Ефросимов. Он меня... Как это... испугал... Ева. Вы испугали его. Ефросимов. Открытие я сделал первого мая и узнал, что я вывел из строя все
отравляющие вещества - их можно было сдавать в сарай. Животная клетка
не только не поглощала после просвечивания никакого отравляющего
вещества, но более того - если даже организм был отравлен, живое
существо еще можно было спасти, если только оно не умерло. Тогда я
понял, что не будет газовой войны. Я просветил себя. Но только
пятнадцатого утром мастер принес мне коробку, куда я вмонтировал
раствор перманганата в стеклах и поляризованный луч. Я вышел на улицу и
к вечеру был у Адама. А через час после моего прихода был отравлен
Ленинград. Дараган. Но вы хотели этот луч отдать за границу? Ефросимов. Я могу хотеть все, что я хочу. Дараган (ложась). Послушай, Адам, что говорит специалист. Я ослабел. Меня
пронизывает дрожь... А между тем я должен встать и лететь... Но
оперение мое, оперение мое! Цело ли оно? Кости мои разломаны! Но внутри
я уже больше не горю. Но как же, как же так? Мы же встретили их
эскадрилью над Кронштадтом и разнесли ее... Адам (наклоняясь к Дарагану). Дараган, это были не те. Те прошли в
стратосфере, выше. Дараган. Ну, ладно... Я полечу... Я полечу. Ефросимов. Вы никуда не полетите, истребитель! Да и незачем вам лететь!..
Все кончено... Дараган. Чем кончено?! Я хочу знать, чем это кончено! И знаю, чем это
тончится. Молчите! Ефросимов. Не только лететь, но вам нельзя даже сидеть... Вы будете лежать,
истребитель, долго, если не хотите погибнуть. Дараган. Возле меня никогда не было женщины, я хотел бы лежать в чистой
постели и чтобы чай с лимоном стоял на стуле. Я болен!.. А отлежавшись,
я поднимусь на шесть тысяч, под самый потолок, и на закате... (Адаму.)
Москва? Адам. Москва молчит! Ева. И мы слышим только обрывки музыки и несвязные слова на разных языках!
Воюют во всех странах. Между собой. Адам. На рассвете мы сделали пятьдесят километров на машине и видели только
трупы и осколки стеклянной бомбы, а Ефросимов говорит, что в ней
бациллы чумы. Дараган. Здорово! Но больше слушать не хочу. Ничего не говорите мне больше!
(Пауза. Указывая на Адама.) Пусть он распоряжается, и я подчиняюсь ему. Адам. Ева, помоги мне поднять его.
Поднимают Дарагана. Ева подхватывает узел.
Дараган. Куда? Адам. В леса. За бензином. Дараган. И за самолетом! Адам. Ну, ладно, едем. Может быть, проберемся на аэродром. Потом вернемся
сюда, чтобы взять мелочь. И вон! А то мы вовсе не вывернемся!..
Уходят.
Долгая пауза. Слышно, как застучала машина и ушла. Через
некоторое время в магазин вбегает Пончик-Непобеда.
Пиджак на нем разорван. Он в грязи.
Пончик (в безумии). Самое главное - сохранить ум и не думать и не ломать
голову над тем, почему я остался жить один. Господи! Господи!
(Крестится.) Прости меня за то, что я сотрудничал в "Безбожнике".
Прости, дорогой Господи! Перед людьми я мог бы отпереться, так как
подписывался псевдонимом, но тебе не совру - это был именно я! Я
сотрудничал в "Безбожнике" по легкомыслию. Скажу тебе одному. Господи,
что я верующий человек до мозга костей и ненавижу коммунизм. И даю тебе
обещание перед лицом мертвых, если ты научишь меня, как уйти из города
и сохранить жизнь, - я... (Вынимает рукопись.) Матерь Божия, но на
колхозы ты не в претензии?.. Ну что особенного? Ну, мужики были
порознь, ну, а теперь будут вместе. Какая разница, Господи? Не пропадут
они, окаянные! Воззри, о Господи, на погибающего раба твоего
Пончика-Непобеду, спаси его! Я православный. Господи, и дед мой служил
в консистории. (Поднимается с колен.) Что ж это со мной? я кажется,
свихнулся со страху, признаюсь в этом. (Вскрикивает.) Не сводите меня с
ума! Чего я ищу? Хоть бы один человек, который научил бы...
