Так что подлинная исключительность в к
онечном счете может существовать лишь только там, где нет даже и слабой т
ени подобия всей этой неразумной людской массы тому , кто приз
ван стоять высоко над нею, где нет даже и следа какой-то их соприродности.
Словом, только там, где обнаруживается какой-то иной и абсолютно непости
жный ни рассудком обывателя, ни даже разумом мыслителя генезис.
Таким образом, как ни крути, но уже самая способность понять сторонним (пу
сть даже и весьма незаурядным) умом источник и механизм государева замыс
ла неизбежно умаляет достоинство самого помазанника: ведь понять и оцен
ить что-то Ц всегда означает собой, хотя бы на миг возвыситься над тем, чт
о подлежит нашей оценке. А это значит, хотя бы на миг подняться и над самим
венценосцем. Вот так и здесь: даже частичная прозрачность мотивов, опред
елявших решения юного государя, была способна только унизить абсолют ве
рховной власти. Воспитанное же Иоанном понятие о правах, воспринятых им,
не допускали даже и мысли о каком бы то ни было Ц пусть даже минутном Ц в
озвышении над нею. Подлинная, абсолютная, власть всегда обязана стоять о
причь людской природы, парить над толпою ничтожеств; ничто вершимое ею н
е может быть вмещено и объято убогим мозжечком обязанного лишь к слепому
повиновению земного червя.
Так что век Избранной рады не мог быть долгим уже «по определению». Очень
скоро все должно было измениться. И очень скоро все действительно измени
тся, вернее сказать, встанет на свои места.

6. Последние испытания

«Вы мнили, что вся Русская земля под ногами вашими?», спросит Иоанн, в свое
м послании князю Курбскому бросая обвинение былым советникам из Избран
ной рады и тем самым как бы оправдывая разрыв с нею. Правда, слова эти буду
т написаны много позднее, но можно не сомневаться, что нечто подобное зву
чало и в самом начале разрыва. Знаменитый демарш Людовика XIV: «Вы думали, го
спода, что государство Ц это вы?…» Ц едва ли не калька с них. Дело не тольк
о в лексико-семантическом сходстве Ц слова одного и слова другого знам
енуют собой решительное отъединение центральной власти от своих подда
нных.
Во Франции это выразится не только в виде создания нового аппарата центр
альной власти, но и в заложении новой национальной столицы Ц Версаля. На
Руси за столетие до того было все то же (историческая легенда гласит, что д
аже столицу царь хотел перенести в Вологду, но выпавший из свода собора к
амень, чуть не убив его, послужил знаком того, что этот перенос неугоден Бо
гу) но это «все то же» приняло дикую форму опричнины.
Какой логикой, какой высшей государственной потребностью, какими закон
ами формирования и функционирования верховной власти может быть объяс
нен этот чудовищный институт?

«Какому дьяволу, какому псу
в угоду,
Каким кошмарным обуянный сном?…»

Какой монарх мог придумать такое для своего народа? Только одно разумное
объяснение могло быть всей этой фантасмагории Ц решительная неспособ
ность водительствуемых стать хотя бы отчасти достойными своего велико
го вождя.
Можно, конечно, быть слепым, и в неразумии своем не различать в поставленн
ом над ними государе то, что обязано бросаться в глаза каждому. Но ведь все
му же есть предел, и нельзя не понимать, что даже здесь, на самой вершине лю
дской пирамиды, пролегает бездонная бездна между тем, кому венец дается
по простому праву рождения, и у кого это право возводится в степень его со
бственной исключительности. Не понимать эту истину, Ц значит, святотат
ствовать над той сокрытой даже от многих властителей тайной, что связует
совсем не рядового помазанника с Тем, Кто только и способен отличить Ц
его . Единственного из людей. Да, Бог и в самом деле дарует каждо
му талант и свободу. Да, убоясь и того и другого, слабые зарывают талант в з
емлю и отчуждают свою свободу в пользу кого-то сильного. Но ведь есть же в
се-таки среди всех недостойных Его даров и тот , кто способен с
ам собрать и умножить все, чего так пугливо сторонятся слабые. Так неужел
и же верховная власть, ниспосылаемая ему , изначально равна то
й, которая дается обыкновенной посредственности, единственным достоин
ством которой служит лишь зачатие на царском ложе?
