Так поступали все. Он поспешно обшарил свои карманы и, досадливо взмахнув рукой, выругался с подлинным огорчением:
— Россо Dio! Я все отдал старой ведьме… При себе у меня ничего нет.
Примирившиеся со своим господином головорезы была настроены на редкость добродушно. Гренгай, спустивший свору с цепи, первым нашел выход, провозгласив:
— Это пустяки! Я вполне удовлетворюсь прекрасной золотой цепью, что висит у вас на шее. А ты, Эскаргас?
— А меня устроит алмазная застежка на колете. Что ты скажешь, Каркань?
— Мне было бы интересно сравнить, будет ли перстень с мизинца монсеньора так же сверкать на маленькой ручке моей хорошей знакомой.
По мере того, как они называли избранные ими вещи, Кончини без колебаний срывал с себя драгоценности и швырял их на пол. Его нисколько не смущал этот откровенный торг, этот наглый грабеж — более того, он все больше успокаивался, ибо видел в этом очевидное доказательство честности намерений.
Он пережил мгновение бессильной ярости и нестерпимого отчаяния, когда обнаружил, что остался без гроша. Слишком хорошо зная своих подручных, он был уверен, что без требуемого задатка они и шагу не ступят. А ведь чтобы совершить ускользающую от него месть, он пошел на унижение — он, Кончини, дошел до того, что стал почти умолять троих мерзавцев, которые его предали, оскорбили, насмеялись над ним. И неужели все это было напрасно? Он готов был локти кусать от бешенства.
Поэтому он возликовал, считая, что отделался очень дешево… ибо мы знаем, чем он собирался расплатиться с тремя храбрецами.
Как известно, Кончини при необходимости, умел обуздывать свою ненависть, что составляло его силу и свидетельствовало о большой гибкости ума. Если человека, нанесшего ему оскорбление, можно было использовать, он делал это без колебаний. Именно поэтому он не прогонял от себя Жеана Храброго, которого уже успел возненавидеть, ибо юноша несколько раз тяжко его унизил. Именно поэтому он стремился завоевать расположение троих головорезов, которым не доверял и которые его насильно обезоружили.
Однако при воспоминании об унижениях он дрожал от ярости, а мозг его напряженно работал. Первоначально он хотел с их помощью сломить сопротивление Жеана, но теперь, вследствие раздумий, план его коренным образом изменился. И, швыряя им драгоценности, он говорил себе:
«Берите, подлые собаки, грызите эту жалкую кость! Мне надо только, чтобы вы оказались по ту сторону двери — и я опускаю засовы! Какой великолепный будет улов! Все четверо в полной моей власти! Затем нужно послать одного из слуг, которых они, судя по всему, действительно, связали, за подкреплением. Через час здесь будет пятьдесят крепких молодцов — вполне достаточно, чтобы справиться с этими разбойниками. Я же останусь стеречь их и наблюдать за ними, о чем они и знать не будут. На окнах, к счастью, везде надежные железные решетки — тут и стараться нечего. Что с дверями? Вполне допускаю, что вчетвером они могут высадить какую-нибудь из них, но на это у них уйдет не меньше двух часов, следовательно, времени у меня более чем достаточно!»
Вот о чем размышлял Кончини, хотя по лицу его об этом никак нельзя было догадаться.
Троим же храбрецам явно не хватало подобной спасительной выдержки. Они наверняка считали, что провернули выгодное дельце, а потому ликовали, не считая нужным этого скрыть. Но, запрятав в самые глубины своих бездонных карманов драгоценности, вырванные у Кончини, приятели вновь обрели серьезность, как и подобает людям, которым предстоит тяжелая работа, и с полным спокойствием выслушали инструкции своего господина.
— Главное же, — сказал Кончини в заключение, — возьмите его живым и невредимым. Как видите, я очень дорожу его шкурой.
— Понятное дело!
— Ведь за эту шкуру платят сто тысяч ливров!
— Она вам и в самом деле дорого обошлась.
Храбрецы шумно расхохотались, а Кончини соизволил улыбнуться этой остроумной шутке.
— Он мне нужен живым! Живым, понимаете? — настойчиво повторил фаворит королевы.
— Само собой разумеется!
— Как вы скажете, так мы и сделаем!
— Да и сработать это гораздо проще!
Последнюю фразу произнес Гренгай, и она пробудила подозрение Кончини, недоверчивого по природе.
— Почему же проще? — спросил он. пристально глядя на парижанина. — Мне казалось, что это, напротив, труднее.
Гренгай, бесцеремонно пожав плечами, ответил с плохо скрываемым презрением:
— Сразу видно, что вы дворянин, монсеньор.
— Жалость какая! Совсем не знает, как надо предавать друзей.
— Придется его научить.