Слышен слабый дальний крик Маркизова: "Помогите!.."
Не может быть! Это мерещится мне! Нет живых в Ленинграде!
Маркизов вползает в магазин. За спиной у него котомка,
одна нога обнажена, и видно, что ступня покрыта язвами.
Маркизов. Вот, дотащился... Здесь и помру... Мне больно! Я обливаюсь
слезами, а помочь мне некому, гниет нога! Всех убили сразу, а меня с
мучениями. А за что? Ну и буду кричать, как несчастный узник, пока не
изойду криком. (Кричит слабо.) Помогите! Пончик. Человек! Живой! Дошла моя молитва! (Бросается к Маркизову, обнимает
его.) Да вы Маркизов?! Маркизов. Я, я - Маркизов! Вот видите, гражданин, погибаю! (Обнимает Пончика
и плачет.) Пончик. Нет, стало быть, я не сумасшедший. Я узнал вас! А вы меня? Маркизов. Вы кто же будете? Пончик. Да как же вы не узнаете меня, боже ты мой! Узнайте, умоляю! Мне
станет легче... Маркизов. Я почему-то вижу плохо, гражданин. Пончик. Я - Пончик-Непобеда, известнейший литератор! Припомните, о боже,
ведь я же с вами жил в одном доме! Я вас хорошо помню, вас из профсоюза
выкинули за хулиган... Ну, словом, вы - Маркизов! Маркизов. За что меня выгнали из профсоюза? За что? За то, что я побил
бюрократа? Но а как же, гадину, не бить? Кто его накажет, кроме меня?..
За то, что пью? Но как же пекарю не пить. Все пили: и дед, и прадед. За
то, что книжки читал, может быть? А кто пекаря научит, если он сам не
будет читать? Ну, ничего. Потерпите. Сам изгонюсь. Вот уж застилает
вас, гражданин, туманом, и скоро я отойду... Пончик. Теперь уже о другом прошу: сохранить жизнь гражданину Маркизову. Не
за себя молюсь, за другого. Маркизов. Гляньте в окно, гражданин, и вы увидите, что ни малейшего бога
нет. Тут дело верное. Пончик. Ну кто же, как не грозный бог, покарал грешную землю! Маркизов (слабо). Нет, это газ пустили и задавили СССР за коммунизм... Не
вижу больше ничего... О, как это жестоко - появиться и исчезнуть опять! Пончик. Встаньте, встаньте, дорогой!
Ефросимов появляется с узлом и сумкой. При виде Пончика
и Маркизова остолбеневает. Пончик, увидя Ефросимова, от
радости плачет.
Ефросимов. Откуда вы, люди? Как вы оказались в Ленинграде? Пончик. Профессор... Ефросимов?.. Ефросимов (Пончику). Позвольте, вы были вечером у Адама... Это вы писали про
колхозниц? Пончик. Ну да. Я! Я! Я - Пончик-Непобеда. Ефросимов (наклоняясь к Маркизову). А этот? Что с ним? Это он, напавший на
меня!.. Значит, вы были в момент катастрофы в Ленинграде, как же вы
уцелели?! Маркизов (глухо). Я побежал по улице, а потом в подвале сидел, питался
судаком, а теперь помираю. Ефросимов. А... стукнула дверь! Вспоминаю... (Пончику.) Отвечайте, когда я
снимал Еву и Адама, вы показались в комнате? Пончик. Да, вы меня ослепили! Ефросимов. Так, ясно. (Маркизову.) Но вы, вы - непонятно... Как на вас мог
упасть луч? Вас же не было в комнате? Маркизов (слабо). Луч? А? Я на окно влез. Ефросимов. А-а-а... Вот, вот какая судьба... (Зажигает луч в аппарате,
освещает Маркизова. Тот шевелится, открывает глаза, садится.) Вы видите
меня? Маркизов. Теперь вижу. Ефросимов. А нога? Маркизов. Легче. О... дышать могу... Ефросимов. Ага. Вы видите теперь... Вы назвали меня буржуем. Но я не буржуа,
о нет! И это не фотографический аппарат. Я не фотограф, и я не
алкоголик!!
