Сфера, которую он сейчас рассматривал, была, несомненно, заполнена биохимическими веществами — например, фосфатидилсерином и другими молекулами, выступавшими в качестве ингибиторов одна для другой, — служившими для того, чтобы или провоцировать целевые клетки на ускоренный самораспад, или помечать их для уничтожения силами собственной иммунной системы организма.
Разработанная ими «метка-1» продемонстрировала свою несостоятельность на стадии первых же экспериментов на животных, поскольку сами нанофаги разрушались иммунной системой раньше, чем успевали проделать свою работу. Джон знал, что после этого ученые «Харкорта» испробовали множество различных материалов и конфигураций оболочки, пытаясь найти комбинацию, которая эффективно обеспечила бы нанофагам невидимость для естественных защитных систем организма. На протяжении многих месяцев волшебная формула ловко ускользала от них.
Он перевел взгляд на Бринкера.
— Оно почти не отличается от вашей «метки-1». Не могу понять, что вы изменили?
— Присмотритесь получше к оболочке, — предложил белокурый ученый.
Смит кивнул, подсел к консоли микроскопа и легкими прикосновениями к вспомогательной клавиатуре принялся постепенно наращивать увеличение одного из участков оболочки.
— Так... — протянул он. — Она шершавая, не гладкая. Вижу, что здесь какая-то тонкая молекулярная пленка. — Он нахмурился. — Ее структура кажется мне до отвращения знакомой... только не могу сообразить, где я видел ее раньше.
— Основная идея посетила Рави, как внезапное озарение, — объяснил высокий белокурый исследователь. — И, как это бывает со всеми прекрасными идеями, кажется невероятно простой и совершенно очевидной. По крайней мере, после того, как все произошло. — Он пожал плечами. — Постарайтесь представить себе такую маленькую стервочку — резистентную бактерию staphylococcus aureus. Ну-ка, вспомните, как скрывается она от иммунной системы?
— У нее клеточные мембраны покрыты полисахаридами, — быстро ответил Смит. Он снова уставился на экран. — О, ради всего святого...
Парих кивнул, не скрывая удовлетворения.
— Наши «метки-2» засахарены самым наилучшим образом. Точно так же, как дорогие пилюли.
Смит негромко присвистнул.
— Ну, парни, это блеск. Совершенный блеск!
— Без ложной скромности скажу, что мы с вами согласны, — отозвался Бринкер. Он положил руку на экран монитора. — Эта красотка — «метка-2», которую вы здесь видите, должна заработать. По крайней мере, в теории.
— А на практике? — осведомился Смит.
Рави Парих указал на другой монитор. Этот был размером с широкоэкранный телевизор и показывал стеклянный ящик с двойными стенками, стоявший на лабораторном столе в «чистой» гермозоне.
— Именно это мы и намереваемся узнать, полковник. Мы почти без перерывов проработали последние тридцать шесть часов — создавали новые нанофаги, чтобы их хватило для опыта.
Смит кивнул. Наноустройства, конечно же, не собирали по одному при помощи микроскопического пинцета и клея для соединения атомов. Их изготавли вали десятками или сотнями миллионов, а то и миллиардами, используя биохимические и ферментативные процессы, точно регулируемые путем контроля водородного показателя, температуры и давления. Различные элементы выращивались в различных растворах при различных условиях. Сначала в одном резервуаре формировалась основная структура, избыток смывался, и полупродукт перемещался в другую химическую ванну, где выращивалась следующая деталь конструкции. При этом требовались постоянный контроль и точнейшее, до долей секунды, соблюдение временного графика.
Трое мужчин придвинулись поближе к монитору. В ящичке с двойными стеклянными стенкам находилась дюжина белых мышей. Половина из них были вялыми, изнуренными раковыми и еще не достигшими этой стадии опухолями, которые были выращены у них искусственно. Остальные шесть — здоровые, контрольная группа — суетливо бегали по клетке в поисках выхода. Все животные были снабжены цветными метками, позволявшими безошибочно идентифицировать каждое из них. Вокруг контейнера стояли видеокамеры и множество других устройств, дающих возможность зарегистрировать каждый момент эксперимента.
Бринкер указал на маленькую металлическую канистру, присоединенную толстым шлангом к одной стенке экспериментального контейнера.
— А вон там, Джон, они и сидят. Пятьдесят миллионов нанофагов «метка-2» — может быть, миллионов на пять больше или меньше, — и все готовы к работе. — Он повернулся к одному из лаборантов, который почти так же бесшумно, как Смит, появился рядом. — Ну, что, Майк, сделали уколы нашим маленьким пушистым друзьям?
Лаборант кивнул.
— Конечно, доктор Бринкер. Сделал лично десять минут назад. Один хороший укол для всей банды.