Хитрые физиономии лучились радостью при мысли о предстоящем уроке. Наши храбрецы вели себя столь добродушно и вольготно, что смогли бы усыпить бдительность самого подозрительного человека, — во всяком случае, в настоящую минуту Кончини нисколько в них не сомневался. Однако ему не терпелось закрыть их на ключ вместе с Жеаном Храбрым, поэтому он сказал с некоторым раздражением:
— Говорите яснее… и покороче.
К объяснениям приступил Гренгай, взявший на себя инициативу в этом разговоре.
— Вот, скажем, мы трое Мы ваши добрые друзья, друзья, которым вы полностью доверяете.
— Неужели ты это взаправду, Гренгай? Не может быть, чтобы ты хотел стать другом монсеньора! — вмешался Эскаргас.
Фраза эта прозвучала несколько двусмысленно, и Кончини нахмурился. Но Эскаргас выглядел таким простодушным и вел себя так почтительно, что подозревать его было невозможно. В конце концов, нельзя же ожидать от бандита умения выражаться так учтиво, словно он придворный! Впрочем, Гренгай уже продолжал свою речь:
— Пусть это будет предположение. Мы приходим к вам с визитом. Кладем шпаги свои и кинжалы вот сюда… — и они действительно отложили в сторону свои клинки, — с единственной целью усыпить ваши подозрения, если они у вас имеются. Сделав это, мы с Эскаргасом честно протягиваем вам руку.
— И говорим: «Дорогой друг, прощай!» Иными словами, как ваше здоровье? — добавил Эскаргас.
— Вы, естественно, пожимаете руку каждому из нас, — продолжал Гренгай, — вот таким манером! — Кончини не подал руки, а, напротив, попятился. — Тогда мы вас хватаем и держим очень крепко.
— Я же, Каркань, быстренько обматываю вам запястья вот этой прочной веревкой.
Тут Каркань, действительно, ловко связал руки Кончини, который тщетно пытался вырваться, изрыгая проклятия и задыхаясь от бешенства. Его усилия, впрочем, ни к чему не привели, ибо обещанный урок, уже перешел в стадию реальной демонстрации! А трое хитрецов, посмеиваясь и фыркая от удовольствия, обменивались веселыми репликами, не забывая при этом о деле.
— Отлично, Каркань!
— Да не вертитесь вы так…
— Мы просто показываем, как надо обходиться с друзьями.
— Теперь займемся ногами…
— Эй, полегче! Не брыкайтесь, черт побери!
— Говорят же вам, что это все понарошку!
— Экий он упрямый!
— Вот и ноги у вас связаны… теперь вы и пальцем не пошевельнете! А для надежности мы завернем вас в этот плащ и сверху еще раз обмотаем веревкой.
— Клянусь кишками папы! Он вопит, словно свинья, когда ее режут… прямо слушать неприятно!
— Значит, надо заткнуть ему рот этим миленьким кляпом.
— Вот так! Наконец-то успокоился!
— Затем мы вас бережно поднимаем, — им следовало бы сказать: «грубо», — открываем вот эту дверь, — открыв ее, они вошли в спальню, толкаясь и дергая в разные стороны несчастного Кончини, смеясь во все горло и счастливые, как школьники, которым удалось напакостить учителю, — и здесь, — продолжал один Гренгай, — мы нежно кладем вас на эту кровать, — они с размаху бросили туда своего беспомощного пленника, — и говорим, -тут они выстроились в ряд перед Жеаном:
— Мессир Жеан, вот вам синьор Кончини, связанный и упакованный наилучшим образом… ему очень хотелось запереть нас вместе с вами, и он бы это сделал, ей-богу… только мы для него оказались слишком хитры!
Глава 15
В ГОСТИНИЦЕ «ПАСПАРТУ»
После исчезновения Кончини Жеан Храбрый не сделал никаких попыток вернуть себе свободу. Он по-прежнему с безмолвной нежностью взирал на девушку, и в глазах его сияла любовь.
Бертиль, со своей стороны, видя, как он спокоен, как презрительно-равнодушен к нависшей над ними угрозе, глядела на него с трогательным доверием.
Жеан даже не удосужился подойти к большой двери. Он знал, что Кончини должен был запереть ее, и спокойно ждал развития событий. Возможно, он успел отдать соответствующие распоряжения — правда, теперь, когда он очнулся от любовного томления, ему казалось, что с исполнением его приказов несколько замешкались. Он жаждал поскорее увести девушку из этого грязного места.
Услышав, как поднимаются засовы, он повернулся не к двери — ибо был уверен в том, что произойдет, — а к Бертиль. Сняв с себя плащ, он закутал девушку с нежностью и проворством матери, пеленающей ребенка, и произнес мягко:
— По ночам еще свежо.
Она не воспротивилась ни словом, ни жестом, принимая прикосновения его рук с доверием младенца, прильнувшего к материнской груди. Когда трое храбрецов вошли в спальню, она уже была закутана с ног до головы.
Выслушав объяснения Гренгая, Жеан наградил своих молодцов кивком и улыбкой — видимо, такая благодарность превосходила их ожидания, ибо они, выпучив глаза, начали восторженно подталкивать друг друга локтями. Юноша же сказал нетерпеливо:
— Пошли!
