Кеннет подробно пересказал все обстоятельства того ужина, причем рассказ его в основном совпал с рассказом сестры. Другая ссора произошла на Ривер-Оукс, он не смог вспомнить точно, что именно там говорилось, но миз Баудро явно вела себя оскорбительно по отношению к Клайду.
Когда Альтшулер отпустил свидетеля, Уоррен сказал:
– У защиты нет вопросов.
Джонни Фей тут же пнула его под столом в лодыжку, да так, что Уоррен начал ловить ртом воздух. Достаточно громко для того, чтобы это могли услышать присяжные и судья, Джонни Фей прошипела:
– Он лжет! Какого черта вы сидите?
Стиснув зубы и нагнувшись, чтобы потереть свою ушибленную ногу, Уоррен спокойно сказал:
– Больше никогда этого не делайте. Теперь слушайте меня. Нам, по-видимому, придется смириться с этим, но всякая ссора – это палка о двух концах. Клайд провоцировал вас. Вы провоцировали его. Поняли?
– А ты провоцируешь меня. Понял?
Уоррен улыбнулся так, чтобы среди присяжных это заметили.
– Теперь заткнитесь, к чертовой матери, – сказал он. – Если вы еще раз меня пнете, я вообще уйду из зала.
На закате дня на место свидетеля обвинения поднялся доктор Гордон Баттерфилд. В намерения Альтшулера входило приглушить спорный вопрос об угрозе, высказанной Клайдом в хьюстонском “Рэкит-клаб”.
– Итак, после того, как миз Баудро выплеснула вино, доктор Отт заявил: “Ты – сука, я с удовольствием убил бы тебя за это!” – что, по вашему твердому убеждению, не было сказано в буквальном смысле?
– Абсолютно нет, и у моей жены создалось точно такое же впечатление. Клайд сразу же после этого успокоился.
– Доктор Баттерфилд, как бы вы охарактеризовали доктора Отта?
– Трудолюбивый, жизнелюбивый, общительный человек. Лояльный, благородный и забавный. Вспыльчивый, но вместе с тем и отходчивый.
Альтшулер отпустил свидетеля.
– Всего один-два вопроса, – непринужденно сказал Уоррен. – Доктор Баттерфилд, “жизнелюбивый” – помимо всего прочего означает и любящий выпить?
– В каком-то смысле да.
– Компанейский?
– Да, думаю, что так.
– Сексуально неразборчивый?
– Можно сказать и это.
– “Вспыльчивый” – означает, что он легко выходил из себя, правильно?
– Да, но…
Уоррен перебил его:
– Вы уже ответили. А выйти из себя – это означает чрезмерно разгневаться и раскричаться, не так ли?
– Полагаю, так.
– Скажите, по вашим сведениям, имел доктор Отт стойкую привычку к кокаину?
Баттерфилд свирепо посмотрел на адвоката, и щеки его залились краской.
– Вы знаете мой ответ на это. Я уже говорил вам, когда вы приходили ко мне домой. Он был врач!
– То есть, вы хотите сказать нам, доктор Баттерфилд, что абсолютно невозможно, чтобы врач был кокаинистом?
– Такое случается весьма редко.
– У меня больше нет вопросов, – сказал Уоррен.
Судья Бингем постучал своим молоточком и объявил перерыв до девяти часов утра следующего дня. Когда все поднялись и присяжные начали покидать зал, Рик повернулся к Уоррену:
– Ты держался отлично.
Джонни Фей с горделивым любопытством разглядывала каждого из проходивших мимо присяжных. Когда она обернулась к своим адвокатам, надменная маска на ее лице сменилась выражением ярости.
– Ну что, счастливая парочка навозных лепешек? Вы же знаете, что Клайд нюхал кокаин, и у вас попросту не хватило ума, чтобы заставить его крепкозадого приятеля признать это. Вы позволили Кену – этому проклятому наркоману – болтать, что ему вздумается, – она презрительно усмехнулась – “У меня больше нет вопросов к чертову свидетелю”. На такое большое дело я могла бы пригласить любого адвоката в городе, а вместо этого я связалась с двумя такими ходячими клизмами, как вы! Две невинности! Одна при первой же возможности смывается на свой ипподром, а другая пускает слюни в пиво из-за того, что от него ушла жена, которую я теперь хорошо понимаю. Вы даже не задали этому тупице-отпечаточнику ни одного вопроса! Уж не заключили ли вы сделку с обвинителем? Это не суд, а какой-то фарс – дурацкое, беззаконное судилище! Думаю, мне все-таки придется побеседовать с судьей.
– Я не уверен, что он изъявит желание вас выслушать, – сказал Рик. – Теперь постарайтесь успокоиться.
– Успокоиться? А я спокойна! Я чуть не наложила от страха.
– Ну, этого вам делать не следовало, – сказал Уоррен. – Мы еще не рассказали свою часть этой истории. У нас есть еще ваше выступление. Как же мы можем проиграть?

