И все же главное, отчего я не снимал фотографии со стены и не прятал в глубине стола, было в другом. Эти уши просто околдовали меня. Это были уши фантастической формы, уши из мечты или сна. Можно сказать — «уши на все сто процентов». Я впервые в жизни ощущал, какой притягательной силой могут обладать увеличенные изображения отдельных частей человеческого тела (не говоря уже о половых органах). Чуть не сама судьба со всеми ее завихрениями и водоворотами бурлила перед моими глазами.Одни изгибы уверенно-дерзко рассекали весь общий фон поперек; другие спешили укрыться от постороннего взгляда в робких стайках себе подобных и напускали тени вокруг; третьи, подобно старинным фрескам, рассказывали бесчисленные долгие легенды. Мочки же ушей просто-напросто вылетали за все траектории и по насыщенности своей чуть припухшей, упругой плоти затмевали реальную жизнь. Через несколько дней я решил позвонить фотографу, делавшему эти снимки, и выведать у него имя и номер телефона хозяйки ушей.— Что там опять? — спросил фотограф.— Да понимаешь, интересно мне. Уж очень замечательные уши...— А? Н-ну да, уши-то, — пожевал фотограф губами. — Сама-то девчонка — так, не на что глаз положить... Хочешь с кем помоложе — так я тут недавно одну в бикини снимал, могу познакомить...— Большое спасибо, — сказал я и повесил трубку. * * * Я позвонил ей в два, потом в шесть, потом в десять часов — никто не брал трубку.Обычный день ее обычной занятой жизни.Дозвониться до нее мне удалось лишь на следующее утро в десять. Наскоро представившись, я сказал, что хотел бы обсудить с ней кое-что из вчерашней работы, и что не могли бы мы, скажем, где-нибудь вместе перекусить ближе к вечеру.— Но, я слышала, работа закончена? — спросила она.— Да, работа закончена.Мой ответ, похоже, привел ее в легкое замешательство, но ничего больше спрашивать она не стала. Я назначил встречу на вечер в кофейне на Аояма. Заказав по телефону столик в первоклассном французском ресторане, лучшем из всех, где мне доводилось бывать, — я надел новую рубашку, завязал, повозившись изрядно, галстук и облачился в костюм, который надевал до этого только пару раз.Как и предупреждал фотограф, «глаз положить» там было и правда особенно не на что. Что одежда ее, что лицо — все выглядело заурядно-унылым, и в целом она сильно смахивала на хористку из второразрядного женского колледжа. Но на все это мне, разумеется, было плевать. Настоящую досаду у меня вызывало одно: свои уши она тщательно скрывала под густыми, отвесно начесанными волосами.— Значит, уши ты прячешь? — спросил я словно бы невзначай.— Ага, — как бы между прочим ответила она.В ресторан мы пришли чуть раньше назначенного и оказались первыми к ужину посетителями. В притушенном свете ламп официант плыл по залу, чиркая длинными спичками и зажигая одну за другой ярко-красные свечи. Метрдотель, селедочьим взглядом ощупывал ряды ножей, вилок, тарелок, салфеток, скрупулезно проверял сервировку на столиках. Выложенные елочкой дубовые плитки паркета блестели, как зеркала, и каблуки официанта цокали по ним легко и приятно. Туфли у официанта были явно дороже моих. В вазах стояли свежие цветы, а на белой стене красовалась картина какого-то модерниста, с первого взгляда понятно: оригинал. Пробежав глазами винный лист, я заказал белого вина поблагороднее; из легких же закусок попросил для обоих фазаний паштет, заливное из окуня и печень морского черта в сметане. Она, усердно покопавшись в меню, заказала суп из морской черепахи и заливной язык; я выбрал суп из морских ежей, ростбиф с петрушкой в японском соусе и салат из помидоров. Половина моего месячного оклада, похоже, улетала в тартарары.— Однако, достойное заведение, — сказала она. — И часто ты здесь бываешь?— Иногда, только по работе. По мне, когда один, уж лучше выпить сакэ в обычном баре, ну и соответственно закусить. Чувствуешь себя гораздо свободнее: не надо забивать голову лишними вещами.— И что ты обычно ешь в баре?— Да что угодно. Чаще всего — сэндвичи с омлетом.— Сэндвичи с омлетом!.. — повторила она. — Значит, каждый день ты ужинаешь в баре сэндвичами с омлетом?— Ну, не каждый день. Где-то раз в три дня готовлю и дома...— Но два дня из трех ты все-таки ешь в баре сэндвичи с омлетом, так?— Да, пожалуй...— А почему именно сэндвичи с омлетом?— В хороших барах всегда готовят хороший сэндвич с омлетом.— Тьфу!... — сказала она. — Ненормальный какой-то.— Абсолютно нормальный! — сказал я.Совершенно не представляя, как сменить тему, я замолчал и какое-то время сидел, уставившись на окурки в пепельнице посередине стола.— Разговор — о работе? — намекнула она.— Я уже говорил вчера — работа закончена полностью. Нет никаких проблем. И разговора никакого нет.