Сто левов (пятьдесят евро) мне платит женщина по имени Нуртен – жена самого зажиточного крестьянина Страхилицы Эмина. Я помогаю ей по хозяйству. Иногда она дает мне мясо, мед, брынзу. Однажды связала и подарила теплые цветные терлицы.[2]
Я живу в Страхилице почти около двух лет. Стала привыкать к туркам и их образу жизни. Каких имен я не услышала – некоторые невозможно запомнить, они ни с чем не ассоциируются…
И вдруг – Софи Бехер. Кто такая? Почему не знаю?
Но то, что эта женщина не имеет никакого отношения к моей варненской истории, – это точно. В той семье, в которой я оказалась, промышляют белыми русскими женщинами. Русскими. Такими, как я.
Я взяла в руки конверт. Поднесла и вдохнула запах. Он пах дождем, этот волшебный немецкий конверт. Что в нем? Очередное приглашение в новую жизнь, где эту самую жизнь у меня снова попытаются отнять? Если в Варне у меня собирались сначала выдернуть золотые коронки (которых у меня, к счастью, не оказалось), потом удалить внутренние органы, а чехол моей неудавшейся жизни – мое пустое, ничего не стоящее в смысле трансплантации тело, выбросить на помойку, на съедение диким собакам, то что предлагается мне на этот раз, да еще в далеком и неизвестном мне Мюнхене.
Я не успела вскрыть конверт, потому что услышала за окно радостный вопль:
– Ната!
Это была Нежмие. Я распахнула дверь, впустила ее, мокрую, с горящими глазами, в теплую кухню, мы обнялись. Вернее, обнимала только я, потому что ее руки были заняты, они обнимали нечто плоское, круглое – тарелку вполстены?!!
Она осторожно положила это «плоское, круглое», завернутое в несколько слоев испанской газеты на стол и счастливо вздохнула:
– Вот!
Это была красивейшая из всех настенных тарелок, которые мне только пришлось увидеть (турецкие, в Стамбуле, расписанные всеми оттенками голубого, синего и оранжевого не в счет, как и португальские, расписанные гигантскими земляничинами и лимонами): белая с перламутром, терракотово-красными цветами и бежевыми диковинными растениями плюс темно-синие, для контраста, вкрапления… Словно художник рисовал свой сон, свою душевную цветовую гамму… В моей убогой кухне поселилась часть Андалусии: Нежмие высыпала на стол горсть крупных океанских ракушек, выложила две белые, украшенные рисунком, состоящим сплошь из незрелых олив, скатерти… А если, подумалось мне, вспомнить о пахнущем дождем голубом конверте из Мюнхена, тогда и вовсе жить можно… Пусть без Москвы, без моей уютной комнаты в родительской квартире на Цветном бульваре, без всего того милого сердцу и глупого, что и составляло, по сути, мою молодую, отчаянную жизнь…
Я предложила Нежмие кофе, она отказалась, сказала, что дома ее ждут, что ей еще надо мыть детей, укладывать их спать… Я видела, как была она счастлива своей встречей с семьей, как знала и то, насколько хрупка эта ее семейная жизнь…
– Смотри. – Тоненькая, на вид весившая килограммов пятьдесят, сильно загорелая и жилистая Нежмие (выкрашенные хной темно-медные кудрявые волосы заколоты на затылке), в джинсах и синей куртке, похлопала себя по плоскому животу: – Шишка…
Значит, большой живот, растолстела… Я смеялась. А она быстро, проглатывая слова, говорила о том, что ради экономии она покупала в огромных супермаркетах Божужоса только дешевые печенья, упаковки кексов-магдаленок (двадцать штук 1,30 евро), только ими и питалась, растолстела вот…
Я даже не успела показать ей конверт (а она и не заметила), как она ушла. Упорхнула, в дождь, в темень… Она храбрая, эта Нежмие, ничего не боится: ни темноты, ни тирана-мужа, распускающего руки, ни холода, ни тяжелой или грязной работы, ни новых стран, пугающих других людей своей неизвестностью, незнанием языков, отсутствием знакомых… Она как птица, готовая выпорхнуть в любую сторону, подняться до небес и смело лететь навстречу неизвестности – только бы подальше от нищеты, от унижений…
Я взяла в руки сложенную в несколько раз тяжелую белую, в зеленых оливах, скатерть и прижала к груди – попыталась представить себя живущей в Испании, в большом белом доме – с мужем, детьми… Картинка как-то не вырисовывалась. Но в Испанию хотелось. Быть может, потому, что Нежмие мне и в прошлый раз много о ней рассказывала, радуясь тому, что есть кому рассказать о том, что ей было близко и что она так любила. Она жила воспоминаниями о красивой и солнечной Испании от поездки до поездки – от кампуса до кампуса.[3]
Я взяла нож и распечатала конверт.

4

Варна, 2005 г.
Елена и Константин Вьюгины сидели в небольшой, с низким потолком, комнатке старого дома в пригороде Варны, окруженные незнакомыми людьми, которые теперь назывались почему-то их родственниками, и смотрели плохо снятый видеоматериал: свадьбу их дочери.
