокзала.
Эпилог
Из окна кухни видно большое дерево и новенькую, выкрашенную желтой краской детскую площадку. Мужчина с озабоченным выражением лица крутит ручку настройки старенького транзистора, напротив него раскачивается на табуретке мальчик лет пяти.
МУЖЧИНА. Да, сдохло, похоже, наше радио. Все, с зарплаты возьмем хорошую радиолу. Поможешь выбрать?
Мальчик кивает.
МУЖЧИНА (продолжая крутить ручку). Интересно, оно нам что-нибудь напоследок сыграет? Какой-нибудь похоронный марш... Видно нет. Отдадим дяде Лене на запчасти. Так, постой-постой, что-то там все же хрипит. (Прижимается к транзистору ухом.) Эх ты! Вот это песня! Андрюша, сынок, иди сюда.
Мальчик подбегает к отцу и вскарабкивается к нему на колени, тот подносит транзистор к его уху.
МУЖЧИНА. Ну? Слышишь?
Мальчик неуверенно пожимает плечами.
МУЖЧИНА. Эх, жалко. Это, брат, мировая песня. А хочешь я тебе ее сам спою?
Мальчик кивает. Мужчина ставит транзистор на подоконник, обнимает мальчика и, раскачиваясь на стуле, вполголоса поет:
Пора в путь-дорогу
В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем.
Над милым порогом
Качну серебряным тебе крылом…
Пускай судьба забросит нас далеко, пускай,
Ты к сердцу только никого не допускай!
Следить буду строго, -
Мне сверху видно все, ты так и знай!

ЗАНАВЕС.

1 2 3 4