– Нет ли в окрестностях сект или храмов, исповедующих странные, а то и запрещенные веры?
– Если и есть, то совсем уж тайные, о которых нам неведомо. Вы полагаете, что убийства могут быть частью запретных ритуалов?
– Почему нет, чирре? Я сталкивался с подобным: вырезали сердце и печень. Но это случилось давно и далеко.
– Я не знаю, что делать, не знаю, что думать, – признался чирре. – Я беспомощен, как дитя. Лучше бы это были лесные грабители, с ними я нахожу общий язык. С ними – но не с бестелесными призраками, которые приходят за головами.
– Вы пишете, что на лицах мертвых нет особого испуга.
– А он должен быть непременно?
– Нет, совсем нет… – рассеянно сказал конестабль. – Но ничего страшного перед смертью они не видели. Например, дьявола.
Чирре сделал быстрый жест, отгоняя нечистого.
– Или не успели увидеть, – сказал он. Некоторое время они ехали молча. Бофранк заметил, что темнеет значительно быстрее, чем он ожидал.
Солнце, до того неясным пятном размазанное по низким облакам, уже садилось за верхушки сосен.
– Никакой связи, – заговорил чирре, продолжая, видимо, вслух свои невысказанные мысли. – Никакой связи. Парнишка-прислужник, гард, монах, почтенная дама, теперь вот дочь мельника…
– А если связь – в отсутствии связи?
– Что вы сказали, хире конестабль? И что я сказал? Я что-то говорил… Извините, наверное, задумался…
– Вы говорили об отсутствии связи, о том, что жертвы были совсем разными людьми, разными во всем. А я предположил в ответ, что связь может быть и в отсутствии связи.
– Связь – в отсутствии связи, – повторил Демелант. – Мудро. И бессмысленно. Точнее, бесполезно, конестабль. Это значит, что мы все равно не ухватим кончик нити.
Дорога пошла вниз, потом снова вверх. Кони шли медленно, посматривая по сторонам. Рыжий громко выпустил газы.
– Кладбище, – заметил чирре, поведя рукою влево. В самом деле, в нескольких шагах от дороги, среди нагромождений спутанного колючего кустарника виднелись могилы.
Таких Бофранк не видел давно – в городах исповедовали строгий, но богатый облик юдолей скорби, обелиски черного и белого камня, зачастую украшенные резьбой. Здесь же невысокие холмики венчали грубые деревянные столбы, в основном очень старые, некоторые – подгнившие и покосившиеся… В небогатых поселениях место последнего упокоения обозначали такими простыми столбами без указания, кто именно тут захоронен, – родным и близким и без того положено помнить, а чужому человеку нет нужды топтаться подле незнакомых могил.
Ближе к поселку столбы белели свежеошкуренной древесиной, наверное, где-то здесь будут захоронены предыдущие жертвы, здесь же закончит свой путь и безголовая красавица Микаэлина.
– Хижина смотрителя, – продолжал свое повествование Демелант. Унылый вид кладбища предполагал под хижиной хозяина покосившееся древнее строение, но было не так – островерхий небольшой домик стоял чуть поодаль, из трубы вился дымок, у невысокого забора щипали траву две грязные белые козы.
– Смотритель – старый Фарне Фог, живет один одинешенек, тихий и приятный человек.
– И не боится здесь один?
– А что ему остается?
Показались первые дома поселка, и Бофранк этому весьма обрадовался, потому что внезапно подступил страх, который витал вокруг и ждал подходящего момента, чтобы вцепиться. Пистолет на поясе и шпага казались ничтожной и слабой защитой. У чирре же и пистолета не было, только широкий, заметно шире положенного уставного, клинок, притороченный к седлу.
Закрытые ставни, высокие ворота, бревенчатые стены. Поселок казался безлюдным, но конестабль знал, что сквозь щели и прорези сейчас смотрят на него десятки глаз, смотрят с надеждой и подозрением. Мужичье, отребье, при случае с удовольствием распластавшее бы его косой или пронзившее вилами – Бофранку доводилось быть в герцогской комиссии после крестьянских войн на Западе, и он видывал их страшные последствия, – сейчас верило, что расфранченный хире с бледным лицом, приехавший из самой столицы, найдет убийцу и накажет по заслугам. Хире ведь знает, хире не напрасно приехал сюда в своей маленькой темно-зеленой карете, и не зря у хире на поясе висит хитроумная машинка, убивающая свинцом…
– Вы остановитесь у старосты? – спросил чирре. Демелант не мог этого не знать, но требовалось какое-то продолжение разговора.
– Хире Офлан любезно пригласил меня к себе, и я не видел причин отказать.
– Здешний постоялый двор вряд ли удовлетворил бы вас, равно как и иное другое жилище. Я довольно беден, так что тоже не предлагаю вам пристанища. Но если найдете время и желание навестить меня…
– Не премину это сделать, – ответил Бофранк из приличия, хотя не собирался становиться гостем чирре.
– В таком случае желаю вам приятного ужина и спокойного ночлега. Завтра утром я заеду за вами, конестабль.