Была жара, Елена, запакованная в тесный розовый костюм, пыталась ущипнуть себя, чтобы убедиться в том, что все то, что она видит, – правда. И это чучело на экране, одетое в белое платье, украшенное красными цветами и с большим же цветком на голове, – ее единственная дочь Наташа? А смуглый суховатый парнишка с черными глазами, одетый в белый неуклюжий костюм, – их зять Тони.
Муж Лены, Костя, сидел по левую руку от представителя генерального консульства России в Варне, то и дело посматривая в его сторону, чтобы увидеть выражение лица этого молодого человека.
Они прибыли сюда спустя ровно год с тех пор, как Наташа сбежала из дома, чтобы выйти замуж за какого-то Тони из Варны. Познакомилась она с ним по Интернету, влюбилась, сначала он приехал в Москву, буквально на пару дней, даже не зашел познакомиться с родителями, вскружил девчонке по-настоящему голову и исчез. Долго не писал, Наташа смотрела на экран компьютера с отстраненным видом, и ее было жаль… А потом вдруг объявился, снова засыпал ее сообщениями, пока наконец не предложил выйти за него замуж. Молодые сговорились, и Наташа уехала. Тайно. Знала, что ее будут отговаривать. И где только денег взяла на дорогу? Не Америка, конечно, но и до Болгарии надо как-то добраться. Может, этот самый Тони выслал?
Сначала она написала им письмо, что вышла замуж, что у нее все хорошо, просила прощения. А потом исчезла. Телефоны ее молчали, на письма никто не отвечал. И это было для Наташи неестественным. Конечно, она могла сбежать, это в ее характере, но чтобы не давать о себе знать? Нет… С ней что-то случилось. Первый звоночек: телефонный – мама, пришлите, пожалуйста, тысячу долларов, я заболела… Потом, через месяц – то же самое. Что-то по-женски. Выслали и на этот раз… А потом звонил уже муж, Тони, сказал, что с Наташей все в порядке, просто ее надо бы привезти из клиники Св. Анны из Софии в Варну. На это тоже нужны деньги.
В итоге в течение года родители отправили в Варну около пятидесяти тысяч долларов… И все как в песок, сухой черноморский песок… Забили тревогу. Вьюгины вылетели в Варну, нашли консульство, объяснили ситуацию, плакали оба, было страшно… Подключили полицию…
Время шло, родители сняли квартиру на окраине Варны – не хотели уезжать до тех пор, пока не выяснится, жива ли дочка.
И вот произошло невероятное: утренний неожиданный звонок на их российский телефонный роуминговый номер:
– Ма, па, приезжайте за мной… Записывайте адрес… – Голос Наташи какой-то придушенный, тихий.
Выехали целой группой. Но в дом зашли только втроем: мама, папа и помощник консула. Дом странный, построенный человеком, не имеющим вкуса: стены выкрашены в ядовитый зелено-желтый цвет (как желчь, сказала Елена), какой-то странный балкон с колоннами, искусственные цветы в горшках и огромная семья темнокожих, разряженных в пух и прах людей – от стариков до детишек…
– Это же цыгане, – прошептала, преодолевая спазм в горле, Елена, прижимаясь к мужу. – Цыганская семья… А где же Наташа? Тони?
Помощник консула говорил, обращаясь к мужчине и женщине, судя по возрасту родителям Тони, на языке, похожем на болгарский, вежливо, с достоинством. Они долго говорили, пока наконец дверь не открылась и на пороге не появилась Наташа. Вернее, ее тень. Кожа и кости. Вместо волос – пучок паутины… Лена встала и поняла, что не может сделать ни шагу… Дочь свою она узнавала с трудом. Джинсы, красная майка, острые худые плечи, губы плотно сжаты – вот-вот расплачется… А глаза… Потухшие, потемневшие, с припухшими розовыми веками.
– Тебе что, денег не хватило, чтобы купить себе приличную одежду или нормальную? – строго, но сильно нервничая, спросил отец.
Наташа ничего не ответила, глаза ее привычно наполнились слезами.
– А где твой муж? – произнесла онемевшими губами Елена. Она сдвинулась немного в сторону, в тень от огромного, до неба, орехового дерева. Во дворе набилось много желающих поглазеть на русскую делегацию.
– Он на работе… Не мог приехать… – проговорила она, испуганно глядя на женщину, прожигающую ее взглядом синевато-черных, глубоко посаженных глаз. Елена решила, что это мать Тони, Роза. А тот худой мужчина с небритыми щеками, одетый в новый темный костюм, – его отец.
– У них гражданский брак, – сказала Наташина свекровь. – Все как положено.
А она неплохо говорила на русском! Интересно, этим двоим, со сверкающими настороженными глазами, тоже что-то перепало от тех денег, что выслали Наташе Вьюгины? Может, и зубы золотые эта тетка вставила за их счет?
– Что значит, гражданский брак? – еще более строгим голосом спросил отец.