Из кармана сумочки она достала пачку тонких, длинных ментоловых сигарет и, вопрошая одними глазами: «Ну, и...?» — прикурила от ресторанных спичек. Я совсем уже открыл было рот, но тут за моей спиной вновь послышалось решительное цоканье каблуков. С особенной улыбкой, словно показывая портрет единственного сына, метрдотель повернул бутылку этикеткой ко мне. Я кивнул ему — и он, вынув пробку с едва слышным, ласкающим ухо щелчком, разлил вино по глотку на бокал. Я ощутил на языке концентрированный вкус денег. Метрдотель удалился, и два официанта, сменяя друг друга, выставили на стол три больших блюда и пару тарелок. Затем официанты исчезли, и мы снова остались вдвоем.— Очень хотелось увидать твои уши. Чего бы это ни стоило, — сказал я откровенно.Не отвечая ни слова, она положила себе паштета с печенью и пригубила вино.— Что, зря побеспокоил?Она еле заметно улыбнулась:— Хорошую французскую кухню очень трудно назвать беспокойством...— А разговор об ушах — беспокойство?— Тоже нет. Все ведь зависит от угла зрения, верно?— Так давай говорить под твоим любимым углом.Она поднесла ко рту вилку и слегка изогнулась, потянувшись навстречу руке.— Говори, что думаешь. Вот и будет «под моим любимым углом».Мы помолчали какое-то время, занятые едой и вином.— Я сворачиваю за угол, — заговорил я. — И кто-то впереди меня тоже сворачивает— за следующий угол. Мне не видно, кто это. Я у успеваю разглядеть лишь краешек белой одежды, мелькнувший в последний момент. Этот белый лоскут мельтешит, почти ускользая из виду, — но никак нельзя отделаться от него совсем... Знакомо тебе такое?— Вроде знакомо...— Вот такое же ощущение у меня от твоих ушей.Вновь погрузившись в молчание, мы продолжали ужин. Я подлил вина ей, потом себе.— Ты же не о картинке в голове говоришь, а о самом ощущении, так ведь? — уточнила она.— Конечно!— А раньше ты никогда подобного не испытывал?Немного подумав, я покачал головой:— Нет.— Получается, все из-за моих ушей?— Я не уверен... Уверенность в чем-то — вообще, очень скользкая штука... К тому же, я еще ни разу не слышал, чтобы форма ушей вызывала у кого-то все время одни и те же чувства...— Ну, один мой знакомый всегда начинает чихать при виде носа Фарры Фосетт-старшей. А согласись: в том же чихании очень много чисто психологического. Какая-то причина причина порождает однажды случайное следствие — и вот то и другое уже связано в нас, да так, что не разорвать...— Я, конечно, не знаю, что там с носом у Фарры Фосетт-старшей Американская кинозвезда 70-х годов. Отличалась особо длинным носом

... — начал я, отхлебнул вина и забыл, что хотел сказать.— В твоем случае — что-то другое? — спросила она.— М-м-да, немного другое, — ответил я. — Что-то совершенно неуловимое — и в то же время страшно конкретное, важное... — Я развел руки на метровую ширину — и резко сдвинул ладони до промежутка в какие-то пять сантиметров. — Не знаю, как лучше сказать...— Феномен концентрации на неосознанных мотивах.— Именно так! — сказал я. — Ого, да ты раз в десять умнее меня!— Я ходила на курсы.— На курсы?— Да. Заочные курсы по психологии.Мы разделили на двоих остатки паштета. Я опять забыл, что хотел сказать.— Значит, ты пока еще не уловил, что за связь между моими ушами и твоим ощущением?— Ну да, — сказал я. — Никак не пойму: то ли твои уши хотят мне что-то сказать напрямую, то ли что-то еще обращается ко мне через твои уши как через посредника...Не отнимая рук от стола, она слегка повела плечами.— А это твое ощущение — приятное или неприятное?— Ни то, ни другое. А может, и то, и другое вместе... Не знаю.Стиснув в пальцах бокал с вином, она некоторое время очень внимательно изучала мое лицо.— Мне кажется, тебе бы следовало научиться поточнее выражать свои чувства.— Ага. Вот и с оборотами речи ни к черту, верно? — добавил я.Она улыбнулась:— Ну, не так все ужасно... Я же, в общем, поняла, что ты хотел сказать.— И что мне, по-твоему, делать?Она долго молчала. И, похоже, думала о чем-то совсем другом. Пять тарелок зияли пустотами на столе, точно стайка погибших планет.— Знаешь, — заговорила она после долгой паузы, — я думаю, нам надо стать друзьями. Конечно, если ты хочешь...— Разумеется, — сказал я.— То есть, очень-очень близкими друзьями, — уточнила она.Я кивнул.Так мы и стали очень-очень близкими друзьями. Через полчаса после того, как впервые встретились.— Как очень близкий друг, хочу тебя кое о чем спросить, — сказал я.— Давай, — сказала она.— Прежде всего — почему ты не открываешь ушей? И второе: случалось ли раньше, чтобы они, твои уши, оказывали еще на кого-нибудь такое странное действие? Она долго молчала, уткнувшись взглядом в свои руки на столе.