– Хорошо.
Пришпорив коня, Демелант поскакал по пустынной широкой улице, а конестабль спешился и повел Рыжего к большому дому старосты. Здание представляло собой довольно уродливое нагромождение башенок, возвышавшееся над остальными строениями поселка вдвое. Ставни здесь были открыты, во многих комнатах горел свет. Поскольку Офлан не производил впечатления большого храбреца, Бофранк решил, что это представление устроено специально для него. Что ж, пусть так.
– Добрый вечер, хире прима-конестабль! – поклонилась встретившая его супруга старосты, толстая, с лицом добрым и до крайности глупым, каковое сочетание столь часто встречается у тучных людей. Тут же толклись сам староста и верный Аксель, который хоть и был низкого сословия, все же приехал из столицы, имел чин и требовал какого никакого уважения. Судя по масленым щекам и веселым глазкам, толику этого уважения Аксель уже получил в виде кувшина вина и доброй порции ветчины с овощами. Да и поселили его скорее всего в отдельной комнате, а не со слугами, как надо бы.
– И вам добрый вечер, хириэль Офлан. – Конестабль коротко поклонился и поцеловал пухлое запястье, унизанное жемчужной нитью и пахнущее ванилью.
– Ваша комната готова – смею надеяться, она вас устроит. Но прежде вас ждет ужин.
– Мне нужно вымыть руки, хириэль Офлан.
– Да-да, конечно. Ваш слуга вас проводит, ему уже показали дом и постройки… А затем прошу вас в обеденное зало, там все готово.
– Зало…
Аксель, слегка шатаясь, проводил конестабля к медному рукомойнику. Под выщербленным зеркалом лежало на полочке свернутое полотенце.
– Мыла нет, – развел руками Аксель. Взглянув на наглую его рожу, Бофранк спросил:
– А ты разве не взял из дому?
– Брал, да куда-то задевалось.
– Вижу, что врешь, совсем не брал, да что теперь… Завтра же купи в лавке, если здесь есть. А нет, так спроси хорошо у старосты.
– Было бы, так положили бы, – буркнул Аксель и, дождавшись, пока хозяин ополоснет руки, сунул ему полотенце.
– Отправляйся спать, и чтобы утром ничего не пил, а то велю чирре выпороть тебя, – велел Бофранк. Слуга послушно закивал.
Пресловутое «обеденное зало» располагалось на втором этаже постройки и представляло собой большую комнату без окон, в одном углу которой помещался камин. На обшитых светлыми досками стенах висели звериные шкуры, охотничье оружие, сидели на ветвях птичьи чучела. Длинный стол был накрыт к ужину, но семейство, очевидно, дожидалось высокого гостя и к трапезе не приступало. Помимо самого хире Офлана и его супруги здесь присутствовали Двое сыновей старосты, маленькая дочь и священник с круглым медальоном братства бертольдианцев.
– Прошу вас, хире прима-конестабль. – Староста придвинул к столу кресло с высокой спинкой, застланное серой мохнатой шкурой. Надеясь, что в ней нет паразитов, Бофранк сел.
– Мои сыновья, Титус и Симонус, – представлял тем временем свое семейство хире Офлан. – В будущем году хотим направить Титуса на учение в военную школу, может быть, составите протекцию, хире прима-конестабль?
– Ознакомившись со способностями – непременно, – расплывчато посулил Бофранк.
– Моя дочь, Магинна. А это – мой двоюродный брат, фрате Корн.
Священнику по статусу полагалось поцеловать руку, но Бофранк ограничился учтивым поклоном. Если священнику это и не понравилось, он ничем не выдал своего неудовольствия. Фрате Корн выглядел старше своего брата, но сложением был куда сухощавее. Он вертел в правой руке – и Бофранк заметил, что мизинец на ней обрублен – двузубую медную вилку.
– Вот поросенок, – староста снял крышку с продолговатого блюда, – вот жареные перепелки, чиненные орехами, вот овощи… Квашеный лук, рыбка из нашего озера… Вино трех сортов, я уж не знал, какое вам более по вкусу, а если прикажете, можно подать и пива…
– Благодарю вас, хире Офлан.
У конестабля и в самом деле проснулся аппетит, и он поспешил положить себе на блюдо солидный кус поросенка, щедро приправив его соусом и тушеными овощами. Еда оказалась простой, но вкусной, а после третьего бокала вина – к слову сказать, отменного – у конестабля слегка закружилась голова.
Староста шумно рассказывал что-то о местной жизни, его супруга ахала в нужных местах, дети ели, уставясь в тарелки. Священник тоже не являлся аскетом и уверенно поглощал перепелок, то и дело прикладываясь к бокалу. Это был жующий и говорящий мирок, отгородившийся в этой зале с жарко пылающим камином от ужаса, царящего снаружи. Об убийствах говорить боялись, говорили о море, напавшем на овец, о свадьбе молодой хиреан Эдель, о том, что дамба на озере может прохудиться и не худо бы при гласить из столицы инженера… Бофранку стало не приятно. Он сделал большой глоток вина и громко, перебивая очередную тираду старосты, спросил:
– Кто был женихом убитой хиреан Эннарден?
