- О капитане гвардейцев кардинала?
- Именно.
- О правой руке великого кардинала?
- Уж будьте уверены, - сказал д'Артаньян победным тоном. - Ну так как же, любезный хозяин? Как по-вашему, способен чего-то добиться человек, располагающий рекомендательными письмами к этим господам, или мне следует оставить честолюбивые планы?
- О, что вы, ваша светлость... - пробормотал хозяин, совершенно уже уничтоженный. - Как же можно оставить... Да я бы на вашем месте считал, что жизнь моя устроена окончательно и бесповоротно...
- Не сочтите за похвальбу, но я имею дерзость именно так и считать, - заявил д'Артаньян победительным тоном истого гасконца.
- И вы имеете к тому все основания, ваша милость... светлость, - залепетал хозяин. - Бога ради, не прогневайтесь, но я задам вам один-разъединственный вопрос... - Он поднялся с расшатанного стула и откровенно присмотрелся к д'Артаньяну в профиль. - Не может ли оказаться так, что вы имеете некоторое отношение к покойному королю Генриху Наваррскому? Неофициальное, я бы выразился, отношение, ну вы понимаете, ваша светлость... Всем нам известно, как бы это поделикатнее выразиться, о склонности покойного короля снисходить до очаровательных дам, почасту и пылко, и о последствиях этих увлечений, материальных, я бы выразился, последствиях...
Д'Артаньян уставился на него во все глаза, не сразу сообразив, что имел в виду трактирщик. Потом ему пришло в голову, что любвеобилие покойного государя и в самом деле вошло в поговорку, а незаконных отпрысков Беарнца разгуливало по франции достаточно для того, чтобы составить из них роту гвардии.
- Почему вы так решили, милейший? - спросил он с равнодушно-загадочным видом, польщенный в душе.
Трактирщик расплылся в улыбке, крайне довольный своей проницательностью и остротой ума.
- Ну как же, ваша светлость, - сказал он уже увереннее. - Я - человек в годах, и в свое время через мои руки прошло немало монет с изображением покойного короля. Вот, изволите ли видеть, сходство несомненное...
Он двумя пальцами извлек из тесного кармана серебряную монету в полфранка, вытянул руку, так что монета оказалась на значительном удалении от глаз, и взором знатока окинул сначала профиль покойного Беарнца, потом д'Артаньяна. И заключил с уверенностью, свойственной всем заблуждающимся:
- Тот же нос, та же линия подбородка, силуэт...
Д'Артаньян, напустив на себя вид скромный, но вместе с тем величественный, смолчал, сделав тем не менее значительное лицо. Он не спешил объяснять трактирщику, что есть некие черты, свойственные всем без исключения гасконцам, так же как, к примеру, фламандцам или англичанам - очертания носа и подбородка, скажем... В конце-то концов, сам он ни словечком не подтвердил умозаключения трактирщика, так что совесть его, пожалуй что, чиста.
Вот если бы он собственной волей произвел себя в самозванные потомки Беарнца...
- Есть вещи, любезный трактирщик, о которых следует помалкивать, - сказал он значительно. - Негоже мне сомневаться в добродетели моей матушки...
- О, я все понимаю, ваша светлость! - заверил трактирщик живо. - Значит, вы изволите держать путь в Париж...
- Да, вот именно. Но я не хотел бы...
- Вы можете быть уверены в моей деликатности, - заверил хозяин. - Я многое повидал в жизни. Ваш скромный вид, ваша, с позволения сказать, лошадь... Что ж, это умно, умно... Никому и в голову не придет, что под личиной такого вот...
- Что вы имеете в виду? - вскинулся д'Артаньян, которому кровь ударила в голову.
- О, не сердитесь, ваша светлость, я лишь хотел сказать, что вы великолепно продумали неприметный облик, когда пустились в путешествие... И все же... Быть может, вам понадобится слуга? Негоже столь благородному дворянину, пусть и путешествующему переодетым, самому заниматься иными недостойными мелочами...
- Слуга? - переспросил д'Артаньян. - А что, вы имеете кого-то на примете?
Предложение хозяина пришлось как нельзя более кстати, ибо прекрасно отвечало его собственным планам. Явиться в Париж в сопровождении слуги означало бы подняться в глазах окружающих, да и в собственных, на некую ступень...
- Имею, ваша светлость, - заторопился хозяин. - У меня тут прижился один расторопный малый, которого я бы вам с превеликой охотой рекомендовал. Право слово, из него выйдет толковый слуга, вот только сейчас у него в жизни определенно наступила полоса неудач...
Он так многозначительно гримасничал, что д'Артаньян, начиная кое-что понимать, осведомился:
- Он вам много уже задолжал?
- Не особенно, но все же... Два экю...
Ощутив некое внутреннее неудобство, но не колеблясь, д'Артаньян решительно вынул из кошелька две монеты и царственным жестом протянул их хозяину:
- Считайте, что он вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне сию минуту.
