Само здание, замок из серого камня с зубчатыми башнями, высилось посередине. Монастырь ограждали стены — сложенные позднее из золотистого песчаника, они выглядели не столь уж грозно — и опоясывал ров. У западной стены в оранжерее круглый год цвели цветы тридцати различных оттенков — одни только розы.
Альбинос Сербитар опустился на колени перед своим кустом, мысленно соединившись с ним. Тринадцать лет он возился с этими розами и понимал их как нельзя лучше — между ним и цветами царила полная гармония.
Розы источали свой аромат для одного лишь Сербитара.
Тля на кусте гибла под его взглядом, и нежная шелковая прелесть бутонов пьянила его, как дурман.
Розы были белые.
Закрыв глаза, Сербитар откинулся назад, единый с бродящими в кусте соками новой жизни. Он был в полных доспехах: в серебристой кольчуге, с мечом у пояса, в кожаных гетрах, скрепленных серебряными кольцами; рядом лежал новый серебряный шлем со старинной цифрой "I". Свои белые волосы Сербитар заплел в косы. Глаза у него были зеленые, как листья розы. Тонкое, почти прозрачное лицо с высокими скулами завораживало своей мистической, как у чахоточного, красотой.
Сербитар прощался с цветком, нежно унимая его легкую, как паутина, панику. Он знал эту розу с тех пор, как на ней раскрылся первый лист.
А теперь он должен умереть.
Перед его мысленным взором возникло улыбающееся лицо, и Сербитар узнал Арбедарка.
— Мы ждем тебя, — передал тот.
— Иду, — ответил Сербитар.
В большом зале стоял стол, на столе — кувшин с водой, перед каждым из тридцати высоких кресел — ячменная лепешка. Двадцать девять человек — все в доспехах — молча ждали, когда сядет Сербитар. Он занял свое место во главе стола, поклонившись настоятелю Винтару, сидевшему теперь справа от него.
Все молча поели, думая каждый о своем и чувствуя каждый свое в этот миг, венчавший тринадцать лет учения.
Наконец Сербитар согласно древней традиции нарушил молчание:
— Братья, наши искания завершились. И теперь мы должны обрести то, что искали. Вестник скачет из Дрос-Дельноха, чтобы просить нас умереть. Что чувствует Сердце Тридцати?
Все взоры обратились к чернобородому Арбедарку. Он открылся, свободно принимая их мысли и чувства, отбирая и сводя в приемлемую для всех единую мысль.
Вскоре он произнес низким звучным голосом:
— Дети дренайского народа стоят перед лицом погибели.
Ульрик собрал под свое знамя надирские племена. Первый удар он нанесет по Дрос-Дельноху, князю которого, Дельнару, приказано продержаться до осени. Абалаину нужно время, чтобы набрать и обучить армию. Близок день, который решит судьбу всего континента. Сердце говорит, что мы должны обрести истину в Дрос-Дельнохе.
Сербитар повернулся к Менахему — смуглому, с ястребиным носом, с темными волосами, собранными в длинный хвост и перевитыми серебряной нитью.
— Что видят Глаза Тридцати?
— Если нас не будет в Дросе, город падет. Если мы будем там, город падет. Наше присутствие лишь оттянет неизбежное. Если вестник окажется достоин, мы должны исполнить его просьбу.
Сербитар повернулся к настоятелю.
— Винтар, что говорит Душа Тридцати?
Настоятель провел рукой по редеющим волосам, встал и поклонился Сербитару. Серебристо-бронзовые доспехи выглядели на нем неуместно.
— Нас попросят убивать иноплеменников, — печально и тихо проговорил он. — Не потому, что они дурные люди, а потому лишь, что их вожди намерены сделать то же, что шестьсот лет назад делали дренаи.
Мы стоим меж морем и горами. Море хлынет на нас, горы не позволят нам убежать. Смерть неизбежна.
