– Мороженого, Павлик, десять штук! – приговаривала она, раскладывая на столе покупки. – Пломбир! Нам с Костей по три, тебе четыре! Колбаса докторская, без сала! Конфеты! Помидорчики соленые!.. Холодок! Я мамин валидол всегда ела – тоже как холодок!
Павлик вопросительно посмотрел на Костю. Тот поморщился.
– Учителка нас, Павка, чуть не застукала. Ну, та, про которую я говорил – ей надо у телевизора сидеть.
– Ну и что! – вмешалась Вика. – Не застукала ведь!
– А что я, маленький, должен прятаться! – проворчал Костя.
– Да ведь так еще интересней даже! – изумилась Вика, делая большие глаза и округлив губы. Костя покосился на нее, потом на Павлика.
– Какой-то еще суворовец, носопыра, прицепился…
– А я виновата, что они лезут ко мне! – возразила Вика. – Что, мне вот тут написать?.. – показала на грудь. – Не лезьте! Да?
– Если бы не инкогнито были… – все так же ворчливо заключил; Костя, – я бы его живо отшлифовал. Другой раз сунется…
Вика хихикнула в ответ и, сбрасывая пальто, глянула сначала на спортивный костюм Павлика в углу, потом на Костю.
– Отворачивайтесь!
Костя и Павлик, не сговариваясь, прошли на кухню. Здесь Костя посмотрел на Павлика выжидающе, будто знал, что у того есть новости. Павлик взял с полки за ширмочкой облигации, шкатулку и молча положил их на стол перед Костей. Тот в замешательстве пригладил волосы.
– Что это?..
– Это из-под окна… – сказал Павлик. – Ну, у баптиста было. Я думал, пистолет.
– Так, Павка! – Костя одобрительно, почти восторженно оглядел его с ног до головы. – Ты у меня растешь! Молодцом. И больше ничего там?
– Нет. Деньги были. И вот эта шкатулка. Завязана была. – Павлик достал и показал Косте шнур.
Костя задумался, опять пригладил обеими руками волосы.
А Павлик мялся, не зная, как ему подступить к более важному, к тому, что он слышал возле гаража.
И когда Вика сообщила из комнаты: «Все!» – испытал облегчение оттого, что главный разговор пока откладывается.
– Быстро она! – Костя взял со стола облигации, шкатулку и первым шагнул на выход. Закатав до локтей рукава голубой спортивной куртки и подобрав под себя ноги, Вика уже сидела на кушетке. Ее белый костюмчик опять висел на спинке стула.
– Ой, Павлик! Ты завтра на дневном сеансе обязательно посмотри «Анжелику»! Потрясающе!.. Что это?.. – на полуслове оборвала она свой комментарий, когда Костя положил на кушетку облигации.
– Это Павлик без нас проверил твоего квартиранта. Облигации, понимаешь? – Костя шелестнул бумажками. – Трехпроцентные, беспроигрышные!
– Во! – обрадовалась Вика, перенимая у него пачку. – Я говорила: денег у него страсть сколько! Куры не клюют! А пистолета не было?
– Нет… – растерянно отозвался Павлик. Он почему-то был доволен тем, что не сказал ни слова про неизвестных в гараже. И не мог понять, откуда это странное чувство…
Но все пока было предельно запутанным. И жила какая-то яростная убежденность, что разобраться во всем должен именно он, Павлик, а не кто другой. В разбудораженном его воображении при этом неизменно вырисовывался корявый тополь на огородах – Анина секвойя, как будто все упиралось в нее, как будто именно возле тополя, в тридцати шагах от него, «против бури», и надо теперь искать разгадку.
Быть может, им руководило желание самому отомстить за Аню?.. Об этом он и думал и не думал. Но, хорошо понимая, что обязан рассказать Косте о последних событиях и что, возможно, тот решит заявить обо всем в милицию, Павлик оправдывал себя тем, что, во-первых, милиционеры однажды уже не захотели его слушать, а во-вторых, это сразу открыло бы для всех Викино присутствие в доме, и все дополнительно усложнилось бы… Павлик осторожно следил за Костей, как бы пытаясь понять, следует ли усугублять его теперешнее положение какими-то новыми неожиданностями, которые, по существу, Кости не касались даже… И в этой раздвоенности Павлик упустил момент, когда Вика, уже изучившая комнату лучше самого Павлика, с радостным восклицанием полезла к этажерке, извлекла стопку газет с таблицами тиражей, которые регулярно покупала Татьяна Владимировна в надежде когда-нибудь выиграть. Не обратил внимания, когда она и предупредительный Костя склонились над таблицами… Только новый радостный возглас Вики заставил его вернуться к происходящему.
Костя пятерней разворошил свои кудри. Темные Викины глаза сияли восторженно, ярко.
– Мальчики, ура! – Как будто выигрыш в пятьсот рублей пришелся на ее собственную облигацию. Вика даже подпрыгнула на кушетке.
