Эти сторонники великого понтифекса толкали Арпина к раненому, своими руками заносили в его руке секиру над внуком Фламина, забыв, что тот был бы безусловно казнен, если бы это сделал.
Арпин не в силах был противиться толпе, ошеломленный случившимся, уставший в бою. Туман застилал его взоры, голова кружилась; мысли путались; он видел и слышал все происходящее, точно во сне, – нечто дикое, невероятное, свойственное только той полукультурной эпохе.
Доселе скрытая, сдержанная могучею силою воли римского духа ненависть между двумя жрецами, из которых один был в родстве с самнитами, другой с этрусками, племенами, враждебными и Риму и между собою, – эта ненависть сторонников понтифекса Скавра и Фламина Руфа, теперь, под влиянием выпитого вина и зрелища борьбы, прорвалась наружу всесокрушающим ураганом страстей горячих людей, долго крепившихся от выражения своих мнений.
Руф и Скавр молчали, угрюмо насупившись; преклонный возраст сдерживал их порывы, тогда как их приверженцы готовились к кровавой многолюдной схватке на садовой луговине уже не ради чествования тени умершего, а для прославления своих покровителей, patres, глав рода, какими были Руф и Скавр, каждый для своих ближних.
Про смерть Арунса все даже забыли. Толпа шла на толпу; одни подбивали Арпина убить его друга Виргиния, а другие защищали того, грозя убить раба, победившего патриция, нанесшего этим позор роду Виргиния Руфа старшего.
Великий понтифекс Эмилий Скавр бледный, дрожащий, с трудом протеснился сквозь пьяную ватагу, вырвал из руки Арпина секиру, задыхаясь старческою грудью от волнения, и произнес хриплым голосом:
– Арпин!.. Сын мой!.. Что ты сделал!.. Лютая казнь грозит тебе немедленно от родни Руфа по праву кровомщения. Беги!.. Беги!.. Ведь ты убил его зятя Вулкация.

ГЛАВА II
Меткий удар

Толпа чуть не подравшихся римлян оторопела, услышав вырвавшееся признанье верховного жреца, что Арпин – его сын от любимой рабыни, – хоть это и знали все давно.
Никто не смел задержать невольника, которого обнимал с плачем верховный жрец, и в толпе раздались даже сочувственные возгласы, сбивавшие Арпина с последнего толка.
Случайное, совершенно не преднамеренное убийство, тем не менее, страшное дело, хоть и не считается по преступлению равным умышленному. Об этом, обыкновенно, долго толкуют, ужасаются, но находятся люди, которые принимаются взвешивать разные мелкие стороны события, и наконец, все сваливают на судьбу.
Язычники еще полукультурной эпохи, римляне имели на все такое своеобразный взгляд: у одних симпатичный юный Арпин, имевший в своем характере все начатки доблести духа, слишком ярко затмевал задорного, пьяного Вулкация, развратившего собственного сына: другие держались тут партийного взгляда фамильной вражды Скавра с Руфом.
– Что Вулкаций?.. Что?.. – раздавались возгласы со всех сторон.
– Так ему и надо!.. – слышались ответы. – Уж очень неосторожно совался к борцам!..
– Вот и поплатился за любопытство, попался под топор!..
– Хорошо еще, что не внук Руфа хватил-то его!.. Дядю-то своего...
– Ай, да Арпин!.. Как он его ловко шаркнул!.. Наметить нарочно нельзя лучше этого.
– И не прямо, заметь, а назад, через себя, через свою голову!..
– Весь череп раскроен на совершенно равные половинки, точно яблоко.
– А Руф-то настолько вот от него был, тут же.
