Он любил ее, о чем то и дело говорят его письма. Сперва честолюбию льстило всеобщее внимание к его жене, которое делало его более известным не самого по себе, но как средоточие сплетен и пересудов. А в нем при этом превалировал эгоизм мужчины, живущего своим профессиональным делом и имеющего стойкие привычки и свойства характера, которые он в женитьбе не утратил.
После требующего уединения труда он искал развлечений: то были обильное общение с друзьями, игра в карты и, конечно, женщины. "Пушкин только с зарею возвращался домой, проводя ночи то за картами, то в веселых кутежах в обществе женщин известной категории... и часто, смеясь, посвящал ее в свои любовные похождения", -- пишет дочь Натальи Николаевны от второго брака, видимо, со слов матери.
Жена терпела, но мы не знаем, что происходило в ее душе. Возможно, обида накапливалась, нежелание мужа считать важным то, что было интересно ей, отражалось на ее поступках, на ее отношении к нему. Неудовлетворенность не находила выхода. Обделенная его вниманием, она искала сочувствия у других.
В 1835 году все явственнее видятся Пушкину перемены в семейной жизни. Он проходится по старому Донжуанскому списку. Он заезжает в Тригорское и Голубово "для сбора некоторых недоимок", то есть для того, чтобы заняться любовью со своими старыми подругами.
Через пару месяцев после прошения об отставке с мыслью о переезде в деревню, следует его нежнейшее письмо к падчерице Осиповой Александре Беклешовой, роман с которой был закручен десять лет назад. Она в его Донжуанском списке значится под номером 20. "Приезжайте, -- умоляет он, -ради Бога... У меня для Вас три короба признаний, объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться". Она уже замужем, но... Бурсов первый предположил: "...размышляя о побеге "в обитель дальную трудов и чистых нег", не думал ли он, что и подруга у него будет другая?". В январе 37-го он встречался с Беклешовой опять.
Возникает роман в"--120 с сестрой жены -- Александриной, с которой поэт сошелся, когда жена была в очередной раз на сносях. Вересаев пишет: "Можно считать установленным, что в последние годы Пушкин находился с Александриной в тайной связи". "Александр представил меня своим женам, -- писала Ольга, сестра Пушкина, -- теперь у него их целых три". Согласно легенде, потерянный Александриной крестик камердинер нашел в кровати Пушкина, когда стелил постель. Но факт, что у поэта была духовная близость с сестрой жены больше, чем с женой. Умирая, Пушкин отдал Вере Вяземской цепочку с нательным крестом, прося передать ее Александрине, и та вспыхнула, цепочку получив. Все это стало отвергаться целомудренной советской пушкинистикой, что мало способствовало полнокровному изучению жизни поэта.
В мае 1836 года Пушкин пишет жене из Москвы, что хочет там остаться месяцев на шесть, понимая, что она к нему ехать не захочет. Поразительно, что письмо от 18 мая начинается так: "Жена, мой ангел, хоть и спасибо за твое милое письмо, а все-таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать? Это мое последнее письмо, более не получишь".
Конечно, имеется в виду, что письмо последнее в связи с отъездом из Москвы. А все ж оторопь берет от совпадения с тем, что вышло в действительности: хотя Пушкин жил еще восемь месяцев, это и впрямь его последнее письмо к жене. Надвигался второй кризис, за которым последовала дуэль.
Взаимное несчастье
Соболевский за границей удивлен, что Пушкин стал писать "бесцветно и приторно. Да что с ним, с нашим Пушкиным, сделалось? Отчего он так ослабел? От жены ли или от какого-нибудь другого, все исключающего, все вытесняющего большого труда?".
Карл Брюллов, с которым Пушкин очень сдружился в конце жизни, увидел "картину натянутого семейного счастья". Брюллов не утерпел и спросил: "На кой черт ты женился?". Пушкин ответил: "Я хотел ехать за границу -- меня не пустили, я попал в такое положение, что не знал, что делать, -- и женился". Об этом рассказе Брюллова вспоминает его ученик М.И.Железнов. Отметим здесь противоречие в объяснениях поэта: ведь раньше он говорил, что хотел ехать за границу, так как не получил согласия на брак.
Русский философ, живущий на Западе, видит мадам Пушкину так: "...ажурная красавица с осиной талией, легкая и воздушная только во флирте и танце, но каменно-тяжелая как жизненная спутница". "Он любил жену, -считала подруга юности Натальи Гончаровой княгиня Долгорукова, -- и находил в ней свое счастье; но все-таки она была не по нем", и Пушкин "был несчастный человек".
