Не помню, кто дал третью. Осенью
1953 года я был принят кандидатом в члены КПСС.
Громаков оказался прав в том смысле, что после смерти Сталина в партийных
организациях учреждений и предприятий началась острая борьба. В этой борьбе
приняли активное участие миллионы членов партии.
Сталин умер, но остались сталинисты и образ жизни, сложившийся при нем. А
сталинисты - это не горстка высших партийных руководителей, а сотни тысяч
(если не миллионы) начальников и начальничков на всех постах грандиозной
системы власти, сотни тысяч активис[311] тов во всех учреждениях и
предприятиях страны. Годы 1953 - 1956-й превратились в годы ожесточенной
борьбы с этим наследием Сталина. По форме это не была борьба, открыто
направленная против сталинизма. Никакой определенной линии фронта и никакого
четкого размежевания лагерей не было. Борьба проходила в форме бесчисленных
стычек по мелочам - по поводу кандидатур в партийные и комсомольские бюро,
назначения на должности, присвоения званий и т. д. Но по существу это была
борьба против негативных явлений сталинского периода и сталинского режима.
Вот некоторые особенности этой борьбы. Бывшие сталинисты все, за редким
исключением, перекрасились в антисталинистов или, по крайней мере, перестали
заявлять о себе как о сталинистах. Лишь немногие потеряли посты и власть или
были понижены. Большинство осталось. Многие даже сделали дальнейшие успешные
шаги в карьере. Эта борьба происходила главным образом как перерождение
массы сталинистов в новую форму, соответствующую духу времени. Но
происходило это под давлением массы антисталинистов, которые отчасти открыто
стали проявлять свои прежние тайные настроения, но главным образом появились
теперь, в новых условиях, когда исчезла острая опасность быть
антисталинистом и когда роль борца против сталинизма становилась более или
менее привлекательной. Это не значит, что эта роль не имела своих неприятных
последствий. Но эти последствия уже не были такими, какими они могли быть
ранее. Антисталинистское давление снизу становилось таким, что с ним нельзя
уже было не считаться. Никакой четкой линии фронта в борьбе, повторяю, не
было. Она была распылена на бесчисленное множество стычек по конкретным
проблемам, каждая из которых по отдельности была пустяковой, но сумма
которых составила проблему грандиозного исторического перелома. В этой
борьбе порою бывшие сталинисты поступали как смелые критики отживших
порядков, а антисталинисты выступали как реакционеры. Имела место мешанина
слов, действий и настроений. Но в ней вырисовывалась определенная
направленность, результировавшаяся потом в решениях XX съезда партии. Борьба
шла внутри партийных организаций и органов власти и управления, что было не
де[312] лом случая, а проявлением сущности самого социального строя, его
структуры, роли упомянутых феноменов.
О том, насколько еще силен был сталинизм, говорил тот факт, что ближайшие
соратники Сталина оставались на высотах власти. Сталина набальзамировали и
положили в Мавзолее рядом с Лениным. Но уже ощущалось, что сталинизм изжил
себя и потерял былую силу. Репрессии прекратились. По поводу помещения
Сталина в Мавзолей рассказывали анекдоты. Например, такие. Один журналист
посетил Мавзолей и спросил Ленина, как он себя чувствует после того, как
Сталина положили рядом с ним. Ленин ответил: "Не думал, что ЦК подложит мне
такую свинью". Другой анекдот. Два грузина пришли в Мавзолей. Сталина они,
конечно, узнали. Один из них спросил другого, указывая на Ленина, кто это
такой лежит рядом со Сталиным. А другой ответил, что это - сталинский орден
Ленина. За эти анекдоты не сажали. Начали появляться многочисленные
"правдивые" рассказы о Сталине, имевшие характер анекдотов.
Борьба, о которой я говорил, послужила основой и подготовкой хрущевского
"переворота". Десталинизация страны началась еще до доклада Хрущева на XX
съезде партии. Доклад Хрущева был итогом этой борьбы. Фактическая
десталинизация страны произошла бы и без этого доклада и без решений XX
съезда партии, произошла бы явочным порядком. Хрущев использовал фактически
начавшуюся десталинизацию страны в интересах личной власти. Придя к власти,
он, конечно, отчасти способствовал процессу десталинизации, а отчасти
приложил усилия к тому, чтобы удержать его в определенных рамках. Ему не
удалось до конца довести ни то ни другое, что потом послужило одной из
причин его падения. Десталинизация страны была сложным историческим
процессом. И нелепо приписывать ее усилиям и воле одного человека с
интеллектом среднего партийного чиновника и с повадками клоуна. И тем более
нелепо сравнивать роль Хрущева с ролью Горбачева. Хрущевский и горбачевский
периоды имели противоположную социальную направленность. Хрущев осуществлял
десталинизацию страны, приведшую к брежневизму. Горбачев осуществляет
дебрежневизацию страны, ведущую к новой форме волюнтаризма сталинского типа.
