– уточнил Андрей. – Вы заплатили долги?
– В противном случае угрожали не выпустить меня из города или вовсе прикончить.
Бабушка смотрела на них с гордостью, как человек, ждущий восхваления после совершенного подвига.
Восхищения не последовало.
– О-ля-ля! – присвистнул Андрей. – Так вы, Эмилия, банкрот?
Далее случилась сцена, которая неопытных Андрея и Марину, не видавших прежде показных умираний, а только переживших истинные смерти родителей, привела в шок. Да если бы у них и мелькнула мысль, что наблюдают игру в предсмертную агонию, то они тут же одернули бы себя: игра легко может перейти в реальную трагедию.
Эмилия схватилась за грудь:
– Воздуха! Воздуха! Сердце! Мое сердце останавливается… Господи, прости моих мучителей…
Она сползла на пол, корчилась, задыхалась, дрыгала руками и ногами. Кимоно распахнулось, и стали видны панталоны, старенькие, с дырками…
Это старушечье белье в прорехах подействовало на ребят особенно сильно. Бедняга! Силится выглядеть пристойно и благородно (по своему понятию), а в исподнем дырка дырку погоняет. Они суетились, поднимали бабушку, устраивали на кухонный диван, вливали валерьянку, искали телефон, чтобы вызвать «скорую», но трубка куда-то подевалась.
Марина держала на коленях голову бабушки и плакала:
– Пожалуйста! Не умирай! Нет у нас денег с рынка питаться, в долгах по уши, кредиты выплачиваем, только дочери фрукты покупаем. И тебе будем.. бабушка… не умирай!
Андрей чувствовал себя палачом, который ошибочно принялся казнить невиновного, а потом вдруг пришло помилование. Он гаркнул на дочь: «Ты опять с телефоном играла?!» Не обращая внимания на плач малышки, стал высыпать лекарства из аптечки:
– Нитроглицерин? Кажется, нитроглицерин нужен?
– У нас нет, – испуганно сказала Марина.
Андрей бросил лекарства, сообразил, что «скорую» можно вызвать по сотовому телефону…
– Девушка! Срочно! Умирает женщина…
В этот момент бабушка открыла глаза и произнесла слабым голосом:
– Оставьте! Врачей не нужно.
– Тебе легче, легче? – твердила Марина.
– Отпустило? – забыл про телефон Андрей. – Вы в порядке?
Эмилия поднималась медленно, постанывая, закатывая глаза. Воплощение мужественной женщины, которая переламывает боль, чтобы не травмировать окружающих.
– Воды? Чаю? Где твои лекарства? – быстро спрашивала Марина.
– Душно? Форточку открыть? Грелку? – перебивал Андрей жену.
Эмилия села, запахнула полы кимоно, скрылось ее дырявое исподнее, провела устало по лбу пальцами, вздохнула и с рокочущими, томными перекатами голоса протянула руку Андрею:
– Сигарету!
Как ни был испуг Андрея силен, он сообразил, что бабушка пытается нарушить пункт первый их договоренности – не курить в квартире.
– Конечно, всенепременно! – Андрей взял бабушку на руки и понес к выходу из квартиры. – Марина, тащи сигареты и зажигалку, – бросил он жене.
Курить на лестничной площадке, устроенной точно ребенок на руках у внучатого зятя, Эмилии удовольствия не доставило. Она чувствовала сценическую фальшь и понимала нелепость положения. Не только Станиславский, а любой мало-мальски образованный режиссер воскликнул бы: «Не верю!»
– Ах, это у меня машинальное, – сказала бабушка после трех глубоких затяжек. – Какие сигареты, когда едва не отправилась на тот свет! Вы не отправили, – уточнила она. – Отнесите меня в дом. Дайте коньяка рюмку. Коньяк хорошо действует на мои сосуды.
Через месяц Марина позвонила двоюродному брату:
– Антоша! Я больше не могу, по мне клиника неврозов плачет. Заберите бабушку.
– Куда мы ее заберем? Ты же знаешь наши условия. На шею себе посадим?
«Но у нас-то она сидит на шее, – подумала Марина, – внедрилась в печенки, в селезенки. Начался некроз моей семьи».
– Я вас умоляю! – заплакала Марина. – Умоляю, Антоша! Хоть на время.
– Что, так плохо?
– Ужасно. Эмилия превратила меня в тряпку, Андрей вечно зол, едва сдерживается, то есть уже не сдерживается и срывается, достается не только бабушке, с нее как с гуся вода, но мне с дочкой.