— Нанофаги получаются инертными, — объяснил Бринкер. — Их митохондрии работают такое непродолжительное время, что приходится предварительно защищать их чем-то вроде чехла.
Смит кивнул; он отлично понимал смысл такой операции. Молекула АТФ — аденозинтрифосфорной кислоты — поставляла энергию для большей части метаболических процессов. Но АТФ должна была начать вырабатывать энергию, как только вступала в контакт с жидкостью. А все живые существа состояли, главным образом, как раз из жидкости.
— Значит, инъекция — это нечто вроде шлепка для новорожденного? — спросил он.
— Совершенно верно, — подтвердил Бринкер. — Мы вводим каждому экспериментальному объекту уникальный химический сигнал. Как только пассивирующий сенсор нанофага обнаруживает его, чехол раскрывается, и окружающая жидкость активизирует АТФ. Наши машинки включают моторы и отправляются на охоту.
— Выходит, ваш чехол действует еще и как предохранитель, — понял Смит. — На тот случай, если какая-нибудь из ваших «меток-2» окажется не там, где следовало, — например, у вас в животе.
— Именно так, — согласился Бринкер. — Нет уникальной химической подписи — и активации нанофага не происходит.
Парих не полностью разделял восторг шефа.
— Есть небольшой риск, — вмешался в разговор молекулярный биолог. — Во время формирования нанофагов всегда присутствует некоторый процент ошибки.
— А это означает, что чехол иногда не формируется должным образом? Или датчик отсутствует, или он реагирует не на тот сигнал? Или в оболочке фага накапливаются не те вещества?
— Нечто в этом роде, — согласился Бринкер. — Но процент ошибки очень мал. Смехотворно мал. Черт возьми, он почти отсутствует. — Биолог пожал плечами. — Кроме того, эти штуки запрограммированы на убийство раковых клеток и вредных бактерий. Если несколько из них собьются с дороги и пару минут постреляют по ложной цели, никакой беды не будет.
Смит скептически приподнял бровь. Неужели Бринкер говорил серьезно? Может быть, риск и впрямь был очень мал, но все равно рассуждения ведущего ученого «Харкорта» больше подходили для лихого кавалериста. Хорошая наука всегда базировалась на бесконечных кропотливых трудах. И ее правила ни в коей мере не позволяли закрывать глаза на признаки потенциальной опасности, какими бы незначительными ни казались их масштабы.
Собеседник обратил внимание на выражение его лица и рассмеялся.
— Не переживайте так, Джон. Я вовсе не сошел с ума. По крайней мере, не совсем. Мы держим наши нанофаги на чертовски крепком поводке. Они надежно контролируются. Кроме того, рядом со мной находится Рави, который ни за что не позволит мне зарваться. Я вас успокоил?
Смит кивнул.
— Я лишь уточняю, Фил. Пытаюсь избавить мои шпионские мозги от излишних подозрений.
Бринкер ответил ему быстрой, немного кривой улыбкой и перевел взгляд на лаборантов, стоявших перед разными пультами и мониторами.
— Все готовы?
Сотрудники, один за другим, подняли вверх большие пальцы.
— Отлично, — сказал Бринкер. Его глаза сверкали от возбуждения.
— Нанофаг «метка-2», эксперимент на живом материале, серия первая. По моему сигналу... три, два, один... пора!
Металлическая канистра зашипела.
— Нанофаги выпущены, — пробормотал один из лаборантов, следивший за датчиком, присоединенным к канистре.
На протяжении следующих нескольких минут никаких видимых изменений не последовало. Здоровые мыши продолжали свою бесцельную суету. Больные мыши оставались такими же вялыми.
— Энергетический цикл АТФ завершен, — объявил наконец другой лаборант. — Жизненный цикл нанофагов завершен. Эксперимент на живом материале завершен.
Бринкер громко выдохнул и торжествующе поглядел на Смита.
— Вот и все, полковник. Теперь мы анестезируем наших пушистых друзей, вскроем их и увидим, какую часть их разнообразных раковых образований удалось изничтожить. Держу пари, что будет близко к ста процентам.
Рави Парих, продолжавший наблюдать за мышами, нахмурился.
— Мне кажется, Фил, что у нас произошел прокол, — вполголоса произнес он. — Посмотрите на объект номер пять.
Смит наклонился, чтобы лучше разглядеть то, о чем он говорил. Мышь под номером пять относилась к контрольной группе из здоровых животных. Ее поведение резко изменилось. Она двигалась рывками, то и дело тыкаясь головой в своих товарищей, и беспрестанно открывала и закрывала рот. Внезапно она упала на бок, несколько секунд ее корчило — было ясно, что животное испытывало мучительную боль, — а потом дернулась и замерла.