* * *

После того, как Джонни Фей и Рик ушли, Уоррен устало побрел по туннелю к зданию тюрьмы, чтобы навестить Гектора Куинтану. Он прихватил с собой испаноязычную газету и дешевую книжку с рассказами Гарсиа Маркеса.
– Мне не хотелось, чтобы ты думал, будто я забыл о тебе, – сказал Уоррен Гектору.
Гектор, сидевший за стальной решеткой, выглядел вялым и уставшим. Он сообщил, что плохо спит по ночам. Кровать у него комковатая и провисла в середине. Все бока у него болят. Один из двух приятелей Гектора по тюрьме, парень из Матамороса, только что был приговорен к двадцати годам за контрабанду наркотиков и переведен в Хантсвилл отбывать свой срок. Другой приятель из Мехико, который ожидал приговора по делу о непредумышленном убийстве и который вместе с Гектором мыл на кухне посуду, постоянно носит ему подарки: то зубную пасту, то брусок мыла “Айвэри”, то сигареты. И он всегда расспрашивает Гектора о его деле.
– Ты думаешь, он доносчик? – спросил Уоррен.
– Я не знаю. Я считал его своим другом. Теперь не знаю.
Вид у Гектора был такой, словно он вот-вот расплачется.
– Не разговаривай с ним. Я понимаю, что это жестоко, но иначе нельзя. Есть у тебя какие-нибудь вести от жены?
– В последнее время нет. – Он не писал Франциске, что попал в беду. Не хотел, чтобы она волновалась.
– Могу я для тебя что-то сделать?
Гектор покачал головой.
– Я нашел твоих друзей, Педро и Армандо. Они не могут навестить тебя, потому что должны показать документы, и еще они боятся, что их схватит иммиграционная служба. Но они передают тебе привет, большое abrazo Объятие, обнимаю (исп.).

. Они будут свидетельствовать в твою защиту. Скажут, что у тебя не было пистолета.
Уоррен промолчал о том, что Педро и Армандо также занимаются поисками человека по имени Джим. Если они действительно этим занимаются.
– Я все думаю, – сказал Гектор. – Я разговаривал со своим другом из Мехико и с некоторыми другими парнями. Они говорят, что это плохо – выйти на суд. Суд может вынести смертный приговор. Я думаю, что, скорее всего, так и случится. Они нехорошо смотрят на меня. Мой друг говорит, что исправительная колония так переполнена, что в ближайшие годы они сократят всем сроки на una tercera На одну треть (исп.).

. На треть. Так что, может быть, мне нужно было сделать то, о чем вы говорили раньше.
– Что сделать, Гектор?
– Сказать, что это я убил. Пойти на сорок лет в тюрьму. Выйти оттуда раньше на una tercera.
Уоррен знал: Гектор понял лишь немногое из того, что произошло в суде при допросе Шивы Сингх. Он смотрел на присяжных. И слушал тюремных адвокатов.
– Гектор, такой выбор есть у тебя всегда. Сделать это никогда не поздно, до тех пор, пока присяжные не удалятся из судебного зала для вынесения приговора. Но не бойся ты так! Мы можем выиграть процесс. Ты сможешь вернуться домой, в Эль-Пальмито.
– Я боюсь, – сказал Гектор.
Даже лучше, если он будет бояться, подумал Уоррен. Это его жизнь подвергается риску, его годы поставлены на карту. К тому же, оставалась проблема, связанная с тем, что все-таки именно в его руке находился тогда пистолет, оружие убийства. Ничто не сотрет этого из памяти присяжных. Уоррен почувствовал неожиданную слабость в сердце. Он призвал на помощь все свое мужество и сказал:
– Не волнуйся! Верь в меня!
Уоррен покинул тюрьму с противоречивым чувством. Для Гектора, сознавал он, я обязан сделать все, и я постоянно спрашиваю себя: достаточно ли я делаю? Но не для Джонни Фей. Покопавшись в собственной памяти, Уоррен увидел себя стоящим перед судьей Паркер после своего фиаско с Фриром. Предполагается, что мы должны делать все возможное, чтобы помочь нашим клиентам. Даже если они продавали кокаин детям.
“Я делаю все, что могу”, – сказал Уоррен Рику. Но так ли было в действительности? Он хотел исполнить свой долг, хотел триумфа, победы в судебном процессе. Поражение не разрушило бы его жизни, но оно отбросило бы его туда, откуда он начал. Однако какая-то, не поддающаяся контролю разума, часть Уоррена мечтала, чтобы Джонни Фей была признана виновной. Теперь он окончательно убедился, что ее утверждение о самообороне было ложью: либо она хладнокровно спланировала убийство Клайда Отта, либо застрелила его вгорячах, а затем со спокойным коварством рассчитала, как лучше всего принять на себя личину невиновности. По мнению Уоррена, Джонни Фей была виновна. И она обязана была заплатить за это. Сесть в тюрьму на всю жизнь. Да черт с тобой, проклятая барракуда! – думал он. Если ты выйдешь из суда свободной, а Гектор отправится на смерть, я сам с радостью прикончу тебя. Уоррен почувствовал себя моряком, выброшенным после кораблекрушения на остров Сомнения. Он сам хотел этого. Он сделал свой выбор. Безумие, снова подумал он, настоящее бузумие. Так потерпевший крушение моряк постепенно слепнет, глядя на медный диск солнца.
Если душа моя так раздвоена, если я до такой степени ненавижу Джонни Фей, то как же я могу ради нее делать все, на что только способен?
Но ведь это и значило быть адвокатом.