Однако перед уходом он, не удержавшись от искушения, бросил взгляд на Кончини, неподвижно лежавшего на кровати. А Бертиль, уловив это мимолетное движение, почувствовала, как у нее холодеет затылок.
Жеану не терпелось вывести Бертиль из дома разврата. Сам воздух здесь казался отравленным, способным замарать незапятнанную чистоту девушки. Не обращая внимания на своих спутников, он повлек ее за собой и остановился только на улице, под небесным сводом, усеянным яркими звездами.
А в это время Гренгай, Эскаргас и Каркань, вновь вооружившись шпагами и кинжалами, обошли все комнаты, закрыв каждую на двойной оборот ключа и наложив засовы.
Когда они показались на пороге дома, Жеан спросил:
— Что с двумя лакеями? С горничными?
— Одних связали, других заперли… Будьте спокойны, им не выскользнуть…
— Хорошо. Закройте входную дверь и дайте мне ключи. Спасибо.
Затем юноша повернулся к Бертиль и произнес тем необыкновенно нежным тоном, которым говорил только с ней и который так поразительно контрастировал с его привычной грубоватой резкостью:
— Вам нельзя возвращаться к себе… Там вы не будете в безопасности.
На ее прелестном личике появилось испуганное выражение, и она несколько раз кивнула, что означало: Да! Да!
— Куда вы прикажете мне проводить вас?
Он думал, что она скажет: в Лувр. Но ничего подобного не произошло.
— Я не знаю, — простодушно промолвила она. — В этом большом городе у меня нет знакомых, которым я могла бы довериться.
Если он и удивился этому ответу, то ничем себя не выдал. Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы догадаться о таинственных обстоятельствах, сопутствующих ее рождению. Раз она не выразила желания прибегнуть к помощи своего отца, значит, считала это для себя невозможным. По какой причине? Его это не касалось — таково было ее решение, вот и все. Но зато ему было ясно другое: в этой опасной ситуации у королевской дочери не было иного заступника, кроме него, нищего авантюриста и безродного головореза. Он ощущал необыкновенную гордость и сильнейшую радость — и одновременно чувствовал невыразимое умиление перед этой трогательной, беззащитной девочкой.
Задумавшись на несколько секунд, он стал перебирать известных ему людей, к которым мог бы отвести Бертиль, и, наконец, ему показалось, что он нашел. Голос его, когда он обратился к девушке, зазвучал еще более нежно и еще более мягко, а почтительная предупредительность превратилась в почти благоговение.
— Если вы не возражаете, — промолвил он с очаровательной робостью, — я провожу вас к человеку совершенно надежному. Но я вынужден буду отвести вас на постоялый двор… Простите меня, но человек, на которого я рассчитываю, живет именно там.
Устремив на него сияющий взор, она ответила одним словом, выражающим ее полное доверие к нему:
— Пойдемте.
Глубоко поклонившись, он жестом подозвал к себе троих храбрецов, державшихся в сторонке, и шепотом отдал распоряжения:
— Эскаргас и Гренгай, вы пойдете впереди. Нам нужно добраться до гостиницы «Паспарту»… через набережную Глорьет, мост Сен-Мишель и улицу Сен-Дени. Ты, Каркань, пойдешь замыкающим. Если кто-то приблизится… Сначала убейте его, а все объяснения потом. Подождите. У вас есть при себе деньги?
Единым движением все трое, порывшись в карманах, выставили ладони, полные золотых монет, — Жеан сгреб те, что были в ближайшей к нему руке. Но две другие лапы продолжали настойчиво тянуться к нему, и тогда он мягко сказал:
— Нет! Я взял даже больше, чем мне нужно. Ступайте теперь.
Счастливчик — иными словами, тот, что отдал всю свою наличность — удалился с победоносным видом, насвистывая и издавая звуки, похожие на скрежет несмазанного ставня, каковые означали не что иное как смех. Двое других, опустив в карман свои пистоли, отошли с глубоким вздохом, грустно поглядывая друг на друга.
Это были те же самые люди, что несколько минут назад алчно потрошили богатого и знатного синьора Кончини. Не будь слишком суров к ним, читатель.
Жеан же, повернувшись к девушке, с поклоном произнес:
— Я к вашим услугам, мадемуазель.
Вплоть до улицы Сен-Дени оба были настолько поглощены своими мыслями, что не обменялись ни единым словом.
Было почти три часа утра, когда Жеан постучал условным стуком в дверь постоялого двора. Через несколько минут отворилось какое-то окно, и в нем показалось заспанное лицо.
— Что нужно? — осведомилась женщина не слишком приветливо.
— Поговорить с господином шевалье. По срочному делу.
— Сейчас спущусь…
Через несколько секунд полусонная молодая женщина с недовольным видом провела их в небольшой кабинет, застекленная дверь которого выходила в большую залу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91