Однако я своевольный больной. Хунгертобель, вероятно, рассказал вам об этом. Вот вы и решились на демонстрацию, чтобы вылечить меня. Вы боитесь, что не управитесь. Это один из недостатков вашего лекарства. Точно так же обстоит и с моей профессией. Наши методы одинаковы. Я тоже побаиваюсь того, кого ищу.
Шприц в руке Эменбергера покачивался, направленный против старика.
– Вы великолепный психолог, – засмеялся врач. – Это верно, я хотел вам немного понравиться. Страх – это хорошее средство, однако, прежде чем я прибегну к моему искусству, я хотел бы до конца выслушать о вашем.
Что вы хотите предпринять? Я внимательно слушаю. Преследуемый не знает, что вы гоняетесь за ним, по крайней мере вы так сказали.
– Он догадывается, хотя и не знает наверняка, и это для него еще опасней, – ответил Берлах. – Он знает, что я в Швейцарии и отыскиваю военного преступника. Однако будет думать, что я ищу не его, а другого. Он блестяще обеспечил себе алиби и возвратился в Швейцарию из мира безграничных преступлений, не захватив своего имени и фамилии. Жгучая тайна. И все же в глубине сердца у него будет предчувствие, что я разыскиваю его, и только его. И он убоится, он испугается тем больше, чем невероятнее то, что я его ищу, а я лежу здесь, в госпитале, в постели, больной и беспомощный. – Он замолчал.
Эменбергер странно посмотрел на него, почти с состраданием, продолжая держать шприц в руке.
– Я сомневаюсь в вашем успехе, – сказал он небрежно. – Однако желаю вам счастья.
– Тот, кого я ищу, подохнет от своего страха, – сказал старик, не двигаясь.
Эменбергер медленно положил шприц на маленький столик из стекла и металла, стоявший рядом с передвижной постелькой.
– Вы так думаете? – промолвил он наконец. – Вы так считаете? – Его узкие глаза почти сомкнулись за очками. – Удивительно в наши дни видеть такого безнадежного оптимиста. Ваши мысли и мечты довольно смелы; будем надеяться, что в будущем действительность вас не очень обескуражит. Было бы очень печально, если бы вы в конце концов пришли к отрицательным результатам.
Он сказал это тихо и немного удивленно. Затем ушел в темноту помещения, и операционная осветилась ярким светом. Эменбергер стоял около выключателя.
– Я обследую вас позже, господин Крамер, – сказал он, улыбаясь. – Ваша болезнь очень серьезна. Вы это знаете. Не исключен смертельный исход. Я пришел к этому выводу после нашего разговора. Откровенность за откровенность. Обследование сопряжено с осложнениями, так как требует оперативного вмешательства. Мы проведем его после Нового года. Не стоит портить праздник. Будем считать, что я уже вас начал лечить.
Берлах не отвечал.
Эменбергер погасил сигарету.
– Черт побери, доктор, – сказал он, обращаясь к ассистентке. – Я курил в операционной. Господин Крамер взволновал меня своим прибытием. Я думаю, вам следует побранить меня, господин Крамер.
– Что это такое? – спросил старик, когда врач дала ему две красноватые пилюли.
– Всего-навсего успокаивающее средство, – ответила она.
Вода, которую она дала, чтобы запить лекарство, показалась невкусной.
– Позвоните сестре, – приказал Эменбергер ассистентке.
В двери появилась сестра Клэри. Комиссар воспринял ее как добродушного палача. «Палачи тоже бывают добродушными», – подумал он.
– Какую палату вы приготовили нашему господину Крамеру? – спросил Эменбергер.
– Семьдесят вторую, господин доктор, – ответила сестра Клэри.
– Отвезите его в третью. Там мы сможем более внимательно следить за ним.
Снова пришла усталость, так остро ощущаемая комиссаром в машине Хунгертобеля.
Когда сестра повезла старика в коридор, она повернула кровать, и Берлах сквозь слипавшиеся веки увидел еще раз лицо Эменбергера.
Врач смотрел на него внимательно и весело улыбался.
Комиссар содрогнулся от внезапно нахлынувшего озноба.


КОМНАТА

Комиссар проснулся в палате (все еще была ночь, половина одиннадцатого, надо полагать, он проспал три часа) и удивленно, несколько настороженно, но с чувством удовлетворения осмотрел ее; старик не любил больничные комнаты, и ему понравилось, что его палата была больше похожа на студию или на какое-то подсобное помещение. Это все, что он мог разглядеть в свете ночной лампы, поставленной с левой стороны на ночном столике.
Кровать, в которой он лежал, хорошо укрытый, в ночной рубашке, была все той же передвижной, он ее узнал сразу, хотя в ней кое-что изменили.
– Хозяева очень практичны, – сказал старик вполголоса.
Он стал рассматривать в свете поворачивающейся лампы стены комнаты; в луче появился занавес, за ним угадывалось окно; он весь был заткан удивительными растениями и зверями. «Ишь ты, как на охоте», – пробормотал комиссар.