Но когда Костя, убрав первую облигацию, обнаружил, что на следующую пал выигрыш в тысячу пятьсот рублей, Вика замолчала, в изумлении приоткрыв рот. Потом лицо ее стало испуганным, когда они, проверив третью облигацию, снова обнаружили выигрыш. И все трое невидящими глазами уставились друг на друга, неожиданно подавленные, когда оказалось, что в красивой полированной шкатулке все до единой облигации были выигрышные.
Решение
– Может, это у него за всю жизнь?.. – спросила Вика.
– Что это? – не понял ее Костя.
– Ну, выигрыши! – пояснила Вика. В искрящихся глазах ее сверкало возбужденное любопытство.
– Люди за всю жизнь одного раза не выигрывают… – проворчал Костя, опять машинально перепутывая на затылке свои девчоночьи волосы.
И Павлик вспомнил, как часто и по нескольку раз мать заново проверяла свои две облигации: по всем таблицам, начиная с прошлого года… А сейчас они, кстати, смотрели самые последние тиражи.
В ответ на Костино замечание Вика обратилась почему-то к Павлику:
– Откуда ж тогда у него?
Павлик этого не знал. И начал по-хозяйски укладывать облигации в шкатулку. Если бы в ней оказался настоящий пистолет, все представлялось бы, наверное, гораздо проще, чем теперь… Эти, в разной степени затертые, но одинаково беспроигрышные облигации вызвали у него какое-то жутковатое чувство, словно Павлику было не тринадцать, а всего шесть лет, и он еще верил в колдовство…
Чтобы не глядеть на Вику, взял шнур и стал тщательно обвязывать шкатулку: девять рядков поперек и восемь вдоль, один к одному – это он хорошо запомнил.
Ему очень хотелось выложить разом все свои тайны… И что-то удерживало Павлика от этого. А вместе с тем мучило…
Нет, конечно, при Вике говорить нельзя. Павлик глянул на Костю. А тот словно бы ждал этого молчаливого вопроса, чтобы, переведя обеспокоенный взгляд на Вику, без слов предостеречь Павлика.
И странное дело: если минуту назад Павлика тяготила необходимость в одиночку обдумывать события, теперь он опять вдруг почувствовал облегчение оттого, что это как бы даже вменялось ему в обязанность. И он со спокойной совестью мог никого не посвящать в свои тайны.
– Давайте спать! – неожиданно бодро сказал Костя. – Или будешь мороженое? – спросил Вику. Она поглядела на шкатулку в руках Павлика.
– Нет… Завтра съедим! Павлик пусть, он же не ел.
– Я не хочу… – отозвался Павлик, в который раз подравнивая капроновую обмотку.
– Баптист вернется не раньше завтрашнего вечера. – Костя легонько щелкнул по деревянному ящичку. – Раньше поездов нет. Так что отнесем это завтра! – объявил он, давая тем самым возможность забыть всем хоть до утра и об этом ящичке, и о том, что с ним связано.
Немного позже, когда Вика заставила Павлика отвернуться и он подошел к лестнице, что вела в мансарду, Костя спустился к нему, спросил на ухо:
– Чего ты, Павка, навыдумывал себе, а? Давай, старик, завтра все?.. Надо помозговать как следует! – Он хлопнул его по плечу, и это неожиданно окончательно утвердило Павлика в решении пока ничего не говорить ему ни о гараже, ни о таинственном курильщике.
Правда, потом он будет раздумывать: почему все же не сказал тогда обо всем Косте?.. И ему на какое-то время покажется, что уже в эти минуты, когда они втроем, испуганные, глядели на злосчастные облигации, а потом – каждый сам по себе – готовились ко сну, он знал, что предпримет ночью еще одну опасную вылазку… Хотя вроде бы совершенно не думал об этом, и когда обвязывал шкатулку, и когда устанавливал раскладушку.
Делая вид, что сильно устал и уже дремлет, он почти не реагировал на болтовню Вики, которая в темноте оживилась и начала фантазировать, как можно бы с шиком истратить выигранные деньги, если не возвращать их дядьке Андрею. Лишь на заключительное Викино «спокойной ночи, приятных снов» Павлик негромко ответил: «Спокойной ночи…» И наконец-то получил возможность остаться один на один со своими мыслями, которые поначалу возвратили его к Жужлице, к Аниным санкам на льду…. Потом, скользнув мимо второстепенных событий, переметнулись на более поздние впечатления, связанные с пустым гаражом Мелентьевых… Что должно произойти в одиннадцать часов? И когда? Днем? Вечером?.. Завтра? Или уже сегодня?.. Не догадался при свете глянуть на будильник. Теперь не имел представления о времени.
Потом вдруг мыслями его опять целиком завладели облигации. Что если они у баптиста – честные? Тогда все, что сделал он, Павлик, – самое обыкновенное воровство! Это первое, что вдруг сильно взволновало Павлика. Затем он подумал, что в любом случае эти облигации не имеют никакого отношения к секвойе, к санкам на льду Жужлицы… Деревянный ящичек не только не приближал его к разгадке Аниной тайны, а, наоборот, уводил куда-то в сторону. И Павлик со всей ясностью понял вдруг, что обязан как можно скорей избавиться от чужого сокровища, которое предусмотрительно засунул под подушку. А после этого опять наведаться к одинокому, старому тополю! Сегодня же…
В западне
Поднимался целую вечность.
