Служба обеспечения солдат находилась неподалеку от ратуши, в бывшей часовне, как мне смутно помнилось. Вокруг стен лежали несколько матрацев и стопка шерстяных одеял. Вокруг каменной купели стояли три стула, а на камне лежал кусок торта. На стенах виднелись бледные следы фресок, но разобрать, что они изображали прежде, было трудно. В часовне никого не было видно.Я несколько раз прошелся туда-сюда. Никто не появился. Тогда я приоткрыл какую-то дверь рядом с купелью. Вошел в ризницу. За столом сидела толстая старуха в металлических очках и ела торт.На мой вопрос, не здесь ли находится солдатская служба, она ответила, уплетая за обе щеки:— Я солдатская служба, — и, проглотив кусок, в свою очередь спросила: — А ты кто такой?Я назвал свой псевдоним:— Рюкхард.Толстуха задумалась.— У моего отца была книга какого-то Рюкхарда, — сказала она, — «Брамсовы мудрости».— «Мудрости брахманов» Фридриха Рюккерта, — поправил ее я.— Возможно, — сказала женщина и отрезала себе еще кусок торта. — Ореховый, — объяснила она.— А где комендант города? — спросил я.Она продолжала есть.— Армия капитулировала, — проговорила она, — коменданта больше нет. Теперь есть только Администрация.Я тогда впервые услышал про эту Администрацию.— Что вы под этим подразумеваете? — поинтересовался я.Женщина облизывала пальцы.— Под чем? — спросила она.— Под Администрацией.— Администрация есть Администрация, — объяснила она.Я смотрел, как она поглощает торт. На мой вопрос, сколько солдат она обслуживает, толстуха ответила:— Одного слепого.— Бюрки? — спросил я осторожно.Она все ела и ела.— Штауффер, — наконец сказала она. — Слепого зовут Штауффер. Раньше у меня было больше солдат. Они все умерли. Они все были слепые. Ты тоже можешь здесь жить, ты, конечно, солдат, иначе бы сюда не пришел.— Я живу в другом месте, — сказал я.— Дело твое, — ответила она и затолкнула остаток торта в рот, — ровно в полдень и ровно в восемь вечера мы едим торт.Я вышел из ризницы. В часовне у купели сидел какой-то старик. Я уселся против него.— Я слепой, — сказал тот.— Как это случилось?— Увидел молнию, — рассказал он, — другие тоже ее видели. Все они умерли. — Он оттолкнул тарелку. — Ненавижу торт. Одна старуха в состоянии есть его с удовольствием.— Вы Штауффер? — обратился я к нему.— Нет, Хадорн. Меня зовут Хадорн. Штауффер умер. А тебя зовут Рюэгер?— Меня зовут Рюкхард.— Жаль, — посетовал Хадорн, — у меня кое-что есть для Рюэгера.— Что же?— Кое-что от Штауффера.— Но он же умер.— У него это тоже от одного умершего.— От какого еще умершего?— От Цауга.— Не знаю такого.— А он это получил от другого, который тоже умер.— От Бюрки? — предположил я.Он задумался.— Нет, — вспомнил он, — от Бургера.Я не сдавался:— Может, все-таки от Бюрки?Он опять задумался.— У меня плохая память на имена, — сказал он наконец.— А меня все-таки зовут Рюэгер, — решился я.— Значит, у тебя тоже плохая память на имена, — упрекнул он меня, — ведь сначала ты сказал, что ты не Рюэгер. Однако мне все равно, кто ты.И он мне протянул что-то. Это оказался ключ Бюрки.— Кто теперь Администрация?— Эдингер, — ответил слепой.— А кто такой Эдингер?— Не знаю.Я поднялся, сунув ключ в карман пальто.— Ну, я пошел, — сообщил я.— А я остаюсь, — проговорил он, — все равно скоро умру.