Он откинулся на подушки и стал раздумывать о достигнутом. Результат был мизерен. Старик провел свой план в жизнь. Теперь нужно продолжать ткать сеть. Необходимо действовать, однако как действовать и с чего начинать, он не знал. Старик нажал на какую-то кнопку, находившуюся на столике. Появилась сестра Клэри.
– А вот и наша медсестра из Биглена у железной дороги Бургдорф – Тун, – приветствовал ее старик. – Вот как помнит Швейцарию старый эмигрант, – продолжал он.
– Так, господин Крамер, как себя чувствуете? Наконец проснулись? – сказала она, подбоченясь толстыми руками.
Старик снова взглянул на ручные часы.
– Всего-навсего половина одиннадцатого. – Хотите есть? – спросила она.
– Нет, – ответил комиссар, чувствовавший себя довольно слабым.
– Вот видите, господин даже не голоден. Я позову госпожу ассистентку, вы ведь с ней уже знакомы. Она вам сделает еще один укол, – сказала сестра.
– Какая-то ерунда, – проворчал комиссар. – Мне еще не делали ни одного укола. Снимите лучше абажур. Я хочу осмотреть всю комнату сразу. Надо же знать, где лежишь, – сказал он раздраженно.
Комната наполнилась ярким, но не слепящим светом, источники которого определить было довольно трудно. Вся обстановка в новом освещении выступала еще более отчетливо. Старик с неудовольствием заметил, что потолок представлял собой одно целое зеркало; не очень-то приятно было видеть себя все время над собой.
«С ума сойти, – подумал он, – повсюду это зеркало».
Он пришел в ужас, взглянув на скелет, уставившийся на него с потолка.
«Зеркало врет, – решил он. – Есть такие зеркала, которые все искажают. Не мог же я так похудеть».
Он забыл про неподвижно стоящую медсестру и стал дальше осматривать комнату. Слева от него была стеклянная стена, за которой был занавес из серой материи с вытканными тонкими, но очень пластичными линиями обнаженными мужскими и женскими танцующими фигурами; с правой серо– зеленой стены свисал, как крыло между дверью и занавесом, «Урок анатомии» Рембрандта. Все это, включая большое черное распятие над дверью, придавало палате несколько легкомысленный вид.
– Ну, сестра, – сказал он озабоченно и все еще удивляясь, как комната изменилась от освещения; до этого ему бросился в глаза только занавес, танцующие фигуры и распятие над дверью он не видел. – Ну, сестра, это очень странная палата госпиталя, назначение которого делать людей здоровыми, а не сумасшедшими.
– Мы в Зоненштайне, – ответила она, сложив на животе руки. – Мы выполняем здесь все желания, – продолжала она, сияя от простодушия. – Все желания, какие бы они ни были. Если вас не устраивает «Урок анатомии», можете заказать «Рождение Венеры» Боттичелли или картину Пикассо.
– Лучше уж «Рыцарь, смерть и дьявол» Дюрера, – сказал комиссар.
Сестра Клэри вынула записную книжку. «Рыцарь, смерть и дьявол», – записала она.
– Завтра ваше желание выполнят. Хорошая картина для палаты смертельно больных. Я поздравляю господина. У него великолепный вкус.
– Я думаю, – ответил старик, удивленный грубостью медсестры, – я думаю, мои дела обстоят не так плохо.
Сестра Клэри серьезно кивнула своей красной, мясистой головой.
– Это так, – сказала она энергично. – Здесь только умирают. Я еще не видела человека, живым покинувшего палату номер три. А вы как раз в ней и находитесь. Тут уж ничего не поделаешь. Все когда-нибудь умрут. Почитайте, что я по этому поводу написала. Книга издана в типографии Лисхти в Валкрингене.
Сестра вытащила из кармана маленькую брошюру и положила на постель комиссара. «Клэри Глаубер. Смерть как цель и смысл нашей жизни. Практическое руководство», – прочитал он.
– Не позвать ли мне доктора Марлок? – спросила она, преисполненная триумфа.
– Нет, – ответил комиссар, продолжая держать в руках «Смерть как цель и смысл нашей жизни». – Она мне не нужна. Отодвиньте в сторону занавес и откройте окно.
Занавес был отодвинут, а свет погас. Старик выключил также и ночник. Массивная фигура сестры появилась в освещенном прямоугольнике двери; однако прежде чем она ушла, комиссар спросил:
– Минутку, сестра. Вы превосходно ответили на все мои вопросы. Скажите, есть в этом доме карлик?
– Конечно, – ответила та. – Вы же его видели. – Затем ушла.
«Все это чепуха, – подумал он. – Я уйду из третьей палаты. Не так уж это сложно. Нужно только позвонить Хунгертобелю. Я слишком болен, чтобы предпринять что-либо серьезное против Эменбергера. Завтра вернусь в Салем».
Он был испуган и не стеснялся признаться себе в этом. На улице была ночь, а его окружала темнота комнаты. Старик без движения лежал на постели.