— Дерьмо! — бросил Бринкер, тупо уставившись на мертвую мышь. — Ничего такого просто не должно было случиться.
Джон Смит нахмурился и вдруг решил повторно проверить, хорошо ли «Харкорт-био» соблюдает все предписанные меры безопасности. Сейчас же оставалось только надеяться на то, что защита действительно так надежна, как его убеждали Парих и Бринкер, поскольку тому, что у них на глазах убило совершенно здоровую мышь — чем бы оно ни являлось, — лучше было оставаться запертым в недрах этой лаборатории.
* * *
Время шло к полуночи.
В миле к северу огни Санта-Фе отбрасывали теплый желтый отблеск в ясное, холодное ночное небо. Впереди, в верхних этажах Теллеровского института пробивался сквозь задернутые шторы свет электрических ламп. Дуговые прожектора, установленные на крыше здания, освещали прилегавшую территорию, и от всех предметов, находившихся на земле, ложились длинные черные тени. Маленькая рощица пиний и можжевельника возле северной стороны забора была полностью погружена в темноту.
Паоло Понти полз к забору по высокой сухой траве. Он прижимался к земле и следил за тем, чтобы не выбраться из тени, где благодаря черной трикотажной рубашке и темным джинсам он был почти невидим. Итальянцу было двадцать четыре года. Стройный спортивный молодой человек. Шесть месяцев назад, устав от жизни университетского студента-вечерника, обучающегося на благотворительное пособие, он присоединился к Движению Лазаря.
Движение предложило ему смысл жизни, наличие осознанной цели и такие острые ощущения, каких он прежде даже вообразить себе не мог. На первых порах тайная присяга, в которой он поклялся защищать Мать-Землю и уничтожать ее врагов, казалась ему мелодраматической глупостью. Однако через некоторое время Понти проникся принципами и кредо Лазаря и предался им с таким рвением, которое удивило его знакомых и, едва ли не сильнее всех, его самого.
Паоло оглянулся и посмотрел через плечо на небольшую тень, двигавшуюся, также ползком, вслед за ним. Он познакомился с Одри Каравайтс на митинге Движения Лазаря в Штутгарте месяц тому назад. Американке был двадцать один год; родители вместо подарка по случаю окончания колледжа отправили ее в путешествие по Европе. Музеи и церкви успели изрядно ей надоесть, и она из пустого любопытства пошла на этот митинг. Любопытство резко изменило всю ее жизнь — Паоло прямо с митинга затащил ее к себе в кровать, а потом и в Движение.
Итальянец снова повернулся вперед, продолжая самодовольно ухмыляться. Одри не была красавицей, но все выпуклости, которыми природа наделила женщин, у нее имелись. И, что гораздо важнее, ее богатые, но до глупости наивные родители щедро снабжали ее деньгами, так что Одри и Паоло смогли купить билеты на самолет в Санта-Фе и присоединиться к акции протеста против нанотехнологии и развращенного американского капитализма.
Соблюдая все меры предосторожности, Паоло подполз к забору, прикоснулся кончиками пальцев к холодному металлу и огляделся по сторонам. Кактусы, полынь и какие-то местные дикорастущие цветущие растения, очевидно, оставленные возле забора для красоты за свою нетребовательность, обеспечивали ему хорошее укрытие. Он бросил взгляд на светящийся циферблат своих часов. Следующий патруль охранников института должен появиться здесь не раньше чем через час. Просто замечательно.
Итальянский активист снова ощупал забор, на сей раз оценив на ощупь толщину металлических прутьев, и кивнул, довольный тем, что он выяснил. Болторезные ножницы, которыми он запасся, легко справятся с этой оградой.
Позади него раздался громкий треск, словно чьи-то сильные руки переломили толстую сухую палку. Понти нахмурился. Одри не отличалась особым изяществом, а иногда и вовсе передвигалась с ловкостью страдающего подагрой гиппопотама. Он оглянулся, намереваясь сделать своей напарнице строжайший выговор.
Одри Каравайтс лежала на боку в высокой траве. Ее голова была откинута в сторону под странным, неестественным углом. В ее широко раскрытых глазах навсегда застыл ужас. Ее шея была сломана. Она была мертва.
Испытав величайшее потрясение, Паоло Понти сел, не в состоянии сразу осознать увиденное. Он открыл было рот, чтобы крикнуть... и тут огромная рука легла ему на лицо, зажала рот так, что он не смог издать ни звука. Последним ощущением молодого итальянца была ужасная боль — это холодное как лед лезвие глубоко вонзилось в его беззащитное горло.
* * *
Высокий мужчина с темно-рыжими волосами вытащил штык-нож из шеи мертвеца и начисто вытер его о складку черной трикотажной рубашки Понти. Его зеленые глаза ярко блестели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9