Наталья Николаевна не терпела ближайшего друга мужа -- Соболевского и не скрывала этого, как делала бы умная жена. Карамзина замечает: "Больно сказать, но это правда: великому и доброму Пушкину следовало иметь жену, способную лучше понять его и более подходящую к его уровню".
Александра Смирнова жалела, что Натали так необразованна. Пушкин просит жену привезти ему из его библиотеки эссе Монтеня и объясняет: "4 синих книги на длинных моих полках. Отыщи". То, что она не знала расположения книг на его полках или не читала Монтеня, вовсе не так уж важно. Печальнее то, что ее поступки без него и даже с ним были подчас наперекор ему: общалась с теми, с кем не надо, принимала того, кого он не хотел видеть у себя в доме, выводя мужа из себя, и пр.
Интересы мужа так и не стали ее интересами. Воспоминания донесли до нас ее восклицание: "Господи, до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!". Боратынский спросил, может ли он прочесть новые стихи Пушкину, не оторвет ли ее от дел. "Читайте, пожалуйста! -- сказала она. -- Я не слушаю".
Зато Пушкин состоял при ее интересах. Вереницей текли портнихи, модные магазины, званые обеды, увеселительные прогулки, празднества, балы, с которых она (или они вместе) возвращались в четыре-пять утра. Домом и детьми заниматься было некогда. В первом браке она родила четверых детей. В молодости, то есть при Пушкине, она была так вовлечена в светскую жизнь, что физически не могла быть заботливой матерью и хорошей хозяйкой.
Она вынуждена была перепоручать заботы о муже и детях прислуге, кормилицам, сестрам. На сей счет количество свидетельских показаний значительно. Как все светские дамы, она вставала поздно. Обед подавали в восемь вечера, после чего следовал долгий ритуал одевания, наведения марафета и очередной выезд.
Жена, по правилам тогдашнего этикета, не должна была появляться на балах одна. Плетнев пишет Жуковскому: "Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену свою по балам, не столько для ее потехи, сколько для собственной". Конец цитаты не убеждает, что это было так.
По другим воспоминаниям, поэт стоял у стены или сидел в уголке, вяло глядя на веселящихся, изредка разговаривал, ел мороженое, дремал. Дома он был одинок и не ухожен, ходил на прогулку один, часто обедал не дома, хотя обед готовился всегда. Даже летом Наталья Николаевна противилась поездке в Болдино, Михайловское или в Полотняный Завод, -- только на дачу под Петербург, где был бомонд.
Светская жизнь требовала денег на элегантные наряды, выезд, хорошую квартиру, многочисленную прислугу, дачу в модном месте. "Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга вольной холостой жизни, необходимой для писания. Кружусь в свете, жена моя в большой моде, -- все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения...".
Он берет взаймы у друзей и знакомых, обращается к кредиторам, закладывает вещи, в том числе вещи друзей (Соболевского, Александры Гончаровой), а долги растут: 60 тысяч рублей за первые четыре года совместной жизни, еще 60 тысяч долга за последующие два. Наталья выпрашивала дополнительные деньги у брата, ни в чем себе не отказывая.
Наталья Николаевна принадлежала к сливкам русского общества, в круг этот ее ввели Пушкин и Николай I. Если бы не поэт и царь, ее не знал бы даже узкий круг специалистов по тому периоду. Чтобы лучше понять, какой была жена поэта, обратим внимание на следующее.
Она прожила на свете более полувека, из них шесть лет с Пушкиным и двадцать шесть лет после него. Она жила в то время, когда культура письма процветала, когда не было дворянской семьи, в которой девушки не держали бы альбома со стихами и рисунками. О г-же Пушкиной сказано и написано много. Друзья и знакомые, враги и чужие люди оставили свои впечатления в воспоминаниях, дневниках, письмах, пополняя наши представления о Пушкине и о ней.
А что оставила жена поэта о других, даже о близких ему и ей людях? Что она сказала о Карамзиной, Фикельмон, Вере Вяземской, наконец, о себе и Пушкине? О нем -- ничтожное, налет ревности, жалобы на скудность семейного бюджета. Пушкин писал о своей невесте: она "бестемпераментна". Созрев, став женой писателя, кому из подруг, из великого множества его друзей и знакомых, хотя бы одному написала она за всю их совместную жизнь?
Никто не сохранил, не припомнил ни строки, ни мысли ее. В письмах Натальи Николаевны, дошедших до нас, написанных после смерти Пушкина, мало интересного. Она видит внешнюю сторону вещей и примитивно описывает, что делала, кого посетила, кто красив и кто нет: "Сегодня его жена не показалась мне некрасивой, даже совсем наоборот, -- пишет она о семье Плетнева, -- а дочь его, напротив, порядочная дурнушка". В письмах о гостях и приемах она подсчитывает, сколько раз за вечер ей отпустили комплименты.