Его невеликие капиталы таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего на глазах кошелька... Хозяин, выскочив за дверь, почти тут же проворно вернулся в сопровождении невысокого малого, одетого горожанином средней руки, с лицом живым и смышленым. На д'Артаньяна он взирал со всем возможным почтением. Тот, надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу. На его памяти в родительском доме такого попросту не случалось, те немногие слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения и всегда казались д'Артаньяну столь же неотъемлемой принадлежностью захудалого имения, как высохший ров и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил:
- Как тебя зовут, любезный?
- Планше.
- Ну что ж, это легко запомнить... - проворчал д'Артаньян с видом истинного барина, для которого нанимать слугу было столь же привычно и естественно, как надевать шляпу. - Есть у тебя какие-нибудь рекомендации?
- Никаких, ваша милость, - удрученно ответил малый. - Потому что и не приходилось пока что быть в услужении.
Д'Артаньян подумал, то они находятся в одинаковом положении: этот малый никогда не нанимался в слуги, а сам он никогда слуг не нанимал. Однако, не желая показать свою неопытность в подобных делах, он с задумчивым видом покачал головой и проворчал:
- Нельзя сказать, что это говорит в твою пользу...
- Ваша милость, испытайте меня, и я буду стараться! - воскликнул Планше. - Честное слово!
- Ну что ж, посмотрим, посмотрим... - процедил д'Артаньян с той интонацией, какая, по его мнению, была в данном случае уместна. - Чем же ты, в таком случае, занимался?
- Готовился стать мельником, ваша милость. Так уж получилось, что я родом из Нима...
- Гугенотское гнездо... - довольно явственно пробормотал хозяин.
- Ага, вот именно, - живо подтвердил Планше. - Доброму католику там, пожалуй что, и неуютно. Вот взять хотя бы моего дядю... Он, изволите ли знать, ваша милость, поневоле притворялся гугенотом, так уж вышло, куда прикажете деваться трактирщику, если ходят к нему в основном и главным образом гугеноты? Вот он и притворялся, как мог. А потом, когда он умер и выяснилось, что все эти годы он был добрым католиком, гугеноты его выкопали из могилы, привязали за ногу веревкой и проволокли по улицам, а потом сожгли на площади.
- Черт возьми! - искренне воскликнул д'Артаньян. - Куда же, в таком случае, смотрели местные власти?
- А они, изволите знать, как раз и руководили всем этим, - поведал Планше. - Вы, ваша милость, должно быть, жили вдалеке от гугенотских мест и плохо знаете, что там творится... Особенно после Нантского эдикта, который они считают манной небесной...
- И что же дальше?
- А дальше, ваша милость, не повезло уже мне. Вам не доводилось слышать сказку про мельника, который на смертном одре распределил меж сыновей наследство таким вот образом: одному досталась мельница, второму - мул, а третьему - всего-навсего кот?
- Ну как же, как же, - сказал д'Артаньян. - В наших местах ее тоже рассказывали...
- Значит, вы представляете примерно... Вообще-то, у нас было не совсем так. Надо вам сказать, двух моих младших братьев отец отчего-то недолюбливал, бог ему судья... И мельницу он оставил мне, старшему, а им - всего-то по двадцать пистолей каждому. Только им такая дележка пришлась не по нутру. Хоть отец мой и был открытым католиком и нас, всех трех, так же воспитывал, но мои младшие братья, не знаю уж, как так вышло, вдруг в одночасье объявились оба самыми что ни на есть гугенотами...
- Постой, постой, - сказал д'Артаньян, охваченный нешуточным любопытством. - Начинаю, кажется, соображать... А ты, значит, в гугеноты перекинуться не успел?
- Не сообразил как-то, ваша милость, - с удрученным видом подтвердил Планше. - Ни к чему мне это было, не нравятся мне как-то гугеноты, уж не взыщите... Ну вот, и поднялся страшный шум: завопили младшенькие, что, дескать, поганый папист, то бишь я, хочет подло обворовать честных гугенотов. Мол, отец им мельницу завещал, а я его последнюю волю истолковал превратно. И хоть было завещание по всей форме, на пергаменте составленное, только оно куда-то вдруг запропало - стряпчий наш был, как легко догадаться, гугенотом.
И свидетели объявились, в один голос доказывали, что сами при том присутствовали, как мой покойный батюшка торжественно отрекался и от папизма, и от меня заодно, а наследство передавал младшим... Ну что тут было делать? Еле ноги унес. Тут уж было не до мельницы - убраться б целым и невредимым... Хорошо еще, прихватил отцовского мула, решил, что, коли уж меня мельницы лишают, мула я, по крайней мере, имею право заседлать... Подхлестнул животину и помчал по большой дороге, пока не опомнились... Вот и вся моя история, коли поверите на слово...
