Да есть ли эти счастливые семьи, еще никто не знает… Они, может, только с виду благополучные, а копни глубже, там столько грязи…
— Может быть, ты и права, но жить так, как ты, нельзя. Тоня, а ты бы попробовала другого мужчину! Измени Петьке хоть разочек. Я уверена, что тебе понравится. Изменив своему мужу, возможно, ты захочешь изменить свою жизнь.
— Да ты что такое говоришь?! — испугалась Антонина.
— Я тебе дело говорю.
— Я не смогу. Петька узнает — меня убьет.
— А ему и не обязательно знать. Мужчинам не нужно все говорить.
— Нет, — категорично заявила женщина. — Я не смогу.
— Тогда живи так дальше и стирай белье за его любовницами.
Не знаю, но мне вдруг больше не захотелось жалеть эту женщину, хотя бы потому, что она не хочет пожалеть саму себя. Мне было страшно даже подумать, что я вот так бы смогла сидеть на ступеньках и ждать своего мужа после любовных утех с другой женщиной. Это же уму непостижимо! Ведь в том, что Петька себя так ведет, виновата сама Антонина, потому что она ему это позволила.
— Я хочу руки на себя наложить, — честно призналась мне женщина.
— А вот это не нужно. Подумай о детях.
— О них Петька подумает.
О детях должна думать женщина, а не мужчина. И подумай о себе. Страшно жить так, как живешь ты. Мир полон мужчин, и на твоем Петьке свет клином не сошелся. Это не тебе тяжело с Петькой жить, а Петьке с тобой просто не повезло.
— Почему? — Женщина захлопала глазами и от удивления открыла рот. Видимо, она привыкла к тому, что ее все жалеют, и впервые нашлась девушка, которая вдруг пожалела не ее, а мужа.
— Потому что тяжело жить с женщиной, у которой нет чувства собственного достоинства, — с вызовом ответила я и подумала, что по-другому до Антонины просто не достучишься, потому что она привыкла считать себя жертвой и совершенно не хочет посмотреть на свою семейную жизнь со стороны. — И не забывай о том, что если тебя не оценил один мужчина, то обязательно оценит другой. Нельзя в этой жизни жить только одними чувствами, нужно еще жить разумом. Освободись от Петра, и ты увидишь жизнь совсем в других красках. Хорошей жизни у тебя с ним уже не получится. Он уже никогда не будет тебя уважать, потому что ты слишком долго позволяла ему вытирать о себя ноги.
— Да кто ты такая, чтобы меня осуждать?! — вдруг прокричала Антонина.
— Кричи, — обрадовалась я. — Кричи! Ты же умеешь. Так почему ты все время молчишь?! Почему ты молчишь, если ты умеешь кричать?!
— Тебе в этой жизни легче. Ты красивая, — задумчиво произнесла Антонина.
— А ты?
— А я — серая мышь, — вместе со стоном вырвалось у нее. — Меня Петька так и зовет: серая, бледная мышь.
— Я тоже ею недавно была, — призналась я Антонине.
— Да ну?
— Честное слово. А затем поняла — хватит! Мышей и так слишком много, я не хочу быть одной из них.
— Да и кому я нужна с тремя детьми?
— Себе, — не раздумывая, ответила я. — Почему ты всегда думаешь о ком-то другом, но никогда не думаешь о себе?! Если ты будешь нужна себе, то, несомненно, найдется человек, которому ты тоже станешь нужна.
Я внимательно посмотрела на Антонину и взволнованно произнесла:
— Послушай, а ведь ты красивая женщина. Зачем же ты свою красоту прячешь?!
— Ты шутишь?
— Я серьезно.
Вынув шпильки из волос Антонины, я распустила ее поседевшие волосы.
— А ты что, волосы вообще никогда не красила?
— Нет, — замотала она головой.
— Почему? Седина вовсю лезет. Завтра же купи краску и покрась волосы.
— А в какой цвет?