Все мы здесь мастерски владеем оружием. Мы ищем совершенной смерти, которая увенчала бы прожитую в стремлении к совершенству жизнь. Пусть нашествие надиров для истории не представляет ничего нового — дренаям оно несет несказанные бедствия и ужасы. Можно смело сказать, что, защищая дренаев, мы сохраним традиции Ордена. То, что наши усилия будут напрасны, — еще не повод отказываться от сражения. Главное, что помыслы наши чисты.
Мне грустно, что все это так, но Душа говорит: мы должны ехать в Дрос-Дельнох.
— Итак, мы едины, — сказал Сербитар. — Я тоже чувствую, что это так. Мы пришли в этот Храм со всех концов земли. Отверженные, загнанные и запуганные, мы собрались вместе, чтобы создать противостояние. Мы превратили свои тела в живое оружие, с тем чтобы души наши открылись миру и покою. Мы священники-воины, каких никогда не было в древности. В наших сердцах не будет радости, когда мы станем убивать врагов, ибо мы любим всякую жизнь.
А когда мы умрем, наши души продолжат путь, свободные от всех оков. Мелкая зависть, досада, ненависть. — все останется позади, и мы достигнем Истока.
Голос говорит: едем.
Луна в третьей четверти висела в безоблачном небе, и деревья вокруг костра Река отбрасывали бледные тени. Злополучный кролик, выпотрошенный и обмазанный глиной, пекся на углях. Вирэ, обнаженная до пояса, вернулась от ручья, вытираясь запасной рубашкой Река.
— Знала бы ты, сколько она мне стоила! — усмехнулся Рек, когда Вирэ опустилась у огня на камень, вся золотая в отблесках пламени.
— Она никогда не служила лучшей цели. Скоро поспеет твой кролик?
— Скоро. Ты простудишься насмерть, расхаживая полуголой в такую стужу. У меня от одного твоего вида кровь стынет.
— Странно! Не далее как утром ты говорил, что вся кровь у тебя бурлит при виде меня.
— Я говорил это в теплой хижине, где рядом была постель.
Меня никогда не прельщала мысль любиться на снегу. Вот, я согрел тебе одеяло — держи-ка.
— В детстве, — проговорила она, заворачиваясь в одеяло, — мы бегали зимой три мили по холмам в одних туниках и сандалиях. Это очень закаляет. Правда, мерзли мы здорово.
— Раз ты такая закаленная, чего ж ты вся посинела тогда, в метель? — с беззлобной ухмылкой осведомился Рек.
— Из-за доспехов. Слишком много стали и недостаточно шерсти под ней. Впрочем, если б я ехала впереди, мне не было бы так скучно, и я бы не заснула. Ну, так готов он или нет? Я умираю с голоду.
— Он уже доспевает, мне сдается.
— Ты когда-нибудь готовил так кролика?
— Не то чтобы... Но все правильно — я видел, как это делается. Мех отваливается с глиной. Очень просто.
Вирэ это не убедило.
— Я выслеживала эту тощую тварь целую вечность. — Она с удовольствием вспомнила, как сбила кролика одной стрелой с сорока шагов. — Лук у тебя неплохой, только легковат немного. Это старый кавалерийский, верно? У нас есть несколько таких в Дельнохе. Теперь их делают из стали-серебрянки — они тяжелее и дальше бьют. Ох, умираю.
— Терпение улучшает аппетит.
— Смотри только не испорти его. Мне никогда не нравилось убивать животных. Сейчас, правда, я сделала это по необходимости — есть-то надо.
— Не уверен, что кролик согласился бы с твоим суждением.
— Разве кролики способны рассуждать?
— Не знаю. Это я так...
— Тогда зачем говоришь? Странный ты все-таки.
— Так, отвлеченная мысль. Разве у тебя их не бывает?
Разве ты никогда не задаешься вопросом, откуда цветок знает, когда ему расти? Или как лосось находит дорогу в места нереста?
— Нет. Готово или нет?