[313]
Но Громаков оказался не прав в отношении моего личного участия в этой
борьбе. Я оказался человеком беспартийным по натуре, абсолютно непригодным к
внутрипартийной борьбе. И в моих услугах и поддержке, как выяснилось, никто
не нуждался. Но я не жалею о том, что вступил в партию. Это открыло мне
возможность лучше наблюдать жизнь советского общества, ибо наиболее активная
социальная жизнь в этом обществе протекает именно в партийных организациях.
Благодаря пребыванию в партии я смог лучше разобраться в том, как устроена и
как функционирует специфически коммунистическая система власти и управления.
Я говорю так, глядя назад с точки зрения того, что мне удалось сделать много
лет спустя. А тогда, в пятидесятые годы, я рассматривал вступление в партию
как ошибку. Впрочем, я скоро к этому привык и рассматривал свое пребывание в
партии как чистую формальность. На мою научную карьеру это не оказало
существенного влияния.
Я был не единственным антисталинистом, вступившим в партию после смерти
Сталина. После смерти Ленина масса людей вступала в партию с намерением
продолжать дело Ленина. Это был "ленинский призыв" в партию. Люди,
вступившие в партию в "ленинский призыв", стали затем опорой сталинизма.
После смерти Сталина масса людей вступила в партию с сознательным намерением
бороться против сталинизма. Трудно сказать, в какой мере они способствовали
десталинизации страны.
Летом 1953 года я проходил очередные военные сборы. На этот раз они
продолжались целых три месяца. В середине сборов вдруг отобрали летчиков,
которые были кандидатами или членами партии, и на военном транспортном
самолете доставили на военный аэродром под Москвой. Формально мы должны были
летать в отряде самолетов, которые должны были образовать в небе слова
"Слава КПСС!" во время предстоявшего воздушного парада. Я должен был летать
в букве "П" в слове "КПСС". Но потом выяснилось, что это был лишь предлог
сосредоточить вокруг Москвы надежных военнослужащих, которых можно было бы
использовать против попытки захвата власти Берией. Последний начал стягивать
к Москве подчиненные ему войска МВД. В это время мой брат Алексей служил в
Кантемировской (или в Таманской, точно сейчас не [314] помню, в какой из них
именно) дивизии, располагавшейся в восьмидесяти километрах от Москвы. Их
дивизию подняли ночью по тревоге и ввели в Москву. Они окружили все здания
МВД, включая Лубянку. Все это было сделано быстро, так что москвичи почти
ничего не заметили.
О событиях в высшем руководстве ходили всякие слухи, в частности - будто
Молотов или Жуков лично застрелили Берию в Кремле. Мы не верили в их
надежность и были в общем и целом равнодушны к ним. Это были верхушечные,
"генеральские" дела. А у нас были другие интересы, другая жизнь, другая
ориентация сознания. Солдаты не знают забот генералов.

В ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ КРУГАХ
В наших идеологических и философских кругах характер происходившей борьбы
обнаружился особенно отчетливо. Тут были сосредоточены самые чудовищные
монстры сталинского периода. После смерти Сталина далеко не сразу потерял
свое положение в ЦК КПСС махровый сталинец Г.Ф. Александров (где-то после
1956 года). Понизился академик М.Б. Митин. Но он остался академиком, занимал
больше десяти различных постов и везде получал деньги. На посту редактора
журнала "Вопросы философии" остался М. Каммари, автор огромного труда о роли
Сталина в истории. Теперь он срочно переписывал свой холуйский труд в новом
духе. И уже через год он вышел в свет с названием "Роль народных масс в
истории". Я по этому поводу написал для стенгазеты стихотворение, в котором
были слова от имени Каммари: "Я воспевать теперь намерен роль личности...