Мысль историка, который пытается проникнуть в сплетения мотивов, опреде
лявших логику рождавшегося в России абсолютизма, как правило, видит толь
ко борьбу с оппозиционным боярством. Этот мотив, в общем-то, известен мона
рхиям всей Европы того времени, наследие средневековья во всех странах п
реодолевалось долго и болезненно. Но вспомним: абсолютизм Ц это ведь во
все не пострижение всех под одну гребенку, отнюдь не жесткое подчинение
всех и вся каким-то одним верховным государственным интересам. В действ
ительности его рождает острая необходимость устранения правовой «чере
сполосицы», ликвидации внутренних границ, таможенных барьеров, веками с
кладывавшихся на рубежах владений, еще совсем недавно практически непо
двассальных короне. Добавим сюда необходимость централизации таких го
сударственных институтов, как «силовые» и дипломатические ведомства, д
о того существовавшие при дворе любого крупного барона, дерзавшего пося
гать на независимость от политический линии своего сюзерена. Не забудем
также и о давно вызревшей потребности развивающихся государств в едино
й системе мер и весов и так далее, и так далее. Так что не одна только центра
лизация политической власти стоит за абсолютизмом.
Но и в подчинении всей жизни государства какому-то одному политическому
центру есть свои пределы, прехождение которых способно поставить под уг
розу само его существование. Вспомним: семь десятилетий «строительства
коммунизма» в нашей стране наглядно продемонстрировали то непреложное
обстоятельство, что абсолютная централизация всего и вся возможна толь
ко в чрезвычайных условиях тотального противостояния нации какой-то вн
ешней подавляющей силе; государственная же система, которая и в мирное в
ремя обязывает к апробации любых решений одной только верховной инстан
цией, в принципе нежизнеспособна. Советский Союз не выдержал мирного сор
евнования с Западом не в последнюю очередь именно по этой причине. Поэто
му известное распределение властных полномочий между политическим цен
тром и политической же периферией абсолютно неизбежно при любых, даже са
мых деспотических, тоталитарных режимах. Казалось бы, ничего деспотичне
й восточных монархий история никогда не знала, но ведь и там существовал
и сатрапии, которым делегировалось многое от того, что атрибутивно, каза
лось бы, лишь центральной власти. Так что видеть в борьбе с непокорным боя
рством исключительно укрепление авторитета трона было бы в корне непра
вильно. По сути дела все это не более чем историографическая легенда, авт
оритет которой освящен не менее грозным, чем имя самого Иоанна, именем др
угого тирана, Иосифа Сталина. Вспомним, ведь это им в беседе с Эйзенштейно
м на встрече, посвященной съемкам «Ивана Грозного», впервые была высказа
на парадоксальная идея о прогрессивности всех тех репрессий, которые бы
ли обрушены тогда на русское боярство. Больше того, «вождь народов» выск
азался даже в том духе, что репрессии того времени были недостаточны, что
нужно было срубить еще не одну голову…
Нет, ностальгия по абсолютной власти не может быть объяснена одной лишь
потребностью политического разоружения склонных к известной центробе
жности земельных баронов. Идея абсолютной монархии, конечно, рождалась с
амим временем, но ведь и монархи той далекой эпохи Ц это вовсе не деперсо
нифицированные силы истории. А значит, и им были присущи какие-то глубоко
личные мотивы. Мотивы, которые незримо для всех добавляли что-то свое в во
жделение ничем не ограниченного суверенитета.
Но все же должно было произойти и еще нечто такое, что окончательно освоб
ождало бы это глубоко личное от всех внешних оков и противовесов, нужен б
ыл какой-то дополнительный внешний толчок, способный высвободить, након
ец, энергию давно копившегося напряжения.
Как кажется, первый кризис в отношениях Иоанна с его окружением был вызв
ан внезапной тяжелой болезнью, наступившей после возвращения из Казанс
кого похода. В те дни было неясно, сумеет ли он выжить, и в связи с этим встал
неизбежный вопрос о престолонаследии. Царь потребовал немедленного пр
инесения присяги своему сыну от Анастасии. Но многие ближние бояре, сказ
авшись больными, уклонились от целования креста в пользу лежавшего в пел
енках младенца. Ходили слухи, что они «хотели на государство» двоюродног
о брата Иоанна Владимира Старицкого.
Этот сюжет в подчеркнуто контрастных зловещих черно-белых тонах запеча
тлен в знаменитом фильме Эйзенштейна, кадры которого стали не только реж
иссерской, но и операторской классикой.
Колебались многие, среди них и тогдашние вожди Избранной рады: духовник
царя Сильвестр и Адашев. Это, как уже говорилось здесь, в скором времени пр
ипомнится и тому, и другому.