21

Утренние газеты пестрели заголовками по поводу событий минувшего судебного дня: “Свидетель по делу об убийстве доктора Отта подробно рассказывает о том, как обвиняемая угрожала своей будущей жертве”. Под репортажем была помещена фотография Джонни Фей, покидающей зал суда вместе со своими адвокатами. Изящная в своем сером чесучевом костюме, Джонни Фей улыбалась в камеру такой лучезарной улыбкой, словно суд только что вынес ей оправдательный приговор.
Прошлым вечером в своем номере в “Рейвендейле” Уоррен смотрел новости по каналу местного отделения Си-би-эс. Затем он переключил телевизор на 26-й канал, чтобы послушать мнение независимой телекомпании, и застал конец репортажа из зала суда. Джонни Фей снова улыбалась, немного склонив при этом голову, словно празднуя скромную победу. Выражение же лица самого Уоррена, пробиравшегося сквозь ряды микрофонов, говорило лишь о его равнодушном приятии всего происходящего. В лице Рика тоже не было обычной оживленности. Мы оба выглядим так, будто отдали все в руки culo, подумал Уоррен. Да мы, собственно говоря, так и сделали.
Голос Чарм за кадром бесстрастно произнес:
– Обвинение, представляемое помощником окружного прокурора Бобом Альтшулером, завтра продолжит свою работу, а затем придет день защиты или столько дней, сколько для этого потребуется. Главный адвокат Джонни Фей Баудро Уоррен Блакборн по-прежнему воздерживается от комментариев по вопросу о том, займет или нет подсудимая место свидетеля.
В хорошо знакомой Уоррену рамке-заставке появилось лицо Чарм. Выглядит отлично, подумал он.
– Однако в юридических кругах говорят, что Джонни Фей Баудро должна выступить с показаниями после заявления защиты, что убийство совершено в целях самообороны. Завтра в пять часов смотрите на нашем канале специальный выпуск “Независимых новостей”…
В одиннадцать часов в дверь ввалились Педро и Армандо (Уоррен отдал им запасной ключ от номера). Педро доложил, что они болтались вокруг миссии с раннего вечера. Человек, которого они знали под именем Джим, еще не появлялся.
– Что у нас есть покушать?
Уоррен сказал:
– Посмотрите в холодильнике, а нет – так закусочная за углом.
Он протянул Педро двадцатидолларовую бумажку.
– А завтра окажите мне любезность и отправляйтесь в миссию с утра. Оставайтесь там до полуночи. Даже позже, если это понадобится. Найдите того парня! Позвоните мне ближе к вечеру или оставьте информацию на автоответчике. Я хочу знать, как идут у вас дела.
– После полуночи автобусы уже не ходят, – объяснил Педро.
– Возьмите такси на обратный путь. Я заплачу.
В номере был страшный беспорядок. Пепельницы переполнены. В раковине громоздились грязные тарелки, на полу в ванной валялись скомканные полотенца, на кофейном столике были брошены две пустые упаковки от “Карта-Бланка”, и стопка видеокассет высилась на телевизоре.
– И поддерживайте чистоту в этом чертовом номере, – проворчал Уоррен.
Он уехал ночевать в дом Мари.

* * *

– Обвинение вызывает Хосе Хуртадо.
Уоррен сверился со своей копией списка свидетелей и с порядком очередности их выступлений, где напротив почтового адреса ресторана “Гасиенда” стояли три испанские фамилии. Хуртадо был метрдотелем, второй, Даниель Виллариэл, – официантом. Третий, Луис Санчес, без сомнения, – одним из музыкантов.
Хуртадо нарисовал суду общую картину: ужин при свечах, музыка мариачи, ссорящаяся парочка и “фроузн маргаритас”. Много “маргаритас”. Четыре “маргаритас” перед ужином, в баре. Еще шесть во время ужина. Свидетель предъявил счет из ресторана, и Альтшулер присоединил это к вещественным доказательствам.
– Это крепкий напиток, по вашему мнению? – спросил обвинитель.
– “Маргаритас” – очень крепкий. Никак не для детей.
– У меня нет больше вопросов.
– У меня тоже нет, – сказал Уоррен.
Луис Санчес принял присягу и устроился в деревянном кресле. Он не был одним из тех музыкантов, с которыми Уоррен беседовал во время своего визита в “Гасиенду”. Это был тощий, серьезный, рябой человек лет сорока.
А ведь я проворонил его, с досадой подумал Уоррен. Черт побери!
Санчес, как выяснилось, был барменом. Он вспомнил доктора Отта, который, по-видимому, был уже под хмельком, когда вошел в ресторан и выпил “три-по-четверти-маргаритас”, поданные ему Санчесом. Доктор и леди, которая была с ним, ссорились. Она ругалась на доктора.
– А вы не помните, какими именно словами она ругалась?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54