В громкоговорителе слышна музыка.
Маркизов. Вы, гражданин, - ученый. Какой же вы алкоголик! Позвольте, я вам
руку поцелую... И вам скажу стихи... Как будто градом ударил газ... Над
Ленинградом, но ученый меня спас... Руку давайте! Ефросимов. Подите вы к черту!! Я ничего не пью. Я только курю... Маркизов. Ай, злой вы какой... Папиросу? Курите на здоровье, пожалуйста... Ефросимов (истерически). Какое право вы имеете называть меня алкоголиком?
Как вы осмелились тыкать мне кулаком в лицо?! Я всю жизнь просидел в
лаборатории и даже не был женат, а вы, наверное, уже три раза... Вы
сами алкоголик! Утверждаю это при всех и вызываю вас на суд. Я на вас в
суд подам!! Пончик. Профессор, что вы?! Маркизов. Гражданин, милейший человек, успокойся! Какое там три раза! Меня
по судам затаскали, ну, заездили буквально. Ах, великий человек! Дышу
я... Хлебните... Ефросимов. Я не пью. Маркизов. Как можно не пить. Вы помрете от нервов.
Музыка в громкоговорителе прекращается.
Я ж понимаю... Я сам в трамвай вскочил... А кондукторша мертвая. А я ей
гривенник сую... (Вливает в рот Ефросимову водку.) Ефросимов. Вы дышите
свободно? Маркизов. Свободно. (Дышит.) Совсем свободно. А верите ли, я хотел
зарезаться... Ефросимов. У вас гангрена. Маркизов. Как ей не быть! Еще бы! Вижу - гангрена. Ну, до свадьбы заживет. Ефросимов. Гангрена - поймите! Кто отрежет вам ногу теперь? Ведь это мне
придется делать. Но я же не врач! Маркизов. Вам доверяю... Режьте! Ефросимов. Глупец! Нужно было обеими ногами на подоконник становиться! Луч
не попал на ступню... Маркизов. Именно то же самое я говорю... Но серость! Серость! Я одной
ногой... Ну, пес с ней, с ногой! (Декламирует.) Великий человек, тебя
прославит век!.. Ефросимов. Прошу без выкриков... Держите себя в руках, а то вы свихнетесь.
Берите пример с меня... Пончик (внезапно в исступлении). Я требую, чтобы вы светили на меня! Почему
же меня забыли? Ефросимов. Да вы с ума сошли! Вы просвечены уже, бесноватый! Владейте
собой... Да не хватайте аппарат! Маркизов. Да не хватай аппарат, черт! Сломаешь! Пончик. Да объясните мне хоть, что это за чудо?! Ефросимов. Ах, никакого чуда нет. Перманганат и луч поляризованный... Маркизов. Понятно, перманганат... А ты не хватай за аппарат! Не трогай, чего
не понимаешь. Ах, дышу, дышу... Ефросимов. Да не смотрите так на меня! У вас обоих истеричные глаза. И
тошно, и страшно! Бумаги и карандаш, а то я забуду, что нужно взять еще
здесь, в магазине. Что это у вас в кармане? Пончик. Рукопись моего романа. Ефросимов. Ах, не надо... К чертям вашего Аполлона Акимовича. Маркизов. Нет бумаги. Давай! (Берет у Пончика рукопись.) Ефросимов. Пишите. Эти, ах, господи... ими рубят лес! Пончик. Топоры? Маркизов. Топоры!.. Ефросимов. Топоры. Лекарства... Берите все, все, что попадет под руку, все,
что нужно для жизни...
Послышался шум грузовика.
Вот они! Подъехали! (Выбегает в окно, кричит.) Ева! Адам! Я нашел еще
двух живых!
В ответ слышен глухой крик Адама.
Да, двое живых! Вот они! (Выбегает.) Пончик (цепляясь за него). Мы - вот они! (Выбегает за Ефросимовым.) Маркизов. Мы - вот они! (Хочет бежать, но не может.) И на меня, и на меня
посмотрите! Я тоже живой! Я живой! Ах нет, отбегал ты свое. Маркизов, и
более не побежишь... (Кричит.) Меня ж не бросьте, не бросьте меня! Ну,
подожду!