«Когда же я услышу колокола?» – подумал он.
Колокола Цюриха, возвещающие наступление Нового года. Где-то часы пробили двенадцать. Комиссар ждал. Другие часы пробили двенадцать, затем еще одни. Все те же двенадцать безжалостных ударов, как молотком в окованную медью дверь.
Ни звука. Ни крика, ни всплеска счастливой толпы. Новый год прошел молча.
«Мир умер, – подумал комиссар. – Мир мертв».
Он почувствовал капли холодного пота, стекавшего со лба. Старик лежал без движения, широко открыв глаза.
Еще раз он услышал издали двенадцать ударов, прозвучавших над пустынным городом. Затем ему показалось, что он погрузился в безбрежное море темноты.
На следующий день он проснулся в сумерках наступавшего утра.
«На этот раз под Новый год не звонили», – вспомнил он.
Палата казалась ему более грозной. Когда зеленовато-серые тени ночи рассеялись, комиссар увидел, что на окне была решетка.


ДОКТОР МАРЛОК

– Ну, вот вы и проснулись, – услышал Берлах, глядя на решетку окна.
В комнату, все больше и больше наполнявшуюся светом, вошла в белом халате немолодая женщина, обладательница помятого и потухшего лица. Комиссар с удивлением узнал в ней ассистентку Эменбергера, которую он видел в операционной. Он смотрел на нее с отвращением. Не обращая на него особого внимания, она приподняла юбку и прямо через чулок сделала себе в ногу инъекцию, после этого выпрямилась, достала маленькое зеркало и подкрасила губы. Старик следил за ней с любопытством. Казалось, она его не замечала. Постепенно черты ее лица утратили вялость и обрели опять ясность и свежесть. Комиссар вновь увидел женщину, красота которой бросилась ему в глаза, когда он прибыл в госпиталь.
– Понимаю, – сказал старик, медленно и с трудом просыпаясь из своего оцепенения. – Морфий.
– Вы угадали, комиссар Берлах. В этом мире без него жить трудно.
Старик смотрел на потускневшее утро – после снега, выпавшего ночью, начался дождь – и как бы мимоходом спросил:
– Вы знаете, кто я?
– Мы знаем, кто вы, – ответила женщина, все еще прислонившись к двери и держа обе руки в карманах халата.
– Каким же образом вы узнали? – спросил он небрежно.
Она бросила ему на постель газету. Это была «Бунд».
На первой странице была фотография, как констатировал старик, сделанная еще весной, поскольку он тогда курил сигары «Ормонд– Бразилия». И под фотографией подпись. Комиссар бернской полиции Ганс Берлах ушел на пенсию.
– Все ясно, – проворчал комиссар.
Второй раз бросив на газету раздраженный взгляд, он, ошеломленный, фиксировал дату издания и впервые потерял самообладание.
– Число! – хрипло закричал он. – Доктор, какое сегодня число?
– Зачем вам нужно число? – сказала она бесстрастно.
– Сегодня пятое января, – в отчаянии пробормотал комиссар, наконец поняв, почему не звонили новогодние колокола всю прошлую ночь.
– Вы ожидали другое число? – спросила она насмешливо, с любопытством подняв брови.
Он закричал: «Что вы со мной сделали?» – пытался подняться, однако опять бессильно упал в постель. Несколько раз он пытался опереться на руки, а затем опять вытянулся. Врач вынула из кармана маленький портсигар и закурила сигарету.
– Я не хочу, чтобы в моей палате курили, – сказал Берлах тихо, но настойчиво.
– На окнах решетка, – отвечала она, кивнув туда, где лил дождь. – Я не думаю, что вы можете здесь что-либо хотеть или не хотеть.
Затем она подошла к старику, продолжая держать руки в карманах.
– Инсулин, – сказала она, глядя на него. – Шеф проделал с вами курс лечения инсулином. Он это любит. – Она засмеялась. – У вас еще не пропало желание его арестовать?
– Эменбергер убил немецкого врача по фамилии Неле и проводил операции без наркоза, – сказал хладнокровно Берлах.
Он почувствовал, что обязан заполучить ассистентку на свою сторону, и ради этого решился на все.
– Наш доктор натворил гораздо больше, – возразила женщина.
– Вы это знаете?
– Конечно.
– Вы признаете, что Эменбергер был в Штутхофе под именем врача Неле? – спросил лихорадочно он.
– Ну да.
– Убийство Неле вы тоже признаете?
– Почему же нет?
Комиссар устало посмотрел на серебряные капли, бьющие по решетке. Наконец Берлах нашел подтверждение своему подозрению. Почти невероятному подозрению, возникшему из старой фотографии и бледности Хунгертобеля. Подозрению, которое он тяжким грузом носил с собой все эти дни. Он мечтал дожить до этого заветного мгновения. Момента, когда наступит покой.
– Вы все знаете, – сказал он. – Значит, вы соучастница.
Его голос звучал устало и печально. Женщина посмотрела на него таким странным взглядом, что он поежился, затем засучила свой правый рукав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11