Убедившись в его безнадежном упрямстве, она решила не вести Дидаса к
своим родителям и не знакомить его пока что со своими друзьями. Она не
хотела, чтобы над ним смеялись или же, что казалось ей еще хуже, чтобы
тайком судачили о нем, называя цивилизованным дикарем.
Для начала она доставила его в маленькое, не боящееся ветров бунгало,
обтянутое внутри овечьими шкурами и оборудованное всеми обычными для
Троицких островов удобствами.
Но Дидасу никак не удавалось даже кувшин с питьем научиться брать,
всякий раз он промахивался, а если все-таки случайно и ловил его, то
проливал содержимое.
- Ты должен упражняться, - говорила Уна, - здесь ты его видишь иначе,
чем видел бы у себя дома. Но взять его вполне можно. Вот только браться
надо по-другому. Он на несколько сантиметров в стороне от того места, где
ты его видишь, а значит, и брать нужно рядом, чтобы получилось. Да нет же,
Дидас, не справа, а слева.
- Прошлый раз ты говорила - не слева, а справа.
- Что в прошлый раз было верно, уже не подходит: и ветер успел
перемениться, и свет падает иначе, а потому и преломление, если угодно,
другое, хотя пример с преломлением света в воде и не вполне точен.
- Но если исходить из прежней ситуации, то я брал верно.
- Если из прежней, то да; но сейчас-то какой в этом прок, когда нужно
браться верно, исходя из теперешней.
- Ага, значит, все-таки верно?
- Нет, для сегодня это неверно, ведь ты же видишь, что овечье молоко
растекается по столу.
Она опасалась, ему еще долго не разобраться в том, что световая
ситуация меняется ежедневно и что нужно каждый день по-новому смотреть,
по-новому видеть все предметы.
- Да как по-новому, - в отчаянии вопрошал он, - по каким правилам я
должен каждый день хвататься то рядом справа, то рядом слева? Ты скажи мне
правила, и я их запомню!
Уна терпеливо объясняла:
- Иногда ты целую неделю должен браться справа, но вот расстояние
всякий раз иное, ты должен это чувствовать, должен вчувствоваться, а
правил я никаких сказать не могу.
- Что же это вы, живете здесь на своих островах, да так и не
удосужились составить правила? Понимаешь, я имею в виду, научно
разобраться со всеми этими феноменами.
- Возможно, это еще придет кому-нибудь в голову, - безразлично
сказала Уна, - до сих пор мы обходились без правил. Я очень хорошо
чувствую себя и без них. Разумеется, - добавила она, - я родилась здесь и
мне пришлось уже тогда, когда я еще сосала материнскую грудь, развивать в
себе чувство Смещения; может, я и тыкалась не с той стороны или искала
слишком далеко от груди, но так как не находила там молока, то и выучилась
этой премудрости.
- Так вот оно что, - сказал Дидас, - теперь мне понятно, почему дома,
- он имел в виду метрополию, то есть свой дом, ты схватывала все на лету,
коллеги были, похоже, правы, у тебя это чисто механическая способность,
чисто утилитарного, эмпирического свойства, проявляющаяся непосредственно,
от случая к случаю, без затей, как говорится, прямо с пальца, то бишь из
соска, в рот.
- Мой дом - здесь, - сказала она.
- Тогда растолкуй мне все эти разные преломления.
- Я никогда не пыталась их уяснить, знаю только, что по-другому дует
ветер, по-другому падает свет, что все по-другому, все, и что мне
необходимо жить в этом, как оно есть, со всеми его изменениями,
практически, и потому для меня важно улавливать их.
- Выходит, у вас, у жителей Троицких островов, науки совсем никакой?
- Ему так и хотелось сказать: "У вас, у ослов с островов".
- Видишь ли, - сказала она, - дело в том, что здесь сталкиваются
атмосферные массы с разных концов земли и все они смешиваются, да притом
неравномерно. И может случиться, что твой стакан молока примет такой вид,
как будто нижняя его часть стоит справа, а верхняя - слева, точно он
расколот надвое, и левая часть повиснет над столом. Все это связано еще и
с магнитными явлениями. Со многим связано. И поскольку ситуация, бывает,
меняется чуть ли не поминутно, а потому и наблюдения затруднены, то
разобраться с этой проблемой далеко не просто.
Во время разговора Дидас, беспомощный как младенец, лежал на постели.
У на должна была подводить его к ней и укладывать, иначе он падал бы мимо.
И жидкую пищу приходилось вливать ему прямо в рот; она повязывала ему
нагрудник и кормила с ложечки, нередко сетуя:
- Уж лучше бы ты закрывал глаза и не двигался, тогда бы меньше
проливалось и размазывалось.