Мецгергассе представляла собой кучу щебня, Цитглоггерская башня обрушилась.Когда я добрался до здания правительства, уже наступила ночь, но такая ясная, как будто светила полная луна. У обеих статуй, стоящих перед главным входом, отсутствовали головы. Купол был разбит, по лестнице можно было идти только с большой осторожностью, но зал Большой палаты чудом уцелел, даже чудовищная огромная фреска оказалась невредимой, однако скамьи для депутатов исчезли. А в зале поставили старые, потертые диваны, на которых сидели женщины в несколько потрепанных пеньюарах, некоторые — с голой грудью. Все это скупо освещалось керосиновой лампой. Ложи для зрителей прикрывал занавес. Трибуна для ораторов была на месте. В кресле председателя парламента сидела женщина с круглым энергичным лицом в форме офицера Армии спасения. Пахло луком.Я в нерешительности остановился у входа в зал.— Иди сюда, — приказала командирша, — выбирай какую хочешь.— У меня нет денег, — сказал я.Женщина удивленно уставилась на меня.— Сын мой, откуда ты свалился?— С фронта.Она удивилась:— Долго же тебе пришлось добираться сюда. У тебя есть ластик?— Зачем он?— Для девочки, конечно. Мы берем то, что нам нужно, конечно, лучше бы точилку для карандашей.— У меня есть только револьвер, — сказал я.— Сын мой, давай его сюда, не то мне придется доложить о тебе Администрации.— Эдингеру?— Кому ж еще?— А где Администрация?— На Айгерплац.— Это Эдингер приказал устроить здесь бордель?— Заведение, мой милый!— Это — заведение?!— Естественно, — ответила она, — мы ведь облучены, сынок. Мы умрем. Любая радость, доставленная одним из нас другому, — акт божественного милосердия. Я — майор. И я горжусь тем, что моя бригада все это поняла. — Она указала на женщин, расположившихся на потертых диванах: — Обреченные на гибель готовы любить!— Я ищу Нору, — сообщил я.Майорша взяла колокольчик, позвонила.— Нора! — позвала она.Наверху в дипломатической ложе приоткрылся занавес. Оттуда выглянула Нора.— Что такое? — спросила она.— Клиент, — сообщила майорша.— Я еще занята, — ответила Нора и исчезла за занавесом.— Она еще на службе, — объяснила майорша.— Я подожду.Майорша назвала цену:— За револьвер.Я отдал свой револьвер.— Присаживайся, сын мой, и подожди.Я уселся на диван между двух женщин. Майорша взяла гитару, прислоненную к ее председательскому креслу, заиграла, и все запели: В чистоте мы непреложны,Коль душа любовь хранит.Все страдания ничтожны,Если смерть с косой летит. Божий Сын страдал от жажды,Мукой крестною сражен.Бомбой раґспяты однажды,Мы несчастнее, чем Он. Появилась Нора. Сначала мне показалось, что на руках у нее мальчик, но это был безногий шестидесятилетний инвалид со сморщенным детским личиком.— Ну вот, попрыгунчик, — сказала Нора, усаживая его на диван, — теперь у тебя будет легче на душе.— Нора, — сказала майорша, — вот твой следующий клиент.Нора посмотрела на меня и сделала вид, что не узнала. Под халатом у нее ничего не было.— Тогда пошли наверх, мой хороший, — сказала Нора и направилась к двери, ведущей на галерею. Я — за ней.Майорша снова заиграла, и бригада запела: Божьи девы, дружно — к бою!Проявиґм веселый пыл!Кто пожертвовал собою,Сладкой вечности вкусил Перевод А. Солянова.