Под этот говор никто не приметил, как фламин, покинув своих двух внуков, – раненого Виргиния и рыдающего об отце Марка, – отправился торопливо домой приготовлять комнаты и делать разные другие распоряжения для приема тела убитого зятя, приказав мимоходом слуге известить Виргиния, чтобы он, когда перевяжет свою рану и отдохнет, отправляясь в деревню, куда командирован дедом раньше, непременно заехал домой, за новыми инструкциями, так как будут неожиданные похороны, – Виргиний должен лично отобрать в деревне вино, скот, фрукты, масло и мн. др. нужное к пиру тризны.
У выхода из сада фламина остановил погнавшийся за ним Тарквиний и кто-то из слуг убиравших остатки тризны, слышал, как они перекинулись несколькими фразами, дошедшими в его уши отрывками.
– Такой удобный случай не повторится, если упустишь его, царевич.
– Но твой зять...
– Не до него мне! Я служу тебе, а не родне моей.
– И если мы теперь...
– Те все погибнут... пойми... кровомщенье...
– Арпин сбежит.
– Пусть! Тем лучше... будет лишний предлог... я сейчас пошлю моего внука в деревню... там... колдунья Диркея...
– Пошлешь, когда убит его отец?
– Пошлю не Марка, а Виргиния; он успеет вернуться к похоронам дяди.
– Виргиний не ловок.
– То, что я поручу ему, ловкости не требует.
Арпин, между тем, сквозь расступившуюся перед Скавром толпу увидел распростертое на земле тело Вулкация-старшего, еще полуживое, дергающееся то рукой, то ногой, в последних конвульсиях смерти. Лица у него не было; оно превратилось в бесформенную массу костей, крови и мозга.
Ничуть не радуясь своей победе, с омраченным челом, опустив взоры в горькой думе, Арпин уныло вступил в царский дом вместе с продолжавшим его обнимать великим понтифексом; они пришли не в атриум, куда сошлись уже некоторые из вельмож для обсуждения случайной катастрофы, а другим крыльцом, в пристройку, где жил Тарквиний с его доброю женою, царевной, под защиту которой Скавр намеревался отдать своего любимца, уверенный, что любимая царем больше ее сестры, гордой вдовы Арунса, эта женщина в течение следующих дней упросит своего отца запретить кровомстителям за Вулкация, – Бибакулу, Руфу, и другой их родне, – искать «раба», если тому удастся скрыться от них.
Виргиний, еще ничего не зная о гибели пьяного дяди, сидел на полу подле таза с водою, тихонько охая; старая рабыня царевны, промыв рану, обвязывала ему голову.
Великий понтифекс, оставив своего любимца с его другом, ушел к царевне в другие комнаты.
– Теперь ты мне настоящий брат! – проговорил Виргиний, взглянув на вошедшего юношу. – Поди сюда, Арпин! Не думал я прежде, что ты при твоей силе, такой искусный боец; ты славно хватил меня по лбу, – хорошо, что не на смерть!
– Это вышло совершенно случайно, – ответил Арпин со вздохом, – я вовсе не хотел бить тебя, Виргиний, да моя медвежья неловкость так устроила. Я старался только выбить из твоих рук секиру и забросить, забывши, что здесь мы не в лесу, не в поле, – она может в кого-нибудь попасть. Мне горько, Виргиний, если ты сердишься за царапину; я испортил тебе лоб.
– Ничуть не сержусь за такой пустяк... что мне до моего лба! – Виргиний горько усмехнулся, – если бы ты, Арпин, исцарапал мне все лицо, хуже не было бы, как не было бы лучше, если бы лоб уцелел от твоей секиры. Амальтея будет любить меня и таким, но женою не сделается никогда, никогда, – ни Турн мне ее не отдаст, ни дед взять не позволит, ни ее родители не станут считать меня зятем. Пока ее не отдадут кому-нибудь другому на рабское сожитие, для нас возможна одна тайная любовь, – contubernium.
– Разве мало кроме этой Амальтеи поселянок и невольниц, с которыми ты можешь развлекаться? Стоит ли горевать о ней и ставить себя в разные незавидные положения, вроде волчьих ям и лисьих капканов, между твоим дедом и Турном, заклятыми врагами, лавируя по подобию аргонавтов, без обладания Язоновой ловкостью. Эх, Виргиний!.. Я на твоем месте...
