Лес хотел покончить с этими глупыми страхами раз и навсегда с помощью одного специализированного исследования.
Однако это была не единственная причина, по которой он предпочел сам заняться изучением крови в качестве вектора.
– Безусловно, этот вектор используется кое-какими неприятными штуками типа СПИДа. Но кроме них я могу обнаружить и кое-что подревнее, - говорил он возбужденно. - Вирусы, которые почти до конца прошли путь превращения в полезные. Те, которые так хорошо приспособились, что стали совершенно незаметны и едва ли причиняют какое-либо беспокойство своим хозяевам. Быть может, мне даже удастся найти симбионтов! Тех, кто на самом деле помогает человеческому организму.
– Необнаруженный симбионт человека? - с сомнением фыркнул я.
– А почему бы и нет? Раз явной болезни нет, кто станет ее искать? Форри, это же совершенно новое поле для исследований!
Несмотря на весь свой скепсис, я был заинтригован. Вот за это его и прозвали «юным гением» - за эти полубезумные озарения. И как только это не вышибли из него во всех этих оксфордах-кембриджах? Но отчасти именно поэтому я и связался с Лесом и его лабораторией, прилагая все усилия к тому, чтобы мое имя фигурировало в его публикациях.
Итак, я стал следить за его работой. Конечно, вся эта затея выглядела довольно сомнительно и чертовски глупо… Но я был уверен, что в конце концов она может принести плоды. Поэтому я был морально готов, когда в один прекрасный день Лес пригласил меня поехать с ним на конференцию в Блумсбери. Сам коллоквиум был чистейшей рутиной, но я видел, что Леса так и распирает от новостей. Когда все закончилось, мы отправились пешком по Черингкросс-роуд в одну пиццерию, которая находилась так далеко от университета, что можно было не опасаться встречи с кем-нибудь из коллег. Только с публикой, дожидающейся открытия театра на Лестер-сквер.
Затаив дыхание, Лес заставил меня поклясться сохранить все в тайне. Ему просто необходимо было с кем-то поделиться, а я был только рад выступить в роли исповедника.
– За последнее время я побеседовал со многими донорами, - сообщил он, когда мы сделали заказ. - Такое впечатление, что, хотя некоторые люди боятся сдавать кровь, это во многом компенсируется повышенной активностью регулярных доноров.
– Это радует, - сказал я. Чистая правда. Я вовсе не возражал против того, чтобы в стране имелся необходимый запас крови. Когда-то давно в Остине мне даже нравилось смотреть, как люди заходят в фургончик Красного Креста… Нравилось, пока кто-то не попросил меня внести свой вклад в это дело. На это у меня не было ни времени, ни желания, так что я отказался, сославшись на малярию.
– Форри, я нашел одного любопытного типа. Похоже, он начал сдавать кровь, когда ему было двадцать пять, еще во время второй мировой. И сдал за это время, наверное, галлонов тридцать пять - сорок.
Я быстро подсчитал в уме.
– Погоди-ка. Ведь он уже не проходит по возрасту!
– Совершенно верно! Он сознался в этом, только когда его заверили в полной конфиденциальности. Когда ему исполнилось шестьдесят пять, он просто не захотел завязывать с донорством. Крепенький такой старикашка… Несколько лет назад перенес небольшую операцию, однако до сих пор в весьма приличной форме. Так что, когда местный клуб «галлонщиков» устроил ему пышные проводы на заслуженный отдых, он просто переехал в другой конец округа и зарегистрировался на новой станции переливания, назвавшись вымышленным именем и занизив свой возраст.
– Забавно. Но вполне безобидно. Скорее всего, ему нравится ощущать себя нужным обществу. Готов поспорить, он любит заигрывать с медсестрами и с удовольствием лопает бесплатную еду… Устраивает себе раз в два месяца этакий регулярный праздник в компании дружелюбных и приветливых людей.
Вот только не надо думать, что раз сам я самовлюбленный ублюдок, то не способен понять поведение альтруистов. Как и у большинства людей пользовательского типа, у меня нюх на мотивы, которые движут простаками. Таким, как я, эти вещи знать просто необходимо.
– Сперва я тоже так решил, - кивнул Лес. - Потом обнаружил еще несколько подобных персонажей и решил назвать их «зависимые». Поначалу я никак не связывал их с другой группой под кодовым названием «новообращенные».
– Новообращенные?
– Ну да. Люди, которые вдруг начали сдавать кровь - внимание! - вскоре после того, как сами оправились от операции.
– Может, они таким образом частично оплачивают лечение?
– Вряд ли. Не забывай, у нас ведь государственное здравоохранение. И даже для платных пациентов такое объяснение годится лишь на первые несколько раз.
– Тогда что, благодарность?
Чувство для меня чуждое, но теоретически понятное.