А ты лучше сходи в парикмахерскую, там тебе посоветуют. Чтобы поэффектнее было, поярче, чтобы мужики начали оглядываться.
— Да что им на меня-то смотреть? — смутилась Антонина.
— Не скажи. Я же ведь тоже не красавица, просто я умею свои недостатки превращать в свои достоинства. Я согласна, что красивой стать невозможно, но ведь ею можно казаться. Можно быть красивой в своих словах, поступках. Нужно просто верить в собственную неотразимость, и всегда найдется мужик, для которого ты станешь королевой красоты.
— Послушай, откуда в тебе все это? Ты же такая молодая…
— Не знаю, это все Ялта. Она, родная. У меня в ней произошла переоценка ценностей. Она заставила меня поверить в себя и в свою исключительность. Она, родимая, заставила меня взглянуть на себя другими глазами и понять, что мое сегодняшнее одиночество — это не расплата за мою неудавшуюся любовь, а божественный подарок. Это — награда, и вместе с ней Ялта подарила мне чувство собственного достоинства. Я знаю, что больше не хочу, чтобы мое тело считалось вещью, которое обязательно должно принадлежать какому-нибудь хозяину. Теперь оно принадлежит мне, и мое одиночество — совсем не одиночество, это моя свобода. Я свободна! Понимаешь? — Я говорила и ощущала в своих глазах слезы.
— Понимаю, — кивнула Тоня и протянула мне носовой платок.
— Тоня, я сюда еще вернусь. Я обязательно еще приеду в Ялту, потому что я ее люблю. Она слишком многое во мне изменила.
— Возвращайся.
— Я вернусь сюда совсем другой, и мы пойдем с тобой в ресторан. Обещаешь?
— Да, — кивнула Тоня.
— А Петьку не будешь бояться?
— С тобой — нет. Твои слова придают мне силы.
— Ты покрасишь свои седые волосы, и мы пойдем в самый лучший ялтинский ресторан. Я поняла, что Ялта для успешных людей, а тех, которые еще не достигли успеха, она обязательно изменит. А я стану успешной. Тонька, ты в меня веришь?
— Верю, — не раздумывая, ответила она. — Ты не такая, как все. Я с тобой немного поговорила, и мне жить захотелось. Понимаешь, жить?!
— Понимаю. Я буду успешной! Я закончу юридический, стану востребованным адвокатом, и ко мне обязательно придет успех. И тогда я приеду к тебе.
— Приезжай. Я покрашу волосы в ярко-медный цвет, — пообещала мне Тоня.
Мы с тобой пойдем в самый дорогой ресторан и напьемся. Мужики будут, глядя на нас, шеи сворачивать, — говорила я сквозь слезы. — Они будут предлагать нам пересесть за их столики, а мы не пересядем. Нас не нужно ничем угощать, потому что у меня будут деньги, и я смогу сама себе все позволить. Я не буду зависеть ни от мужиков, ни от их желаний, ни от их кошелька, ни от их прихотей и их настроения. Понравился мужик — закрутила роман. Надоел — пинка под зад. Следующий!
Мы с Тоней смеялись и плакали одновременно.
— Мы будем петь под караоке, — говорила я Тоне. — Только не для мужиков, а для себя. Мы будем петь и плясать, а они пусть смотрят и облизываются. Потому что Ялта — для успешных людей. Я приеду сюда успешной…
— А давай сейчас напьемся? — предложила мне Тоня. Она ушла и через пару минут вернулась с самогонкой.
Глава 21
Прямо на крыльце мы пили самогонку, ели соленые огурцы и говорили про мужиков.
— А давай переоденемся? — предложила я Тоне. — У тебя же фигура хорошая. Какого черта ты в таких бесформенных платьях ходишь?
— У меня груди почти нет.
— Ерунда. Важно не то, какая у тебя грудь, а то, как ты умеешь ее подать. А ну-ка, переодевайся. Ты же Петьку не боишься?
— Нет, — замотала головой Тоня.
— Вот и здорово. Платье немного запылилось от взрывной волны, но ничего страшного. Переодевайся, я тебя отряхну.