– Влюбился бы в овдовевшую Туллию, как Брут и мой двоюродный братец, Вулкаций?!
– Ну хоть и не в нее... я терпеть не могу эту злую, гордую царевну; ее сестра, жена Тарквиния, несравненно лучше ее во всех отношениях и если бы я когда-нибудь позволил себе влюбиться, то...
– В эту царскую дочь?
Арпин не ответил, сдержав, затаив глубокий вздох.
– Умерший Арунс, все говорят, любил ее, – продолжал Виргиний после некоторого молчанья.
– Что нам до этого?! – возразил Арпин, стараясь казаться равнодушным.
– Брут подозревает...
– Подозревает, – он это говорил моим господам, – будто жена отравила Арунса из ревности к своей сестре.
– Это глупости!.. Брут всему Риму известен за чудака, каких мало.
– Он не меньше Вулкация влюблен в Туллию.
– Знаю... но, овдовевши, Туллия не пойдет вторым браком ни за Брута, ни за Вулкация... эх, мой дед много говорил с Марком про нее!.. Они не знали, что я слушаю, притаившись в другой комнате... Туллия затеяла не то... ах!.. Страшное!..
– Что?..
– Дед говорил намеками; я всего не понял... между Вулкацием и Брутом разница в том, что чудак, не добившись взаимности, оклеветал Туллию в безвременной смерти мужа, а Вулкаций старается забыть ее.
– С кем? С твоею Амальтеей?
– Амальтея до сих пор не знает, что преследовавший ее невольник Вераний был патриций фамилии Вулкациев. Я ничего не сказал ей.
– Я слышал, будто дед намеревался послать тебя сегодня в деревню.
– Да... ради сущих пустяков... ах, эта деревня! Не будь там Амальтеи, я не мог бы тебе выразить, до чего эта деревня надоела мне!.. Старуха, которая перевязала мою рану, говорила, что мне два дня будет худо от твоей царапины, а дед... разве он на это посмотрит?! Я должен сейчас ехать; старуха говорила, что даже повозка давно ждет, – еще с самого начала нашего поединка.
– Возьми меня с собой, Виргиний, если не сердишься. Господин велел мне скрыться; я, вероятно, уйду на время в Самний, к моей матери.
– Зачем? Неужели мой дед к Скавру придирается за мою рану?
– Нет, дело хуже: когда я забросил твою секиру, она попала в Вулкация, твоего дядю.
Виргиний засмеялся.
– В Вулкация?! Ты в него попал моею секирой!.. Судьба!.. Давно мне хотелось поподчевать дядюшку-забияку чем-нибудь вроде обуха за его сплетни обо мне, доносы деду, всякие каверзы, клеветы, напраслины. Ты попал в Вулкация!.. Я ничего не разобрал тогда в саду без ума от боли при общем крике, не помню, как отвели меня сюда перевязывать рану; я полагал, что этим гамом славят тебя и жалеют меня.
– Куда там!.. О нас теперь позабыли.
– Конечно... все примутся выражать соболезнование моему дядюшке, растирать его синяк, но искренно едва ли кто пожалеет его, разве один мой дед...
– Дело хуже, Виргиний; твой дядя убит наповал.
– Дядя Вулкаций убит наповал?!
Что почувствовал Виргиний при этом известии, трудно выразить: жертвой случайной катастрофы был не кровный его родственник, а лишь бывший мужем его давно умершей тетки, человек сварливый, злопамятный, мучивший его, как второй деспот, вместе с дедом, но тем не менее, юноша ужаснулся.
Меткий удар Арпина мог сразить и царя, и его отца Скавра, и всякого другого из присутствовавших на тризне.