Поначалу Пушкин пел Наталье Николаевне те же вдохновенные песни, что и другим своим возлюбленным (иных он женщинам и не пел), но поэзия пролетала мимо нее. Зато ее воодушевляли пошлости, сказанные случайными волокитами. Гончарова не проникла в его душу, а он не стал частью ее души. Даже случайная знакомая цыганка Таня оказалась сердечнее. Он так ничего и не сделал, дабы хоть как-то привить эту чужеродную ему ветку к дереву своей жизни, своему духу, хоть и был вдвое старше и обладал немалым жизненным опытом.
Жена осталась для него священна, и ее можно было лишь менторски журить и окончательно простить перед смертью, сказав, что она невинна, что ее оболгали. Удивительное предвидение: любимую свою Татьяну Ларину он сперва назвал Натальей -- за десять лет до женитьбы и вычеркнул это имя как неподходящее к образу его любимой героини.
Вдова поэта осознала, кто такой Пушкин, после его смерти, сохранила и передала дочери (графине Меренберг) письма поэта. Загадочна судьба писем жены к нему. Письма эти были переданы внуком Пушкина в Румянцевский музей. В 1920 году они были подготовлены к печати -- целых три печатных листа -- и вдруг пропали: никаких следов их не обнаружено. В шестидесятых годах появилась статья С.Энгель "Где письма Натальи Николаевны Пушкиной?". Полемика на эту тему кончилась ничем, и остается весьма слабая надежда, что письма найдутся.
Маловероятно все же, что письма эти откроют нам что-либо новое. Судя по ответам мужа, ее письма раздражали его, вызывали на возражения, на втолковывание ей элементарных правил поведения замужней женщины, которые она не понимала или игнорировала. Впрочем, прочти мы послания Натальи Николаевны к мужу, может, получили бы какие-то дополнительные штрихи, объясняющие, как она отдалялась от него, как шла к неизбежной развязке кривая их семейных отношений и его творческая жизнь.
Быть женой великого человека -- тяжелая ноша, она не каждому под силу. Наталья не стала ни хозяйкой, будучи занятой балами, ни музой, так как была равнодушна к творчеству мужа. И красота ее стала для него источником рабства. Он влюбился в физические достоинства, а душевных просто не знал, будучи уверенным, что его души хватит на двоих.
Она тоже страдала в этом браке, -- от интеллектуальной пропасти, разделявшей ее и поэта, от его загулов, от того, что он не хотел понять ее. Отсутствие жалоб, тихая настойчивость в осуществлении своих интересов, отличных от его забот, личная жизнь вопреки его жизни и, наконец, терпение, -- вот ее подвиг. Когда Наталья развилась и полюбила, стало ясно, что ее кумир -- не Пушкин.
Дантес как ее идеал и проблема развода
В преддуэльной истории Пушкина обратимся лишь к тем аспектам, которым, как нам кажется, уделялось недостаточно внимания. Ставший, возможно, ради разнообразия, карьеры или богатства любовником гомосексуалиста Геккерена, который его усыновил, Дантес любви к нему не испытывал.
Летом 34-го Пушкин познакомился с Дантесом в ресторане, когда жил в Петербурге без жены. Они быстро стали приятелями. Остроумный, находчивый, любитель женщин и гульбы, как и сам Пушкин, Дантес ему понравился и стал вхож к нему в дом. Дантес был хорошо принят Натальей Николаевной и ее сестрами.
Хрестоматийная ситуация с Дантесом остается непроясненной, как нам кажется, по причине игнорирования важнейшей детали конфликта. Ухаживания, тайные и явные, за прекрасным полом были непременным, важным и вполне принятым элементом светской жизни: женщина страдала от неполноценности, если по ее части не было сексуальных притязаний. Как писал Гоголь, "каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по собственному убеждению, что они способны погубить человека".
Семейные люди в этих играх не составляли исключения. Удачливые бабники и соблазнительницы были истинными героями общества, об их похождениях ходили легенды, неудачливые стремились им подражать. Пушкины, и муж, и жена, вели себя, как все. Поэт в письмах журил жену, остерегая от чрезмерного кокетства: "Ты радуешься, что за тобою, как за сучкою, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебя...". При этом для себя ограничений не делал, как и все его друзья. Вяземский, например, как вспоминает Нащокин, тоже волочился за женой Пушкина, "впрочем, волочился просто из привычки светского человека отдавать долг красавице".
Дантес посчитал ее глупышкой и ухаживал за женой поэта весьма бесцеремонно, пока не влюбился всерьез. Они переписывались и, как Дантес признал на суде, его письма "своими выражениями могли возбудить щекотливость Пушкина как мужа".
1 2 3 4 5 6 7