— Тут много всего перемешано, — очень тихо сказала она, наконец.— Перемешано?— Ну, да... Хотя, если коротко: я просто привыкла к той себе, которая не показывает ушей.— Получается, что ты с открытыми ушами и ты с закрытыми ушами — два разных человека?— Вот именно.Официанты убрали пустые тарелки и подали суп.— А ты можешь рассказать о той, которая с открытыми?— Вряд ли получится, слишком давно это было... Правду сказать, с двенадцати лет я вообще их не открываю.— Ну, работая моделью, ты все-таки их показываешь, верно?— Да, — сказала она, — Но там не настоящие уши.— Не настоящие уши?...— Там — заблокированные уши.Проглотив пару ложек супа, я поднял глаза от тарелки и посмотрел ей в лицо.— Можешь объяснить чуть подробнее про «заблокированные уши»?— «Заблокированные» — это мертвые уши. Я сама убиваю их. То есть я блокирую их — перекрываю им дорогу к сознанию, и... Не понимаешь? Я понимал с трудом.— Попробуй спросить, — сказала она.— «Убить свои уши» — это что, перестать ими слышать?— Да нет же. Слышать ты ими слышишь, все в порядке. Просто они мертвы. Да ты и сам это должен уметь!Положив ложку на стол, она выпрямилась, немного приподняла плечи, резко отвела назад подбородок, застыла так, напрягшись, секунд на десять — и, наконец, уронив плечи, расслабилась.— Вот теперь уши умерли!... Сам попробуй.Неторопливо и тщательно я трижды проделал эти ее операции. Ощущения, будто что-то умерло, не появлялось. Разве что, пожалуй, вино побежало чуть быстрее в крови, вот и все.— Что-то никак мои уши не хотят умирать, — сказал я разочарованно.Она покачала головой:— Бесполезно... Видимо, когда нет нужды убивать — чувствуешь себя хорошо, даже не умея этого делать.— А можно еще поспрашивать?— Давай.— Сейчас я попробую собрать вместе все, о чем ты рассказала... Значит, до двенадцати лет ты живешь с открытыми ушами. Потом в один прекрасный день ты их прячешь. После этого и до сих пор их больше не открываешь. И когда их уже просто нельзя не открыть — ты «блокируешь» их, отключая от связи с сознанием... Так, да?Она радостно улыбнулась:— Именно так!— Что же случилось с твоими ушами в двенадцать?— Не торопись! — Она протянула обе руки через стол и легонько коснулась моих пальцев. — Прошу тебя...Я разлил остатки вина по бокалам и медленно осушил свой до дна.— Сначала я хотела бы узнать про тебя побольше.— Что, например?— Да все! Где и как ты рос, сколько тебе лет, чем занимаешься — ну, в таком духе...— Скучно рассказывать. Все так банально, ты просто заснешь, не дослушав.— А я люблю банальные темы.— В моем случае все банально настолько, что не понравится никому.— Ладно, — засмеялась она, — Наговори хоть на десять минут!— Родился я двадцать четвертого декабря 1948 года, под самое Рождество... Мало хорошего, когда у тебя именины под Рождество. Сама посуди: подарки ко дню рождения — те же подарки к Рождеству. Все пытаются на этом как-нибудь сэкономить... По звездам — Овен, группа крови первая; в таком сочетании — склонность быть муниципальным клерком или банковским служащим. Союз со Стрельцом, Весами и Водолеем неблагоприятен... Не жизнь — тоска, тебе не кажется?— Звучит весьма забавно!— Вырос в обычном городишке, окончил самую обычную школу. Особой болтливостью и в детстве не отличался, подростком же был просто занудой. Обычная первая подружка, обычная первая любовь. Дорос до восемнадцати — поступил в университет, переехал в Токио. Закончил университет, открыл на пару с приятелем маленькую переводческую контору — там сейчас и кормлюсь понемногу. Года три назад начал брать заказы в рекламном журнале — оформлять объявления; там пока все тоже благополучно. Четыре года назад познакомился с одной девчонкой, служащей фирмы, женился; два месяца назад развелся. Почему — в двух словах не расскажешь... Держу одну престарелую кошку. В день выкуриваю сорок сигарет. Бросить не получается, как ни пытаюсь. У меня три костюма, шесть галстуков и пятьсот давно вышедших из моды пластинок. Помню имена всех убийц из романов Эллери Куина. «В Поисках Утраченного Времени» Пруста собрал полностью, но прочитал только половину. Летом пью пиво, зимой — виски.— И, наконец, каждые два дня из трех ты ешь сэндвичи с омлетом в баре?— Ага, — кивнул я.— Очень интересная жизнь!— До сих пор была одна сплошная скучища, да и дальше, видимо, будет так же. Хотя не сказал бы, что мне в такой жизни что-то не нравится. В том смысле, что все равно уже ничего не поделать...Я взглянул на часы. Прошло десять минут и двадцать секунд.— И все-таки в том, что ты сейчас рассказал — еще не весь ты, правда?Я помолчал, разглядывая свои руки на скатерти.— Конечно, не весь.
1 2 3 4 5 6 7