- Но я же не нарочно, я стараюсь поворачиваться правильно и
поворачиваюсь правильно, в соответствии с выявленными мною принципами -
правильно.
- У нас бывает немало гостей издалека, но ни один еще не упорствовал
так, как ты. Нужно брать чувством - больше, намного больше чувства. И ни в
коем случае не представлять себе, что все окажется не так. Вначале -
пробовать и проверять: ты должен научиться в нужный момент - немедленно,
здесь и сейчас - ощущать предмет и его положение, должен развить в себе
это чувство.
"Ах, как умно ты все излагаешь, - думал он, - но при этом твои
рассуждения представляются мне слишком поверхностными - так, болтовня,
пустое всезнайство. Всезнайство и самомнение".
- Ты должна говорить мне, где конкретно находится предмет, где он в
действительности притаился, где можно его ухватить, должна в точности
объяснять, ну, допустим, тремя сантиметрами левей того места, где он, как
кажется, стоит, - требовал Дидас.
- Пока я тебе все это доложу, он может оказаться уже где-нибудь еще.
Да ведь заметно, как он меняется, это ощущаешь. Ты должен прочувствовать
это на собственном опыте, должен свыкнуться со смещением.
- Да, но как?
- По-новому каждый раз, попробуй сам.
Дидас глядел на нее с несчастным видом, он почти не решался
пошевелиться.
Вскоре Уна сумела вникнуть в его состояние: "Вот и вторая
индивидуальная особенность, какую я нахожу в нем: чувственная
невосприимчивость. Он очень быстро понимает, если имеет дело с
отвлеченными данными; если ему формулируют правило или предлагают образец,
их он усваивает, запоминает. Но стоит действительности не согласиться с
правилами, формулами и законами, которыми он себя начинил, он сразу
приходит в ярость". И когда Уна поясняла осторожно: "Смотри, надо примерно
так, вот, я веду твою руку", то случалось, что он повторял заученное
быстро движение и с озлоблением говорил:
- Ну и что? Я сделал все, как ты показывала, в точности так и не
иначе, и это твоя вина, что кувшин перевернулся. Я сделал так, как ты
сказала.
- Но кувшин упал, - отвечала Уна, - вот он, перед тобой.
Дидас пробовал вставать, ходить, садиться, отворять дверь. Но его
заносило, как пьяного, и он падал; когда он пытался сесть, кто-то,
казалось, выдергивал из-под него стул, и он неуклюже валился на выстланный
шкурами пол. Уна относила его к топчану.
В конце концов он признал, что не обладает необходимыми способностями
для жизни на Троицких островах. Его таланты другого рода. И мир его
другой. После этих слов он долго лежал молча, и Уна чувствовала, что он
мучается от своего бессилия.
Она легла с ним рядом, совсем близко, но он не решался прикоснуться к
ней, она ощутила, как он сжался, съежился, будто от холода.
- И ты, ты тоже каждый вечер другая, - пожаловался он, когда она
раздевалась перед сном. - То выглядишь угловатой и крепкой, почти как
мужчина, то кажешься мягкой и нежной, то светлее, то темнее. Я и не знаю
уже, какая ты на самом деле.
- А какой бы ты хотел меня видеть сейчас? Я могу направить так свет;
есть много разных способов вызывать смещения с помощью этой люминесцентной
трубки; какой бы ты меня предпочел?
- Да, какой? - растерянно переспросил он.
- Совсем-совсем мягкой? А может, поддуем чуточку покруглей? Или
сделаем потоньше да непрозрачней? Смуглее? Белее?.. - Игра лучей внешнего
света, не компенсированного свечением трубки, обегавшей комнату по стенам,
разбила Уну на много отдельных частей, свободно повисших в пространстве.
Дидас быстро закрыл глаза. И, непрерывно повторяя все то же,
забормотал:
- Хочу в стабильные условия, хочу в стабильные условия...
Наутро он улетал самолетом спецрейса. Уна шла подле больничных
носилок, на которые заботливо его уложила. Санитары-транспортировщики,
коренные жители островов Троицы, сострадательно приговаривали, что здесь,
видать, уж ничем не поможешь, некоторым так и не удается обвыкнуть.
Когда они осторожно подняли его в самолет и застегнули ремень, он
спросил Уну, не полетит ли и она с ним. Дома, там, в метрополии, они
чудесно заживут вместе.
- Ах, - сказала Уна, - тамошняя жизнь для меня чересчур уж проста.
- Но мы не станем упрощать себе жизнь и прятаться от трудностей, я не
намерен жить просто, совсем наоборот...
- Если б ты мог чувствовать себя здесь мало-мальски прилично, я была
бы рада. - Уна хотела его поцеловать, но промахнулась и не нашла губ, нет,
не оттого, что он отстранился, а как раз потому, что он потянулся ей
навстречу.