— Ну а о чем же ты думаешь, если не прикидываешь, как бы ловчее убить человека?
— О еде. Готово наконец?
Рек поддел прутиком кусочек глины и поглядел, как она шипит на снегу.
— Что ты такое делаешь? — спросила она.
Рек выбрал камень с кулак величиной и разбил им глину, под которой обнаружилась полусырая, плохо ободранная тушка.
— Выглядит неплохо, — сказала Вирэ. — Что дальше?
Он потыкал палочкой дымящееся мясо.
— Ты в состоянии это есть?
— Разумеется. Можно позаимствовать твой нож? Тебе что отрезать?
— У меня еще осталась овсяная лепешка, и я, пожалуй, удовольствуюсь ею. Может, оденешься все-таки?
Они разбили лагерь в неглубокой лощине под прикрытием скалы. Впадина в камне, недостаточно глубокая, чтобы зваться пещерой, все-таки отражала тепло и неплохо укрывала от ветра. Рек жевал лепешку и смотрел, как Вирэ уплетает кролика. Зрелище — не из самых возвышенных. Остатки она зашвырнула за деревья:
— Барсукам на закуску. Неплохой способ готовить кролика.
— Рад, что тебе понравилось.
— Ты не очень-то привычен к жизни в лесу, верно?
— Я стараюсь.
— Ты даже выпотрошить его не сумел. Весь позеленел, когда показались внутренности.
Рек швырнул огрызок лепешки за останками кролика.
— Пусть барсуки и на сладкое что-нибудь получат.
Вирэ весело хихикнула.
— Ты просто чудо, Рек. Ты не похож ни на кого из знакомых мне мужчин.
— Подозреваю, что дальше ничего хорошего не услышу.
Не лечь ли нам спать?
— Нет. Послушай меня. Я серьезно. Всю жизнь я мечтала о человеке, которого когда-нибудь встречу. Я представляла его высоким, сильным, добрым и понимающим.
И любящим. Я не верила, что он и вправду существует. Почти все мои знакомые были солдаты — грубые, прямые как копье и столь же способные на нежные чувства, как бык в охоте. Встречались мне и поэты, сладкоречивые и нежные. С солдатами я тосковала о поэтах, с поэтами — о солдатах. И совсем уже разуверилась, что на свете есть человек, которого хочу я. Ты меня понимаешь?
— Значит, ты всю жизнь искала человека, который не умеет готовить кроликов? Как тут не понять.
— Ты правда понимаешь? — тихо спросила она.
— Да. Но ты говори дальше.
— Ты и есть тот, о ком я мечтала, — зарделась она. — Ты мой Трусливый Герой — мой любимый.
— Я так и знал, что добром это не кончится.
Она подбросила дров в огонь, и он протянул к ней руку.
— Сядь поближе. Так теплее.
— Я поделюсь с тобой одеялом. — Она села поближе и положила голову ему на плечо. — Ничего, если я буду звать тебя моим Трусливым Героем?
— Зови меня как хочешь — только будь всегда рядом, чтобы я мог откликнуться.
— Всегда-всегда?
Ветер сбил пламя набок, и Рек вздрогнул.
— "Всегда" — не такой уж долгий срок для нас, верно?
Только пока стоит Дрос-Дельнох. Впрочем, может, я надоем тебе еще раньше, и ты меня прогонишь.
— Никогда!
— "Никогда", «всегда». Прежде я как-то не задумывался над этими словами. Почему мы не встретились десять лет назад? Тогда они еще могли бы иметь какой-то смысл.
— Сомневаюсь. Мне тогда было всего девять лет.
— Я не буквально. Поэтически.
— Мой отец написал Друссу и ждет ответа — только поэтому он до сих пор жив.
— Друссу? Но Друсс, если еще и числится в живых, теперь дряхлый старец — это просто смешно. Сражение при Скельне состоялось пятнадцать лет назад, и он уже тогда был в годах — его пришлось бы нести в Дрос на носилках.