Бесшумно обрушивается целый квартал в окне, и
показывается вторая колоннада и еще какие-то кони в
странном освещении.
Граждане, поглядите в окно!!
Занавес
АКТ ТРЕТИЙ
Внутренность большого шатра на опушке векового леса.
Шатер наполнен разнообразными предметами: тут и обрубки
дерева, на которых сидят, стол, радиоприемник, посуда,
гармоника, пулемет и почему-то дворцовое богатое кресло.
Шатер сделан из чего попало: брезент, парча, шелковые
ткани, клеенка. Бок шатра откинут, и видна пылающая за
лесом радуга.
Маркизов, с костылем, в синем пенсне, сидит в дворцовом
кресле с обожженной и разорванной книгой в руках.
Маркизов (читает). "...Нехорошо быть человеку одному: сотворим ему
помощника, соответственного ему..." Теория верная, да где же его взять?
Дальше дырка. (Читает.) "...И были оба наги, Адам и жена его, и не
стыдились..." Прожгли книжку на самом интересном месте... (Читает.)
"...Змей был хитрее всех зверей полевых..." И точка. А дальше страницы
выдраны.
Входит Пончик-Непобеда. Он, как и Маркизов, оброс
бородой, оборван, мокрый после дождя, сбрасывает с плеча
охотничье ружье, швыряет в угол убитую птицу.
Про тебя сказано: "Змей был хитрее всех зверей полевых..." Пончик. Какой змей? Ну тебя к черту! Обед готов? Маркизов. Через полчасика, ваше сиятельство. Пончик. Ну-ка, давай по одной рюмочке и закусим... Маркизов. Да Адам, понимаешь ли, все запасы спирта проверяет... Пончик. Э-ге-ге. Это уж он зря нос сует не в свое дело! Тут каждый сам себе
Адам по своему отделу. А тебе удивляюсь - не давай садиться себе на
шею. Ты заведующий продовольствием? Ты! Стало быть, можешь полновластно
распоряжаться. Я привык выпивать перед обедом по рюмке и работаю не
меньше, если не больше других... Адамов! Маркизов. Верно, правильно, гражданин Змей! (Снимает пенсне.)
Выпивают, закусывают.
Пончик (неожиданно). Постой... (Подбегает к радиоприемнику, зажигает лампы,
крутит кнопки.) Маркизов. Да нету, нету - я целое утро слушаю. Пусто, брат Змей! Пончик. Ты брось эту моду меня змеем называть.
Выпивают.
Маркизов. Я без чтения - должен заметить - скучаю... И как же это я "Графа
Монте-Кристо" посеял, ах ты, господи! Вот подобрал в подвале... Только
всего и осталось от книжки. Да... При этом про наших пишут: про Адама и
Еву. Пончик (заглянув в книжку). Чушь какая-нибудь мистическая! Маркизов. Скучно в пустом мире! Пончик. Я с радостью замечаю, что ты резко изменился после гибели. И
все-таки, что бы ни говорили, я приписываю это своему влиянию.
Литература - это великое дело! Маркизов. Я из-за ноги изменился. Стал хромой, драться не могу и из-за этого
много читаю, что попадет под руку. Но вот, кроме этой разорванной
книги, ничего не попалось... Пончик. Так давай еще раз прочитаем мой роман! Маркизов. Читали уже два раза... Пончик. И еще раз послушай. Уши у тебя не отвалятся! (Достает рукопись,
читает.) "...Глава первая. Там, где некогда тощую землю бороздили
землистые, истощенные..." Я, видишь ли, поправляю постепенно. Вставил
слово "истощенные". Звучит? Маркизов. Почему ж не звучит... Звучит! Пончик. Да-с... "...истощенные лица крестьян князя Волконского..." После
долгого размышления я заменил князя Барятинского - князем Волконским...
Замечай! Маркизов. Я заметил. Пончик. Учись!.. "...Волконского, ныне показались свежие щечки колхозниц...
- Эх, Ваня, Ваня! - зазвенело на меже..." Маркизов. Стоп! Станция! Вот ты, я понимаю, человек большой. Пишешь ты
здорово, у тебя гений. Объясни ты мне, отчего литература всегда такая
скучная? Пончик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9