– Возможно. У людей, побывавших на грани жизни и смерти, могла повыситься сознательность, и они решили стать более добродетельными. В конце концов, полчаса на станции переливания несколько раз в год - невеликое неудобство в обмен на то…
Тоже мне, святоша! Разумеется, Лес был донором. Он продолжал разглагольствовать о гражданском долге и все в таком духе, пока не явилась официантка с нашей пиццей и двумя кружками свежего горького пива. Это заставило Леса ненадолго заткнуться. Но как только она ушла, он, сверкая глазами, наклонился ближе.
– Нет, Форри, это не оплата счетов и даже не благодарность. Во всяком случае, не для всех из них. С этими людьми произошло нечто большее, чем простое пробуждение сознательности. Они стали новообращенными, Форри. Они начали вступать в клуб «галлонщиков» и даже больше! Такое впечатление, будто в каждом из них произошли изменения личности!
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что значительный процент тех, кто за последние пять лет перенес серьезные операции, полностью поменяли свои социальные установки. Помимо донорства, они увеличили пожертвования на благотворительность, стали членами родительских комитетов и отрядов бойскаутов, превратились в активистов «Гринписа» и движения «Спасите детей»…
– Короче, Лес. К чему ты клонишь?
– К чему? - Он покачал головой. - Честно говоря, некоторые из этих людей словно бы впали в зависимость… В зависимость от альтруизма. Вот тут-то мне и пришло в голову, Форри, что это ведь может быть новый вектор!
Вот так запросто он это и сказал. Естественно, я уставился на него, разинув рот.
– И какой вектор! - шептал он, все больше распаляясь. - Что там тиф, или оспа, или грипп! Сущие дилетанты! Их давно пора сдать в утиль со всем этим чиханием, шелушением и прочей дрянью. СПИД, конечно, тоже использует кровь в качестве вектора, но так грубо, что это невозможно не заметить. Он заставляет нас разрабатывать анализы, начинать долгий, длительный процесс его выделения. А вот СПИЧ…
– Спич?
– Нет, Форри. Эс-Пэ-И-Че, - ухмыльнулся он. - Так я назвал новый вирус, который мне удалось выделить. Это расшифровывается как «синдром приобретенной избыточной человечности». Ну, как тебе?
– Отвратительно. Ты что, хочешь сказать, что существует вирус, который воздействует на человеческое сознание? Да к тому же таким сложным способом?
Я отказывался в это верить и в то же время струсил так, что во рту пересохло. Я и раньше-то испытывал суеверный страх перед всеми этими вирусами и векторами. А теперь Лес запугал меня окончательно.
– Да нет, разумеется, нет, - рассмеялся он. - Все гораздо проще. Представь, что будет, если в один прекрасный день некий вирус случайно обнаружит способ заставлять людей получать удовольствие от сдачи крови?
Кажется, я только молча моргнул, не в состоянии отреагировать как-то иначе.
– Ты только подумай, Форри! Помнишь того старичка, о котором я тебе говорил? Он поведал мне, что каждые два месяца, то есть как раз тогда, когда можно снова сдать кровь, у него «все нутро болит». И этот дискомфорт проходит только после нового кровопускания!
Я снова моргнул.
– Ты хочешь сказать, что всякий раз, когда он сдает кровь, на самом деле он угождает своему паразиту, давая тому возможность переселиться к новому хозяину…
– А новые хозяева - это люди, перенесшие операцию, ведь в больнице им переливают свежую кровь. И все потому, что наш старичок оказался так щедр! Дело сделано, они заражены. Но этот вирус хитёр, он не такой жадина, как СПИД или даже грипп. Он предпочитает действовать тихо и незаметно. Кто знает, быть может, он даже достиг некоторой степени симбиоза со своими хозяевами - помогает им отражать нападения других организмов или…
Он увидел мое лицо и замахал руками.
– Ну ладно, ладно, это уже натяжка, я знаю. Но ты только представь! А ведь симптомов болезни нет, поэтому этот вирус до сих пор никто не искал.
И тут до меня вдруг дошло: он его выделил. И, мгновенно осознав, что это может сулить в смысле карьеры, я тут же принялся строить планы: как сделать так, чтобы мое имя тоже стояло на его работе, когда он ее опубликует. Я был так поглощен этими мыслями, что на несколько мгновений потерял нить его рассуждений.
– …А теперь мы подходим к самому интересному. Ну скажи, что подумает нормальный, эгоистичный, консервативно настроенный обыватель, если вдруг обнаружит, что ему хочется посещать станцию переливания крови как можно чаще?
– М-м… - Я покачал головой. - Что его околдовали? Загипнотизировали?
– Чепуха! - фыркнул Лес. - Не так устроена человеческая психика. Нет, мы склонны совершать множество вещей, сами не зная зачем.