— От какой взрывной волны?
— Да это я так, ерунду сказала.
Как только мы с Тоней поменялись одеждой, я отряхнула пыль с вечернего платья и взволнованно произнесла:
— Господи, какая же ты красавица! У тебя самая красивая в мире грудь! Ты это поняла?
— Поняла.
— А размер обуви у тебя какой?
Выяснив, что у Тони тот же размер, что и у меня, мы обменялись с ней обувью и принялись пить самогонку дальше.
— Тоня, только когда я к тебе приеду, ты должна выглядеть так же. Обещаешь?
— Обещаю.
— Ты же Петьку не боишься? — на всякий случай спросила я ее.
— Ты меня это уже в который раз спрашиваешь. Я же тебе сказала, что не боюсь.
— Вот и правильно. А если он драться полезет?
— Я его сковородкой по голове огрею, — грозно ответила подвыпившая Тоня.
— Это правильно, — подметила я. — И посильнее.
— Достанет, так по башке дам, что он уже никогда не встанет. Убью гада, если хоть на сантиметр ко мне приблизится. На суде скажу, что это была самооборона.
Я посмотрела на Тоню восхищенным взглядом и покачала головой.
— Слушай, я тебя не узнаю. На тебя так самогонка благотворно действует…
— Замочу гада, — вновь повторила Тоня и пропустила еще рюмку. — Со мной шутки плохи: будет себя плохо вести — яйца оторву.
— Здорово! Он тогда гулять не будет: без яиц далеко не допрыгает.
— Да пусть прыгает, пока прыгалка работает, только бы в мою жизнь не лез. Я еще кафе в свои руки возьму, а он пусть белье за постояльцами стирает и собак кормит. Настька, так что, когда ты в следующий раз приедешь и мы пойдем куролесить в самый лучший ялтинский ресторан, ты меня не узнаешь. Ты мне веришь? — сквозь слезы спросила меня Тоня.
— Верю.
— Ты веришь, что я буду успешной?
— Верю.
— Спасибо. Я ВСЕ СМОГУ, И У МЕНЯ ВСЕ ПОЛУЧИТСЯ! Петьку как работника держать буду. Он сам в сараях убирать будет, а выручку мне станет носить. Кафе я себе заберу, — деловито продолжала Тоня.
— Ты что, разводиться собралась?
— Понятное дело — не так жить. Как ты думаешь: Петьку прямо сейчас сковородкой убить или пусть пока поживет до более подходящего случая? — пошатываясь, спросила меня Тоня.
— Пусть живет, — вынесла я свой приговор. — Будешь его как работника держать.
— Как скажешь. Нужно на права сдать, хочу машину у него отобрать, — решительно произнесла Тоня. — Пусть пешком ходит.
— Правильно. Нечего ему на машине ездить. Вон брюхо какое наел, пусть жир сбрасывает.
Допив самогонку, мы крепко обнялись и запели наши русские народные песни. Из своих домиков стали выходить сонные постояльцы, которые, видя нас, улыбались, садились рядом с нами и тоже пели.
— Видишь, Тонька, — говорила я пьяным голосом. — Если мы хотим, мы все умеем быть добрыми. Просто жизнь, сука такая, делает нас злыми. А ведь мы добрые! Смотри, даже никто не возмущается, что мы нарушили их сон. Нам подпевают. Это солидарность! Понимаешь, у нас еще есть солидарность?!
— Понимаю, — кивала Тонька. — Мы все любим друг друга. Просто те, кто там, наверху, играют в свои игры и хотят, чтобы мы друг друга не любили. Ты кто по национальности?
— Русская, — ответила я.
— А я — украинка. Ты меня любишь?
— Очень.
— И я тебя тоже.
Тонька показала пальцем на небо и усмехнулась.