тьфу, извиняюсь, масс". И за это я жестоко поплатился. После Каммари
редактором журнала стал Митин. Кстати сказать, он был лучшим редактором
журнала, чем сменившие его "либералы". Продвинулись по служебной лестнице
сталинисты П.Н. Федосеев и Ф.В. Константинов. Они по очереди были
директорами института и академиками-секретарями Отделения АН СССР, стали
полными академиками. Федосеев стал вице-президентом Академии наук. Оба они
занимали одновременно множество руководящих постов. Короче говоря, все
крупнейшие [315] фигуры в идеологии сталинского периода сохранили в своих
руках руководство идеологией. Десталинизация идеологии происходила под их
руководством. Один из самых гнусных сталинистов М.А. Суслов стал главой
советской идеологии и со временем одной из главных и зловещих фигур в
советском руководстве.
Но эти зубры идеологии были где-то наверху. Нам приходилось иметь дело со
сталинскими монстрами рангом поменьше. В Институте философии этих монстров
возглавляла Е.Д. Модржинская, бывшая начальником личной канцелярии Берии и
полковником "органов". Она была необычайно энергичной и фанатичной
коммунисткой. Во всяком случае, она претендовала на такую роль. Личность она
была в высшей степени колоритная. В моей книге "Желтый дом" она послужила
прототипом для "Суки Тваржинской".

МОЯ ЖИЗНЬ
Весной 1954 года я сдал свою диссертацию на обсуждение на "малом" ученом
совете. Обсуждение превратилось в настоящее сражение, длившееся более шести
часов. Профессора обвиняли меня во всех возможных отступлениях от
марксизма-ленинизма. Студенты и аспиранты моей группы громили их и
высмеивали их невежество. На обсуждение пришло много людей с других
факультетов и даже извне университета - слух о необычной диссертации
распространился по Москве. Пришел, в частности, молодой кинорежиссер Г.
Чухрай с группой своих артистов. Потом мы стали друзьями. С Чухраем меня
познакомил мой друг Карл Кантор, о котором я уже упоминал.
Ученый совет решил не выпускать диссертацию на защиту на "большом" ученом
совете.
После обсуждения мы с Карлом и Чухраем пошли к М. Донскому, одному из
ведущих тогда советских кинорежиссеров, надеясь на то, что тот сможет мне
помочь. Наши надежды оправдались. Тогдашний заведующий отделом пропаганды ЦК
КПСС Г.Ф. Александров, бывший одним из ближайших идеологических советников
Сталина, был другом М. Донского. Последний позвонил Александрову, [316]
рассказал о решении ученого совета не допускать диссертацию на защиту.
Александров пообещал уладить дело. Буквально через день мне сообщили, что
ученый совет пересмотрел свое решение путем личного опроса членов совета, и
моя диссертация была допущена к защите. Таким образом, один из самых заядлых
бывших сталинистов поддержал работу бывшего антисталиниста, даже не
посмотрев ее. Такие явления в сталинские годы были возможны. Я уверен в том,
что в послесталинские "либеральные" годы такие книги, как "Тихий Дон"
Шолохова и "Двенадцать стульев" и "Золотой теленок" Ильфа и Петрова, не были
бы напечатаны - не допустили бы сами писатели. Опять-таки один из парадоксов
советской жизни: если бы сталинисты во главе с Г. Александровым удержались
еще три-четыре года, моя немарксистская диссертация о Марксе была бы
напечатана, я сразу стал бы доктором наук и профессором, а может быть, был
бы даже назначен на высокий пост. Несмотря ни на что, у сталинистов было
больше пиетета к таланту, чем у "либералов".
Защита диссертации тоже превратилась в манифестацию. Многие выступавшие
требовали напечатать ее. Это напугало философское начальство. Степень
кандидата мне присудили, но потом четыре года не утверждали:
покровительствовавший мне Александров потерял все свои позиции. Диссертацию
изъяли из открытого фонда Библиотеки имени В.И. Ленина и из Библиотеки имени
Горького (последняя - университетская библиотека). Выдавали ее читать только
по особому разрешению. Насколько мне известно, этот запрет сохранился вплоть
до выхода "Зияющих высот". Один из моих почитателей попытался в 1977 году
получить разрешение, но ему отказали.
Одна характерная деталь, связанная с диссертацией. Пока Сталин был жив, я
принципиально не хотел ссылаться на него, как это по обязанности делали все.
Мой научный руководитель не хотел выпускать главы диссертации на обсуждение
на кафедре из-за этого. После смерти Сталина сразу же прекратились ссылки на
него. Я из духа противоречия включил работу Сталина "О диалектическом и
историческом материализме" в список использованной мною литературы. Мой
научный руководитель на сей раз был категорически против. Стали[317] низм
пустил корни в души людей настолько глубоко, что сталинисты начали предавать
своего кумира сразу же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76