. — У тебя есть ключ? — спросила Нора.Я кивнул.— Пошли.Мы медленно продвигались по разрушенному залу под куполом и по крытой галерее к восточному крылу здания. Попали в темный коридор и невольно остановились.— Ничего не вижу, — сказал я.— Надо привыкнуть к темноте, что-нибудь всегда можно разглядеть.Мы стояли не двигаясь.— Как ты могла! — воскликнул я.— Что именно?— Ты знаешь, чтоґ я имею в виду.Она молчала. Темень была непроницаемая.— Приходится держаться за это место, — пояснила она.— Тебя что, Эдингер заставил?Она засмеялась.— Да нет! Иначе мне было бы незачем здесь жить. Ты что-нибудь видишь?Я соврал:— Видно кое-что.— Ну, пошли.Мы осторожно вошли в коридор. Я передвигался как слепой.— Чего ты давеча так взбесился? — спросила Нора. — Я и раньше с вами со всеми спала!Я ощупью продвигался в темноте.— Так это с нами, — проговорил я с досадой.— Милый мой, мне кажется, ваше времечко прошло. Мы спустились в подвал.— Сюда, — предупредила Нора, — осторожно, здесь лестница, двадцать две ступеньки.Я принялся считать.Она остановилась. Я слышал ее дыхание.— Теперь направо, — скомандовала она, — в этой стене.Нащупав деревянную панель, я нашел место, где она поддавалась. Нащупал замочную скважину, ключ подошел.— Закрой глаза, — сказал я.Дверь бункера отворилась. Мы почувствовали, что стало светло. Дверь за нами захлопнулась. Мы открыли глаза. Это был компьютерный зал.Нора проверила аппаратуру.— Генераторы в порядке, — сказала она.Мы подошли к радиоустановке. Нора включила ее, и, к нашему удивлению, зазвучала мелодия «Навстречу заре!», да так громко, что мы вздрогнули от неожиданности.— Блюмлизальп! — воскликнула Нора.— Автоматическая установка, — успокоил я ее, — не может быть, чтоб там кто-то остался в живых.Но тут зазвучал голос. Голос Брюкмана, популярного ведущего ночной программы легкой музыки, анекдотов и интервью — «Из брюк явился Брюкман».— Дорогие слушательницы и слушатели, — проговорил он, — сейчас двадцать два часа. — И Брюкман назвал дату и объявил о повторении какой-то патриотической передачи.— Они еще живы! — кричала Нора. — Они еще живы! Он объявил сегодняшнее число.Тут раздался голос начальника военного ведомства.— Мой шеф! — Нора была вне себя.Шеф своим звучным голосом произносил речь, обращенную к народу. Он объяснил, что все они: правительство, парламент, различные ведомства — всего четыре тысячи лиц обоего пола, главным образом мужчины и тысяча машинисток, — уцелели здесь, под Блюмлизальпом, избежав облучения, запаса продуктов хватит еще на два-три поколения, атомная электростанция работает, обеспечивая их светом и воздухом, это сводит на нет все протесты противников атомных электростанций; правительство, парламент и чиновники в состоянии и дальше осуществлять руководство страной и служить народу, хотя у них и нет возможности выйти из-под Блюмлизальпа, ведь враг вероломен и уже пытался сбросить бомбу на Блюмлизальп. Однако они не жалуются: исполнительная, законодательная власть и государственный аппарат должны принести в жертву себя, а не народ, и вот они жертвуют собой.Пока начальник военного ведомства продолжал свою речь, я внимательно рассматривал Нору. Она стояла рядом, халат распахнулся, и не дыша слушала своего шефа. Я накинулся на нее: у меня целую вечность не было женщины.А шеф говорил, что с большой радостью встретил известие о победе над коварным врагом в Ландеке, и он убежден: армия с ее храбрыми союзниками уже близка к окончательной победе в глубине азиатских степей и, возможно, уже ее одержала; он говорил, что, к сожалению, к нему, а также к остальным членам правительства еще не поступало известий из внешнего мира, так как крайне высокий уровень радиации в Блюмлизальпе, по-видимому, препятствует любой радиосвязи.Он говорил и говорил. Нора продолжала слушать. Я запыхтел, застонал, тогда она зажала мне рот рукой, чтобы я не мешал ей слушать шефа, не пропуская ни слова. Я был ненасытен, а она, вслушиваясь в слова шефа, позволяла делать с собой все что угодно.— Конечно, может быть, — объяснял шеф, и в его голосе явственно звучала тревога, — конечно, не исключено, хотя и невероятно, что война приняла не тот оборот, какого ожидали: при гигантском численном превосходстве и лучшем качестве классических систем вооружения враг одержит верх, захватит страну, но лишь страну, а не народ, который непобедим, как в дни Моргартена, Земпаха и Муртена В борьбе с Габсбургами свободное крестьянство лесных кантонов (Швиц, Ури, Унтервальден), заключивших союз (1291 г.), отстояло независимость, одержав победы при Моргартене, Земпахе, Муртене.