Еще не одумавшись, не разобрав своих мыслей, Виргиний ясно сознал пока одно то, что случайным виновником катастрофы оказался его друг. Это леденило его сердце. Он широко раскрыл глаза, не в силах вымолвить в ответ ни слова.
– Да я не шучу, Виргиний, – снова заговорил Арпин, поняв всю силу впечатления, произведенного ужасным известием на юношу, – я должен скорее скрыться, пока меня не схватили; я зашел проститься с тобой и дать тебе клятву над огнем и водою, что убил твоего дядю совершенно случайно, без умысла.
Виргиний еще с минуту безмолвно глядел на своего друга широко раскрытыми глазами, а потом вскрикнул так дико, что тот отскочил от него.
– Арпин, ты погиб... Скавру не бороться с Руфом! Уходи в Самний; это одно остается тебе; уходи, пока общий ужас не прошел, переполох не угомонился. Царь не любит моего деда за двуличность, коварство, но по обязанности уважает, как фламина; он прикажет Скавру выдать тебя на казнь.
– Уедем вместе, Виргиний; возьми меня в твою повозку до нашего озера; там мы простимся. Моя мать, дед и другие родные самниты никогда не считали меня за раба, как здесь; ты это знаешь.
Арпин наклонился к раненому, пристально всматриваясь в повязку, наложенную на его лоб служанкой.
– Это пустяк, – сказал ему Виргиний с усмешкой, возвращая свою обычную беззаботность, – успокойся! Я не злюсь ни за мой лоб, ни за гибель дяди. Мы теперь стали настоящими братьями по оружию. Хочешь, поменяемся секирами? – моя, которую ты закинул, очень хороша; ее царь подарил моему деду, когда привез с набега от рутулов. Ее рукоять вся обвита медною проволокой и стекляшки в ней вправлены; она из какой-то не здешней, заморской дубины, – дерево такое крепкое, что не перерубишь его, я пробовал.
– Хорошо. Мне давно нравилась твоя рутульская секира.
– Ведь ты уйдешь от нас, Арпин, надолго, – пока не умрет мой дед, а с ним забудется долг кровомщенья, потому что Марк не станет мстить за отца; я думаю, что этот вертопрах даже тайком рад катастрофе; ты неожиданно дал ему свободу и наследство. Мой дед может умереть не скоро... ты не забудешь меня у самнитов?
Арпин порывисто обнял друга с горячим поцелуем; Виргиний застонал, но тотчас усмехнулся, говоря:
– Больно мне, друг! Не горячись! В ласке так, по-медвежьи, нельзя, как в борьбе.
Он ослабел, припав головою к плечу усевшегося с ним богатыря; кровь засочилась сквозь перевязку его раны, но вторично накладывать примочку он не захотел, несмотря на уговоры старой царской рабыни, не обратив внимания на все ее предсказания, что от небрежного отношения к ране головы с ним может случиться что-нибудь очень дурное.
– Едешь ты, господин, в деревню на день, – говорила старуха, – а не вернешься месяц, ежели этак станешь на свои силы надеяться, что авось пройдет; это не рука, не нога; голова – дело важное.
Вместо дальнейших возражений Виргиний приказал ей принести его рутульскую секиру, которою убит Вулкаций, подарил это массивное орудие Арпину, собственноручно прицепив к его поясу, и уехал с ним.

ГЛАВА III
Тарквиний и жрец

Уже начинало светать, когда, промешкав в хлопотах около раненого, друзья подъехали к тому месту у берега Тибра, довольно далеко от царского сада, где находилось жилище фламина Руфа.
Эго была просторная площадь, назначенная для обучения воинов, расчищенная и уравненная среди холмов, на одном из которых, в густой зелени сада, виднелось скромное жилище жреца с несколькими мелкими зданиями для его рабов, животных, имущества.
Роскошь тогда не только еще не развилась у римлян, но и строго порицалась.
Река тихо струилась у подножия этой возвышенности, круто обрывавшейся к воде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15