КАТАСТРОФА МЕСЯЦА. ЭФФЕКТ "ДОМИНО"
На автоматическом централизационном посту железнодорожной станции
Греннхаузе попадание личинки бабочки-капустницы в просвет между двумя
контактными элементами в системе управления стрелками и сигналами привело
к тому, что следовавший по расписанию стандартный состав N_456 оказался на
одном пути с также следовавшим по расписанию стандартным составом N_123.
Силой лобового удара при столкновении мчавшихся со скоростью 256
километров в час поездов куски раскаленного металла швырнуло в пролетавший
на стометровой высоте транспортный вертолет, груженный стальными
конструкциями, которые рухнули при этом на городской энергетический
комплекс. Последовавший взрыв котельного сектора повалил расположенные в
прилегающей зоне небоскребы, опрокинув их все в одном направлении.
Вызванное взрывом и падением гигантских строительных сооружений сотрясение
атмосферы повело к соединению различных и формированию урагана силы, что
территории в окрестностях Греннхаузе подверглись полному опустошению.
Число погибших...

ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ. В ГОСТЯХ У ПАРСИМОНЦЕВ
По приглашению своих коллег известный экономист Лео К.Мот побывал на
Парсимонии. Необычный хозяйственный уклад этого космического сообщества
породил на Земле множество сенсационных кривотолков, буквально
заполонивших все органы массовой информации.
Моту разрешили участвовать в жизни парсимонского общества, хотя не
выдали ему при этом ни удостоверения личности, ни вида на жительство, ни
какого-либо иного документа. Точнее, Моту просто ничего не запретили, а
это, по парсимонским правилам, автоматически означает разрешение. Таким
образом парсимонцы экономят немало бумаги. Они вообще не могут понять,
зачем нужно письменно фиксировать разрешения.
Когда Мот попросил документы, чтобы, как он выразился, "избежать
недоразумений на случай нарушения каких-либо запретов", ему ответили, что
при необходимости он получит соответствующие разъяснения, впрочем, к
иностранцам тут относятся снисходительно, и деликатный намек своевременно
поможет избежать нечаянных оплошностей.
На Парсимонии запрещено лишь то, что противоречит здравому смыслу. Ни
один парсимонец сам не позволит себе неразумного поступка, а потому
необходимость в запретах практически отпадает.
Мот характеризует парсимонцев так: если им, к примеру, нужно пересечь
площадь, то они мгновенно прикидывают в уме, как сделать это наикратчайшим
путем. Они мысленно выстраивают несколько маршрутов и выбирают самый
быстрый, самый короткий, самый экономичный по затратам энергии. Таким
образом им удается за малое время преодолевать столь значительные
расстояния, причем пешком, что Моту казалось это почти невероятным.
Основу жизненного уклада на Парсимонии, как постепенно уяснил себе
Мот, составляет инстинкт бережливости. На вопросы Мота о том, какие
исторические условия содействовали возникновению этого инстинкта, допустим
войны или затяжные периоды голода, ему ответили, что у парсимонцев
инстинкт бережливости врожденный. О голоде или каких-либо военных
кампаниях никто не помнил. Возможно, в глубокой древности что-то подобное
происходило, но сегодня это совершенно немыслимо, особенно войны, которые,
по мнению парсимонцев, являли собою верх расточительности и
бесхозяйственности, а потому считались полнейшим абсурдом. Ни один
парсимонец и пальцем бы не пошевелил ради подобных нелепиц.
Мот не мог получить ответа на вопрос, какие цели преследовала
бережливость парсимонцев, если они не помышляли о войне и не вели гонку
вооружений, соперничая с другими космическими сообществами. Может, они
задумали какое-то колоссальное строительство? Или хотят накопительством
обеспечить себе высокий жизненный уровень в будущем? Сначала
поскряжничать, а потом шикануть на всю катушку? Не создают ли они общество
изобилия для своих потомков?
Мот заметил подозрительность, с которой парсимонцы относятся ко
всему, что весит более пятисот граммов. Письма, которые они опускают в
узенькие почтовые колонки, легки, словно перышко, то есть весят
четыре-пять граммов, поскольку конверты считаются ненужными, а для письма
парсимонцам требуется не более одного листка бумаги, заполняемого ясным,
убористым почерком. Обычно это открытки, в которых сообщается только самое
необходимое.
На замечание Мота, что при такой системе невозможно сохранить тайну
переписки, ему возразили, что до сих пор не известно случая, чтобы
парсимонец пошел на такой бессмысленный расход энергии, как прикосновение
к чужому письму, не говоря уж об его прочтении.
1 2 3 4 5 6 7 8