- Ну что же, - величественно заключил д'Артаньян. - Лицо у тебя располагающее, и малый ты вроде бы честный... Пожалуй, я согласен взять тебя к себе в услужение, любезный Планше. Вы можете идти, - отпустил он хозяина плавным мановением руки, и тот сговорчиво улетучился из обеденного зала.
Видя молчаливую покорность хозяина, Планше взирал на нового хозяина с нескрываемым уважением, что приятно согревало душу д'Артаньяна. Новоиспеченный слуга, кашлянув, позволил себе осведомиться:
- Вы, ваша милость, должно быть, военный?
- Ты почти угадал, любезный Планше, - сказал д'Артаньян, - во всяком случае, в главном. Я еду в Париж, чтобы поступить в мушкетеры его величества... или, как повернется, в какой-нибудь другой гвардейский полк. Наше будущее известно одному богу, но многое зависит и от нас самих. А потому... Скажу тебе по секрету, что я намерен взлететь высоко и имею к тому некоторые основания, как подобает человеку, чье имя вот уже пятьсот лет неразрывно связано с историей королевства. Скажу больше, я глубоко верю, что именно мне суждено возвысить его звучание...
Он готов был и далее распространяться на эту всерьез волновавшую его тему, но вовремя подметил тоскливый взгляд Планше, прикованный к остаткам трапезы. На взгляд бедного гасконского дворянина, там еще оставалось достаточно, чтобы удовлетворить голодный желудок - и на взгляд Планше, очень похоже, тоже. А посему, оставив высокие материи, д'Артаньян озаботился вещами не в пример более прозаическими, распорядившись:
- Садись за стол, Планше, и распоряжайся всем, что здесь видишь, как своим.
Планше не заставил себя долго упрашивать, он проворно уселся и заработал челюстями. Д'Артаньян, заложив руки за спину, задумчиво наблюдал за ним. С набитым ртом Планше промычал:
- Ваша милость, у вас будут какие-нибудь приказания?
- Пожалуй, - так же задумчиво сказал д'Артаньян. - Пожалуй... Ты, как я понял, уже не первый день здесь?
- Целую неделю, ваша милость.
- И успел ко всем присмотреться? Обжиться?
- Вот то-то...
- Здесь, в гостинице, остановилась молодая женщина, - сказал д'Артаньян, решившись. - Голубоглазая, с длинными светлыми волосами. Ее, насколько я знаю, называют миледи... Полчаса назад она стояла на галерее, на ней было зеленое бархатное платье, отделанное брабантскими кружевами...
- Ну как же, ваша милость! Мудрено не заметить... Только, мне кажется, что она не англичанка, хотя и зовется миледи. По-французски она говорит не хуже нас с вами, и выговор у нее определенно пикардийский... По-английски она, правда, говорила вчера с проезжим английским дворянином, вот только, воля ваша, у меня осталось такое впечатление, что английский ей не родной...
- Интересно, ты-то откуда это знаешь? - спросил заинтригованный д'Артаньян. - Ты же не англичанин?
- А я умею по-английски, - сказал Планше. - Отец долго вел дела с английскими зерноторговцами, частенько меня посылал в Англию, вот я помаленьку и выучился... Отрубите мне голову, ваша милость, но английский ей не родной, так-то и я говорю...
- Это интересно, - задумчиво промолвил д'Артаньян. - Одним словом, друг Планше, когда пообедаешь, постарайся выяснить о ней как можно больше. У тебя интересная физиономия, любезный, - и продувная, и в то же время внушает расположение... Думаю, тебе будет нетрудно договориться со здешней прислугой?
- Ничего трудного, ваша милость, - заверил Планше. - Я тут помогал в хозяйстве, успел со многими сойтись накоротке...
- Вот и прекрасно, - твердо сказал д'Артаньян. - Займись не откладывая. Я буду на галерее.
И он немедленно туда отправился, втайне надеясь, что очаровательная незнакомка, вызвавшая такую бурю в его сердце, покажется там вновь. Увы, прошло долгое время, а пленительное видение так и не появилось. Д'Артаньян готов был поклясться, что ни она, ни черноволосый дворянин по имени Рошфор еще не покидали гостиницы, - со своего места в обеденном зале он прекрасно видел весь двор и ворота. Быть может, он ошибался и свидание все же любовное?
Как бы там ни было, но он, руководствуясь еще одним присущим гасконцам качеством - а именно нешуточным упрямством, - оставался на прежнем месте, утешая себя тем, что нет таких любовных связей, которые затягивались бы до бесконечности, а следовательно, самые пылкие из них когда-нибудь да кончаются, и это позволять фантазии по-прежнему парить в небесах...
- Есть новости, ваша милость, - сказал Планше, появившись на галерее бесшумно, словно бесплотный дух.
1 2 3 4 5 6 7 8