— Пусть эти, кто там, наверху, хоть об стену головой бьются и натравливают нас друг на друга, но хрен они добьются, чтобы мы когда-нибудь друг друга разлюбили. Хрен им! Они просто делают деньги на всем, на чем можно, даже на любви. Они делают деньги ради денег, но им никогда не понять, что такое любовь и что такое солидарность. Они не знают, что мы единое целое, что мы родственные души. Мы родные! Но невозможно разорвать связь между нашими народами! У нас даже кровь одна, и родственный узел разрубить невозможно.
— Я с тобой полностью согласна, — поцеловала я Тоньку.
Антонина принесла еще самогонки, закуски и стала поить и угощать тех, кто присоединился к нам. Для тех, кому некуда было сесть, она вынесла из дома стулья.
В этот момент к нашей поющей честной компании подошел Пётр и с ужасом стал наблюдать за происходящим.
— Что здесь творится? — нервно спросил он.
— Петь, а ты где был? — ответила ему вопросом на вопрос Антонина.
— Да так, — замешкался с ответом Пётр. — Лампочку одной постоялице вкручивал. У нее там что-то со светом, короткое замыкание. Пришлось чинить.
— Ну что, вкрутил лампочку-то?
— Вкрутил.
— А то иди, дальше вкручивай, пока патрон работает!
— А ты что здесь устроила?
— Петя, иди от греха подальше, — пьяным голосом ответила Антонина. — Мы тут общим собранием постановили…
— И что же вы постановили?
— Мы тебя в должности разжаловали, — бесстрашно ответила Тоня. — Ты теперь не комендант общежития, ты — завхоз. Будешь хозяйственной частью заниматься и по совместительству лампочки вкручивать тем постоялицам, которые в этом очень сильно нуждаются. Благо патрон у тебя на троих рос, а одному достался.
— Ты что несешь?! Или совсем стыд потеряла? — зашипел Пётр. — А ну-ка брысь под лавку!
Сказав это, Пётр уже было поднял руку, чтобы ударить Антонину, но она выпрямилась и посмотрела на него таким уничтожающим взглядом, что он моментально остановился и отвел руку в сторону.
— Только попробуй хоть пальцем тронь, — бесстрашно сказала Антонина. — Засажу, гад, за решетку. Вон сколько свидетелей, все подтвердят. Ты мне, Петя, за все ответишь! И за мою погубленную жизнь, и за мое здоровье, подорванное твоими побоями, и за дочерей, которые всю жизнь живут в страхе и боятся тебя как огня!
— Что ты этим хочешь сказать? — прищурился Пётр.
Развод, Петенька! Развод! — со слезами на глазах произнесла Тоня. — Развод и раздел имущества.
— Что?
— Что слышал! И вон из моего дома! Вон из моей жизни! Собирай свои пожитки и пошел прочь.
— Это мой дом!
Пётр хотел броситься на Антонину, но сидевшие рядом постояльцы не позволили ему это сделать.
— Это мой дом! — вновь закричал Пётр.
— А вот и нет, — спокойно ответила Тоня. — Это дом моих детей, а ты поищи себе другое жилище.
— Я тебя убью, — беспомощно произнес Пётр.
— Кишка тонка, — рассмеялась Антонина. — Ты же слабак, Петя, слабое существо. Только такое слабое существо может поднять руку на женщину! Ты же, кроме как баб лупить, ничего не умеешь, Петя. Баб лупить да лампочки на халяву вкручивать!
— Молодец, — похвалила я Тоню после того, как Петька взял бутылку самогонки и ушел прочь. — Тоня, ты справишься. Первое время будет очень тяжело. Развод — это маленькая смерть. Ты должна быть готова к тому, что сначала будет очень тяжело, но ты не сдавайся. Потом будет легче. И пожалуйста, судись за каждый стул. Гордость при разделе имущества никому не нужна. Можно, конечно, взять троих детей, оставить мужику дом и уйти в никуда. Только это не гордость и не чувство собственного достоинства — это очень большая глупость. Мужик приведет в дом новую женщину, будет жить себе припеваючи, а ты будешь всю жизнь скитаться вместе со своими детьми. Так поступают только от глупости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33