Опять медленно высвободился из-под одеяла и опустил на пол сначала одну ногу, потом другую… И ухитрился не скрипнуть ни одной пружиной.
Так же медленно, долго, сантиметр за сантиметром, открывал дверь в сени. При этом больше остерегался разбудить Костю, а не Вику, потому что Костя мог легко поломать его замысел. Не будь Вики, не свяжись они с нею, Костя первым бы с головой ушел в любую рискованную затею. А тут он явно запутался…
Одевался Павлик уже в сенях.
Дверь на выход приоткрыл ровно на столько, чтобы протиснуться. И некоторое время стоял на крыльце, прижимаясь к дощатой стенке.
Ночь стала как будто еще неприветливее: сгустилась возле домов и по-над землей, пропиталась влагой и почему-то пахла осенью – гнилой листвой, изморозью.
Вплотную к стене Павлик ушел за дом. И, пригибаясь, далеко в обход, через сады, пробрался к ограде Алексея Кузьмича.
До боли в глазах всматривался в неясные ворохи черноты на огородах и в направлении сосняка, двигаясь вдоль забора. А когда перебежал через проход между дворами и затаился у ограды Мелентьевых, почувствовал озноб, неожиданную сухость в горле… Но к страху он был готов заранее. И даже знал, что главный приступ его испытает здесь, у забора Мелентьевых, за которым, быть может, всего в нескольких шагах от него скрывался курильщик. Прохлада и сырость как-то сразу отодвинулись на второй план. А перед глазами вырисовался из темноты недвижный силуэт одинокого, словно бы мертвого, тополя на огородах.
Нырнул через щель во двор Вики, как в убежище. И здесь сразу успокоился, будто в собственном доме. Осторожно поднялся на крыльцо.
Погруженная в темь улица Буерачная то ли спала, то ли затаилась в безмолвии. Лишь от дома сторожа Кузьмича неожиданно донеслась какая-то мелодия. Жена Кузьмича иногда целыми днями крутила радиолу. Но когда Павлик пробирался мимо их ограды, музыки почему-то не расслышал.
Теперь уже легко, привычно Павлик открыл и затворил за собой дверь чужого дома, пересек сени…
А в горнице, как будто он заранее обдумал это, не повернув направо, в комнату постояльца, а обошел почти невидимый в темноте стол и, опустившись на колени, сразу прильнул к окну.
Под крышей гаража не улавливалось ни малейших признаков жизни.
Да Павлик и не знал, что хотел увидеть или чего ждал, стоя без движения у подоконника. Вновь это было и удачей, и ошибкой его.
Перед глазами от напряжения замельтешили желтые искорки, пока он всматривался в черноту, и даже начала кружиться голова, когда, хлестнув по нервам, так, что он едва не вскрикнул от ужаса, щелкнул входной замок и чья-то тяжелая нога ступила с улицы в сени.
Думать ему в эти короткие несколько мгновений было некогда. Чуть не повалив телевизор, он метнулся по комнате и бессознательно прижался в уголок, за платяным шкафом…
По звуку шагов машинально отметил, что в комнату вошли двое.
– О, баба! – голос постояльца. – Даже дверь как следует не закрыла.
Его спутник буркнул что-то невнятное.
– И ставни нараспашку! – раздраженно добавил баптист. Ругнулся: – Хоз-зяева…
Не имея ни единого шанса выскочить на улицу и уйти от погони, Павлик все же метнулся было через горницу в сени, когда эти двое прошли в комнату баптиста. Злой, властный голос второго мужчины неожиданно удержал его за шифоньером.
– Сейчас не о хозяйстве думать! – Это был голос неизвестного, он и в комнате баптиста отдавался, как в пустоте гаража. Хозяин, должно быть, потянулся к выключателю. – Не зажигай! – предупредил его спутник. – Любоваться нам не на кого! – Он даже о будничных делах говорил, не меняя тона: зло, властно. – Как удалось вырваться?
– Надула нас эта… золото мое! – в прежнем тоне, как и гость, ответил баптист. – Ищем ее хахаля, а тот, оказывается, в Мурманск дернул! Клавдия за ними, а я – на самолет. Сюда… – И после паузы добавил: – По мне, так провались она где-нибудь, бочку водки первому встречному выставлю!
– Ладно! – опять остановил его неизвестный. – Все это к черту сейчас! Ты главное-то понял?!
Баптист долго медлил с ответом. Наконец как-то угрюмо и настороженно проговорил:
– Понять-то я понял… Но при чем здесь я?!
– При том! – сказал, как отрезал, неизвестный. И четко разъяснил, выделяя каждое слово: – Если погорю я или Гурзик – горим все!
– А при чем здесь ты? – все так же угрюмо, но уже менее уверенно переспросил баптист. – Что он знает о нас?
Неизвестный буквально взъярился:
– Достаточно знает! И даже больше! Не прикидывайся дураком!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24