— Возможно. Но отец возлагает на него большие надежды.
Отец всегда преклонялся перед Друссом. Считал его непобедимым. Бессмертным. Сказал мне как-то, что это величайший воин наших дней. Сказал, что Скельнский перевал — победа одного Друсса, а он сам и все остальные находились там только для счета. Отец часто рассказывал мне эту историю, когда я была маленькая. Мы сидели у костра, вот как сейчас, и поджаривали хлеб на огне. И он рассказывал мне о Скельне. Чудесное было время. — И Вирэ умолкла, глядя на угли.
— Расскажи мне. — Рек привлек ее к себе и отвел волосы, упавшие ей на лицо.
— Да ты знаешь. О Скельне все знают.
— Верно. Но я никогда не слышал эту историю из уст очевидца. Только смотрел представления да слушал певцов.
— Скажи мне, что слышал, а я доскажу остальное.
— Ладно. Скельнский перевал обороняли несколько сотен воинов, в то время все дренайское войско пребывало где-то в другом месте. Дренаи опасались Горбена, вентрийского короля. Они знали, что Горбен выступил в поход, но не знали, куда он ударит. Он двинулся через Скельн. Врагов было в пятьдесят раз больше, чем защитников, но те держались, пока не подошло подкрепление. Вот и все.
— Нет, не совсем все. У Горбена была еще и гвардия — они звались Бессмертными. Их никто никогда не побеждал, но Друсс побил их.
— Да полно тебе. Не может один человек побить целое войско. Разве что в сагах.
— Нет, ты послушай. Отец говорил, в последний день, когда Бессмертные наконец вступили в бой, дренаи стали гнуться. Мой отец всю жизнь был воином. Он знает толк в битвах и способен увидеть, когда отвага сменяется паникой. Казалось, дренаи вот-вот побегут. Но тут Друсс проревел боевой клич и ринулся вперед, круша своим топором направо и налево. Вентрийцы дрогнули перед ним, а те, что поближе, обратились в бегство. Паника распространилась словно лесной пожар, и ряды вентрийцев смешались. Друсс повернул прилив в обратную сторону. Отец говорил, что Друсс в тот день казался не человеком, а гигантом. Богом войны.
— Но это было тогда. Не вижу, какой может быть прок теперь от беззубого старца. Против старости не устоит никто.
— Согласна. Но разве ты не понимаешь, как подняло бы боевой дух присутствие Друсса? Люди валом повалили бы под его знамя. Сражаться рядом с Друссом-Легендой — все равно что обрести бессмертие.
— А ты сама когда-нибудь видела старика?
— Нет. Отец не говорил мне, в чем дело, но между ними что-то произошло. Друсс никогда не показывался в Дрос-Дельнохе. Мне кажется, это как-то связано с моей матерью.
— Он ей не нравился?
— Нет, тут другое. Там был еще как-то замешан друг Друсса — кажется, его звали Зибен.
— И что же он?
— Его убили при Скельне. Он был лучшим другом Друсса.
Это все, что я знаю.
Рек знал, что она лжет, но не стал настаивать. Все это теперь старая история.
Как и сам Друсс-Легенда.
Старик смял письмо и бросил его.
Не возраст угнетал Друсса. Он наслаждался мудростью своих шестидесяти лет, накопленным за долгую жизнь знанием и уважением людей. Иное дело — телесный ущерб, который нанесло ему время. Плечи были все еще могучи, и грудь выдавалась колесом, но мускулы на спине натянулись, как веревки.
И в поясе он сильно располнел за последнюю зиму. А его черная с проседью борода чуть ли не за ночь превратилась в седую с чернью. Но острые глаза, глядящие теперь на его отражение в серебряном зеркале, не утратили зоркости. Некогда их взгляд обращал вспять армии, заставлял героических противников отступать с позором и зажигал сердца людей, нуждавшихся в славном примере.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7