– Гражданский брак в Болгарии – это и есть официально зарегистрированный брак, – подсказал помощник консула, крайне вежливый молодой человек. Он вносил своим присутствием официальную, чистую ноту во всю эту цыганщину. Казалось, исчезни он, и родители русской невесты вцепятся в волосы всем этим разряженным «родственникам» за то, что они довели их дочь до такого плачевного состояния. А цыгане, в свою очередь, возьмутся за ножи…
– Вот, мы же вам показываем свадьбу… Все как положено, – повторила с акцентом сватья. – Так что, сами видите, Наташа ни в чем не нуждается. У нее все есть. И этот дом…
Елена была в ужасе. Она понимала, что в этом доме живет, вероятно, весь табор, начиная от стариков и заканчивая чумазыми крохами цыганятами…
– Наташа, поедем домой, прошу тебя. – Голос отца дрогнул.
– Но она не может уехать от мужа! – воскликнула сватья. – Это нехорошо. Вот приедет Тони…
– А когда он приедет, этот ваш Тони?
– Через две недели. Он во Франции, работает… – подал наконец голос сват. Он смотрел на Елену немигающими глазами, словно проверяя на прочность ее твердость духа. И она не выдержала взгляд, опустила глаза.
– Наташа, ты поедешь с нами домой? – спросил отец.
– Я не знаю… Тони приедет…
– Разве ты не видишь, в какую семью попала? – не выдержала наконец Елена. – Ната, очнись, да они заколдовали тебя… Посмотри на себя, дочка. На кого ты стала похожа?!.
– Ма, все в порядке…
– А как же может быть все в порядке, если мы выслали тебе пятьдесят тысяч долларов, а ты выглядишь, как мумия… Ты больна? Что с тобой?
– За ней муж смотрит, ничего она не больна… Была больна, поправилась… – говорила, нахмурив брови, сватья. – Так ведь, Наташа?
– Ты же сама позвонила нам и сказала, чтобы мы тебя забрали…
– Сначала я так подумала, а потом поняла, что не надо было тебе так говорить… – Наташа даже не смотрела на мать. И вообще она вела себя странно. Может, ее накачали наркотиками?
– Немедленно собирайся и поедем… – приказал отец. – Вернее даже, не собирайся, а просто поедем и все… Без разговоров!
– Скажите, Наталья, как вам живется в этой семье? Быть может, у вас все хорошо и ваши родители напрасно забили тревогу? – Помощник консула говорил тоном, которым обычно разговаривают с детьми или психически нездоровыми людьми.
– Мне живется хорошо. – Она так и не подняла глаз.
– Я хочу увидеть комнату, где живет моя дочь, чтобы понять, в каких условиях она находится…
– Почему вы не смотрите на экран, на свадьбу? – забеспокоилась сватья. – Видите, сколько гостей? Больше тысячи кюфте[4] сделали…
– Ма, я здесь останусь… – Она не сказала, а простонала.
– Мы и музыкантов приглашали… А сколько золота молодым подарили… Скажи, canim.[5]
– И где же это золото?
– Пошло на лечение.
– Наташа, не молчи, я прошу тебя, скажи, чем ты больна?
– Ма, я здорова. У меня все хорошо. Возвращайтесь в Москву…
– Я могу остаться с дочерью одна и поговорить? – проговорила Елена истеричным тоном. – Вы слышите меня? Наташа, дочка, подойди ко мне…
Помощник консула сделал движение, и все присутствующие в комнате задвигались, словно каждый пытался спрятаться в угол, чтобы остаться незамеченным и дождаться развязки этой драмы… Не каждый же раз в их поселок приезжают родители русских невест…
Между тем на экране играли веселую, пышную свадьбу, звучала характерная цыганская музыка, крупным планом показывали мокрых от пота уставших музыкантов… Наташа в белом платье и с высокой прической, которая так ей не шла, танцевала, как заведенная кукла (полное измождение и отсутствующий взгляд), со своим смуглым, растерянным женихом, почти мальчиком…

5

с. Страхилица (Болгария), октябрь 2008 г.
...
Здравствуй, дорогая Наташа! Пишет тебе твоя подруга Соня Муравьева. Думаю, ты удивлена… А как я удивилась, когда узнала, что ты живешь в Болгарии. Наташа, я так рада, что мне удалось тебя найти. Честно скажу, мне потребовались время и надежные люди, которые разыскали тебя… Я понимаю, прошло время, и у каждой из нас своя жизнь. Мы обросли новыми знакомыми, приятелями, но для меня ты, Ната, осталась самой близкой подругой. Скажу сразу, мое письмо не праздное, нет. Мне срочно нужна твоя помощь. Как ты уже поняла, более близкого человека, которому я могла бы довериться, у меня нет. У меня проблемы, сложности, и мне просто необходимо, чтобы рядом со мной был такой близкий человек, как ты. Вернее – только ты. Ты помнишь, как мы с тобой представляли себя балеринами, устраивали танцы на веранде вашей дачи, как я приносила старые мамины платья, и мы с тобой надевали их… И как нам было хорошо вдвоем!
1 2 3 4