Однако объяснения нам нужны, и поэтому мы начинаем рассуждать логически! Если очевидное объяснение не лежит на поверхности, мы его изобретаем, и желательно такое, которое помогает нам думать о себе лучше. Эго, мой друг, штука могучая! Ну-ну, подумал я про себя, не учи ученого!
– Значит, альтруизм, - произнес я вслух. - Люди замечают, что стали чаще наведываться на станцию переливания. И делают вывод, что просто такие уж они хорошие… Они начинают этим гордиться. Хвастаются перед другими…
– Ты на верном пути, - кивнул Лес. - И благодаря этой гордости, а также похвалам по поводу этой своей новоявленной щедрости, они склонны экстраполировать ее и на другие сферы жизни.
– Вирус альтруизма… - выдохнул я с благоговейным трепетом. - Господи, Лес, когда мы это опубликуем…
И тут же осекся, заметив, как Лес вдруг нахмурился. Я подумал было, это из-за того, что я употребил слово «мы». И кто меня за язык тянул… Но нет, Леса всегда интересовало нечто большее, чем просто научное признание, его запросы были гораздо выше.
– Нет, Форри, не сейчас. Пока что мы не можем это публиковать. Я изумленно покачал головой.
– Но почему? Лес, это же грандиозно! Это же подтверждает все твои идеи про симбиоз и все такое. Дело пахнет «нобелевкой»!
Тут я, конечно, дал маху - вслух высказал сокровенное… Но Лес, кажется, и не заметил. Проклятье! Ну почему он не такой, как большинство ученых, которых пуще прочего влечет стокгольмский соблазн? Лес, видите ли, был исключительным.
Исключительным альтруистом.
Так что видите, он сам во всем виноват. Он и его проклятая добродетель - это они заставили меня впервые задуматься о том, что впоследствии я решил совершить.
– Как ты не понимаешь, Форри! Стоит нам опубликовать это открытие, как кто-нибудь тут же разработает анализ на антитела к вирусу СПИЧ. Доноров, в крови которых они будут обнаружены, не пустят на порог станции переливания, точно так же, как переносчиков СПИДа, сифилиса и гепатита. А это будет невероятно жестокая мука для всех этих несчастных.
– Да плевать на них! - почти заорал я. Несколько любителей пиццы неодобрительно глянули в мою сторону. Невероятным усилием воли я заставил себя говорить спокойно. - Слушай, Лес, носители вируса будут признаны больными, верно? Так что им обеспечат врачебный контроль. А если все, что им нужно для счастья, это регулярные кровопускания, так в чем проблема? Пусть заводят пиявок в качестве домашних животных! Лес улыбнулся.
– Разумно. Но это не единственная - и даже не главная причина, Форри. Нет, пока что я не стану это публиковать, и точка. Я просто не могу допустить, чтобы эту болезнь остановили. Она должна распространиться по миру, превратиться в эпидемию, пандемию!
Я уставился на него и, увидев огонь в его глазах, понял: Лес не просто альтруист. Им завладел один из самых коварных человеческих недугов - мессианство. Лес решил спасти мир.
– Как ты не понимаешь, Форри! - продолжал он с жаром новообращенного. - Эгоизм и жадность разрушают нашу планету! Но природа всегда находит выход, и быть может, этот симбиоз - наш последний шанс, последняя возможность стать лучше, научиться помогать друг другу, пока не поздно! Предмет нашей особой гордости - предлобные доли мозга, эти куски серого вещества над глазами, делают нас намного сообразительнее зверей. Но что хорошего они нам дали? Не бог весть что. Мы до сих пор не можем придумать, как выбраться из кризиса двадцатого века. По крайней мере, от одних только дум толку мало. Нужно что-то еще. И я убежден, Форри, СПИЧ и есть это «что-то еще». Мы должны сохранить этот секрет - по крайней мере до тех пор, пока вирус не распространится среди населения настолько, что обратного пути уже не будет.
Я сглотнул.
– И как долго? Сколько ты собираешься ждать? Пока он не начнет влиять на результаты голосования? Пока не пройдут очередные выборы?
Лес пожал плечами.
– Как минимум. Лет пять, может, семь. Видишь ли, этот вирус имеет тенденцию поражать тех, кто недавно перенес операцию, а это в основном люди пожилые. К счастью, именно они чаще всего обладают в обществе определенным весом. И голосуют за Тори…
Он все говорил, говорил, а я слушал вполуха, потому что уже пришел к роковому решению. Через семь лет от этого гребаного соавторства не будет никакого проку ни для моей карьеры, ни для амбиций. Конечно, теперь, когда я узнал секрет Леса, я мог бы его выдать. Но в результате он только обозлится на меня, а все лавры все равно достанутся ему. Люди обычно помнят первооткрывателей, а не стукачей.
Мы расплатились по счету и направились к станции Черинг-кросс, где можно было сесть на метро до Паддингтона, а оттуда уже добраться до Оксфорда.
1 2 3 4