Кризис разрешился, в общем-то, благополучно, в конце концов все присягнул
и царевичу-младенцу. Сам Иоанн выздоровел, но его душевное равновесие бы
ло уже навсегда надломлено. Отныне русский царь будет жить в вечном стра
хе, даже пищу станет принимать только из рук своей Анастасии. Ей же он покл
янется (и до конца останется верен своей клятве), что никогда не забудет по
ведения бояр у его смертного ложа.
Поведение бояр, похоже, никакого удивления у нас не вызывает, в высшем чин
овничьем слое мы привыкли видеть только одно Ц прямую измену государст
венным интересам России. На Сильвестре же и Адашеве останется несмываем
ое ничем пятно двурушничества, многие (до сих пор) будут обвинять их в том,
что они в те трагические дни попытались переметнуться на сторону против
ников царя. За всем этим стоит давняя историографическая традиция, котор
ая, наверное, и не могла быть иной ни в условиях российской монархии, ни в с
талинское время (повторимся, к Иоанну «вождь народов» относился с велики
м уважением).
Но только ли патологическая склонность к предательству высших государ
ственных интересов стояла за всей той неприличной политической возней
у постели умирающего государя?
Задумаемся над одним обстоятельством, которое знакомо истории едва ли н
е каждого народа и которое никак не может быть игнорировано в затронутом
здесь контексте. Что на самом деле значило в тех условиях присягнуть нас
леднику Иоанна? Ведь править до своего совершеннолетия тот все равно не
мог, и речь могла идти только о регентстве. Но реальная политическая сила
оставалась вовсе не за теми, кто должен был бы долгие годы хранить для нег
о монарший венец. Разумеется, целование креста в те поры значило многое, н
о ведь далеко не все, царский же трон Ц это слишком большой приз, чтобы ра
ди него можно было удержаться не только от клятвопреступления. Была ли с
пособна эта присяга остановить тех, кто мог вожделеть Ц и, несомненно, во
жделел Ц царской власти и кому она, эта царская власть, в те дни чуть ли не
сама шла в руки? Едва ли, а это значит, что исключать дышащее гражданской в
ойной двоевластие было никак нельзя, и скорее всего результатом такой пр
исяги стали бы страшные для всей России потрясения. Впрочем, и царевичу о
на вряд ли сослужила бы хорошую службу. Здесь ведь уже говорилось о том, ка
ким было собственное младенчество Иоанна, но заметим: при всем том, что та
к отравило его детские годы, на его будущую власть никто, в общем-то, не пос
ягал. Все годы того дикого боярского беспредела, которым возмущался он с
ам и справедливо возмущаются российские историки, ни устранить, ни даже
просто отстранить его от престола всерьез, как кажется, никому не приход
ило и в голову. В ситуации же с его наследником формировался совершенно и
ной расклад сил. Да и политические нравы царствованию его отца смягчить
не удалось, скорее наоборот, убийство как удобный способ решения зачасту
ю вполне будничных управленческих проблем, стало куда более обычным, чем
до него. Так что же именно в не столь уж и далеком будущем могло ожидать ег
о собственного сына? Ответом, думается, может служить трагическая судьба
другого царевича Ц Дмитрия, последнего сына Иоанна от Марии Нагой, кото
рый (по так и не доказанным, но тем не менее вполне основательным слухам) н
егласным распоряжением Бориса Годунова в 1591 году был зарезан в совершенн
о симметричном политическом пасьянсе, когда на стороне царевича было то
лько абстрактное право престолонаследия, на стороне претендента Ц реа
льная сила. Напомним же и другое, совсем недавнее, свидетелями чему было н
ыне здравствующее поколение россиян, Ц то, как уже сходивший с политиче
ской сцены Борис Ельцин назначал на пост российского премьер-министра н
икому до того неизвестного чиновника Владимира Путина. Совершенно очев
идно, что это назначение было жестом прямого указания на своего политиче
ского преемника. Но, хоть и говорят, что история не знает сослагательного
наклонения, вряд ли можно сомневаться в том, что если бы Ельцина через кор
откое время вдруг не стало, Россию бы сотрясла очередная смута. Причем со
всем не исключено, что, как водится у нас, весьма обильная кровью, ибо расс
трелами тогда все еще грезили многие. Как знать, может быть, для нового пре
мьера единственная возможность уберечь страну (да и обеспечить свою соб
ственную безопасность) крылась только в том обстоятельстве, что верховн
ая власть до времени сохранялась за Ельциным? Отдадим должное: предостав
ленным им временем и будущий и уходящий российские президенты распоряд
ились самым лучшим образом.
Это после смерти Петра, после Гражданской войны, после развала Советског
о Союза вопрос о том, кому именно достанется высшая государственная влас
ть, решал многое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31