.Я все яростнее набрасывался на Нору, потому что она продолжала слушать и потому что я был ей безразличен.— Именно этот факт мало-помалу уяснит себе враг, и не только благодаря героическому сопротивлению, которое все еще оказывает ему народ — кто в этом сомневается, — но еще и потому, что законное, избранное народом правительство, парламент и государственные органы власти, денно и нощно исполняющие свой долг под Блюмлизальпом, — они управляют, дают указания, принимают законы, они, собственно, и есть народ, и никто другой, и поэтому именно они уполномочены вести переговоры с противником, и не как побежденные, а как победители, ведь даже если страна подвергнется опустошению — допустим на минуту такой невероятный случай, — даже если она уже не в состоянии оказывать сопротивление или — и это, к сожалению, тоже возможно — если ее уже нет, то есть ее невредимое правительство и ее великолепные органы власти. Они никогда не сдадутся. Наоборот, они готовы в интересах всеобщего мира снова подтвердить свою независимость, опирающуюся на постоянный вооруженный нейтралитет.Конечно, это были только обрывки речи, которые я теперь вспоминаю, увязывая друг с другом, такого со мной еще никогда не было, я ведь совсем не слушал, а когда наконец оторвался от Норы, из приемника опять неслось «Навстречу заре!».Мы встали. Я обливался потом. Пошли в лабораторию, оба совершенно голые. Она взяла у меня кровь на анализ.— Будешь жить.— А ты? — спросил я.— Меня обследовала Администрация. Мне повезло, как и тебе.Я снова набросился на нее, прямо здесь, у лабораторного стола, но опять разозлился, потому что она, пока я пытался овладеть ею, сообщила холодным, деловым тоном:— Невредимое правительство без народа — для правительства это, конечно, идеально. — И она захохотала и не переставала хохотать, пока я не отпустил ее.— А сколько народу в Администрации? — спросил я, когда она наконец успокоилась.— Двадцать-тридцать человек, не больше, — ответила она, поднялась и встала передо мной.— А где живет Эдингер? — поинтересовался я, все еще сидя на полу, голый, совершенно без сил.Она посмотрела на меня задумчиво.— А зачем тебе знать?— Да так.— В Вифлееме. В пентхаузе Роскошная квартира на верхнем этаже, выходящая на плоскую крышу.

, — ответила она наконец.— А ты знаешь его имя?— Иеремия.Я подошел к компьютеру. В банке памяти Эдингеров было не много, и среди них отыскался Иеремия. Я пробежал глазами данные: занимался философией (незаконченное философское образование), выступал в защиту окружающей среды, уклонялся от службы в армии, приговорен к смертной казни, которую парламент заменил пожизненным заключением.Я опять пошел в радиоузел, закрыл дверь, ключ лежал в тайнике.Затем вернулся к Норе, оделся. Она уже надела халат. Потом я отправился на склад, выбрал пистолет с глушителем, сказал ей, чтобы она заперла дверь и хранила ключ, а у меня кое-какие планы, возможно, и не совсем безопасные, сказал я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9