Молчание обрушилось, словно трухлявый потолок.
Староста замер с вилкой в руке, его жена тихо охнула.
– Дети, вам пора спать, – сказал Офлан, сделав усилие над собой. Оба мальчика и девочка тут же поклонились и, бросая осторожные любопытные взгляды на приезжего, удалились. Когда дверь за ними закрылась, священник хотел что-то сказать, строго воздев палец, но Бофранк звонко положил на столешницу нож и опередил его:
– Вы думаете, что я приехал и теперь всем вашим бедам конец. Хире наместный староста, так не бывает. Я ничего не знаю, и то, что я видел сегодня, испугало меня не меньше, чем вас. Может быть, немного меньше, я все же повидал мертвых в разных видах, но я не всемогущ. Я – человек, я могу ошибаться, в конце концов, я смертен. То, что происходит, ужасно. И если мы будем вот так сидеть, запершись, за уставленным яствами столом, мы все умрем. И в одно прекрасное утро нас найдут обезглавленными, точно так же, как бедную хиреан Микаэлину Эннарден.
Староста молчал, уставясь в пол.
– Молодой Рос Патс, – произнесла еле слышно толстуха.
– Что?
– Молодой Рос Патс, сын Эхеме Патса. Он хотел жениться на несчастной… на несчастной Микаэлине…
Женщина шумно зарыдала, прижав к лицу ладони.
– Прошу меня извинить, хириэль.
– Не извиняйтесь, – сказал священник. – Вы излили то, что думаем мы все. Я понимаю, хире Бофранк, что стены не скроют от зла, как и пустые разговоры… но… мы очень боимся.
– Вы говорите об этом и своей пастве?
– Пастве я говорю, что господь велик и все в руках его. И не советую покидать дома после захода солнца. Может быть, эти мои слова не слишком сочетаются, но я даю людям надежду и оберегаю их добрым советом.
– Это правильно, фрате. То, что вы не советуете покидать домов с наступлением темноты. Бог же, как я вижу, покамест занят иными делами. Насколько я знаю, один из слуг его тоже мертв?
– Да, брассе Зиммер. Он был вторым из убиенных. – Священник опустил тяжелые веки, видимо, ему не так уж просто было вспоминать об этом. Супруга старосты продолжала тихонько плакать, а ее муж, насупясь, потянулся за кувшином.
Положив в рот маленький кусочек рыбы, Бофранк аккуратно, опасаясь проглотить ненароком кость, прожевал и запил вином.
– Где был найден брассе Зиммер? Чирре мне писал достаточно подробно, но вы знали убитого и можете сказать что-то такое, чего хире Демелант не заметил.
– Брассе Зиммер был найден во дворе дома, где живут монахи. Монастырь невелик, это даже и не монастырь, а подворье при храме, где и окормляются монахи, числом шестнадцать.
– Шестнадцать без Зиммера? – уточнил конестабль.
– Шестнадцать с Зиммером. Я исполняю обязанности настоятеля, но живу в селении, а монахи – все вместе, в большом доме рядом с храмом. Как и велено писанием, ворот и ограды у их скромного обиталища нет, дабы каждый страждущий мог войти беспрепятственно… Оттого один из монахов и дежурит каждую ночь во дворе.
– То есть брассе Зиммер оставался снаружи, находился вне дома?
– Да… В противном случае другие послушники услышали бы шум борьбы или… Или увидели бы что-то.
– Борьбы? Разве была борьба?
– А чирре не сказал вам? – Фрате Корн удивленно посмотрел на конестабля. – Конечно, была. По крайней мере, брассе Зиммер оказал сопротивление. Его посох был сломан пополам и лежал неподалеку от тела.
– Где сейчас этот посох? – Бофранк подавил желание подняться. Даже если останки посоха и уцелели, что проку бежать и смотреть на них среди ночи? Нет, довольно, довольно вина. Он посмотрел на еду – порезанные вдоль белые зубчики чеснока лежали среди багрового соуса, словно выбитые человеческие зубы… Как все гадко!
– Посох сохранен послушниками, и завтра я покажу его вам.
– А молодой Пост…
– Патс. Рос Патс.
– Да-да, молодой Патс. Чем он занимается?
– Помогает отцу. У них большая семья, солидное хозяйство, много скота. Для обоих семейств это была хорошая партия…
– Я смогу с ним встретиться?
– Конечно, завтра же.
– Утром он предлагал созвать ополчение, – мрачно сказал староста. – Пришел ко мне и потребовал. Ночные дозоры, факелы… Я запретил.
– Почему? Мне кажется, это разумно. – Бофранк повернулся к старосте. Тот поскреб рукой морщинистое толстое лицо.
– Вот вы – человек военный, государственный, – задумчиво сказал он. – Знаете, наверно, такое, чего нам не положено или по скудоумию нашему недоступно.
1 2 3 4 5