– Мою жену Ленку так просто в бараний рог не скрутить.
– Ты согласен? – обрадовалась Марина. – Спасибо, спасибо, спасибо! Забирайте бабушкино наследство себе.
– Какое наследство?
– Шкатулку. Антон, можно мы завтра бабушку перевезем?
Что находилось в большой старинной шкатулке, Марина и Андрей не знали. Эмилия держала шкатулку на замке и время от времени устраивала спектакли. Выйдет со шкатулкой в руках, станет в позу трагической актрисы и произносит неестественно пафосным голосом:
– Здесь огромное богатство. Вы, ваши дети и внуки будут обеспечены на всю жизнь. Неблагодарные, вы озолотитесь после моей смерти. С того света, – бабушка закатывала глаза к потолку, – я увижу ваши мучения, на вас падет раскаяние за каждый упрек, за все мои страдания!
– Браво! – хлопает в ладоши Андрей. – Концерт окончен? Теперь пресса хочет взять интервью у великой актрисы. Кто вас упрекает? Какие такие мучения? Вы, Эмилия, нам в копеечку влетаете. Может, отщипнем от наследства?
– Нет, только после моей кончины.
– Вы нас всех переживете.
– Андрей, прекрати! – не выдерживает Марина.
Наедине они не раз обсуждали вероятное содержимое шкатулки. Марине казалось, что там груда драгоценных камней, как в сказке, в кино про сокровища. Она представляла захватывающий момент: открывают шкатулку, и всеми цветами радуги вспыхивают бриллианты, оттеняя благородство старинных изумрудов и рубинов.
– Какие сокровища? – возражал Андрей. – Если бы у нее были драгоценности, она не приперлась бы сюда, не спала на кухне. – Но и у него оставалась детская надежда на сказочное богатство. – Давай тихо вскроем шкатулку? – предлагал он.
– Что ты! – пугалась Марина. – Это неблагородно.
– Конечно. Зато очень благородно утром ждать по часу, пока твоя бабушка освободит туалет.
– Андрей, она старый человек…
– Вот пусть и опорожняет кишечник, когда я уйду на работу.
Если в семье Марины бабушка устроила тихий террор, то у Антона громкие скандалы следовали один за другим. Лена орать на бабушку начала едва ли не в первый же день. Но Эмилия ничуть не тушевалась. Напротив, взбодрилась. Буйный нрав Лены ее не пугал, даже, казалось, щекотал нервы.
– Твоя жена, – сказала она вечером Антону, – вульгарная пошлая базарная торговка.
– От пыльной актриски погорелого театра слышу, – не осталась в долгу Лена.
– Не нравится, бабуля, – поддержал супругу Антон, упорно не признающий «Эмилии», – катись на все четыре стороны.
У Марины, пока та гуляла с ребенком, бабушка могла оставить записку: «Я в парикмахерской. Приди расплатись». Марина мчалась в салон, где бабушке сделали педикюр, маникюр, покрасили, постригли, уложили дурацкий шиньон – все по высшей ставке, и расплачивалась. Эмилия запускала руки в семейные деньги. Ничтоже сумняшеся брала их из ящика стола, шла и покупала себе коньяк, сигареты, самые дорогие шоколадные конфеты. Марина, без упреков, переложила деньги, спрятала в книгах.
С Леной у бабушки трюк с парикмахерской не прошел. Эмилия, кроме обычного набора сделавшая массаж и принявшая дозу ультрафиолета в солярии, торчала в салоне до позднего вечера. На звонки с требованием оплатить услуги Лена отвечала:
– Разбежалась! Бабуля, живите по своим средствам, а не по нашим.
Директорша салона грозила милицией, но потом все-таки отпустила старушку, взяв себе за правило с пожилых маразматичек брать деньги вперед.
Как-то утром Антон оставил на кухонном столе деньги для Лены. Эмилия отщипнула из стопочки и отправилась покупать лакомства, сигареты и коньяк. Вернувшуюся бабушку Лена только не побила. Орала так, что слышали соседи, обзывала Эмилию старой воровкой, прожженной бандершей и народной артисткой.
Лена была добрым человеком, мчавшимся на помощь по первому зову. Но выросла в темпераментной семье, где нормой общения был крик и ор, где никто не держал камня за пазухой и все говорили в лицо, что думают. А думали вслух и на повышенных нотах. Марина не сразу раскусила Лену, которая поначалу шокировала своими манерами. А бабуля с ходу поняла, что Ленины истерики – дым без огня. Эмилия то ли встречала за долгую жизнь подобных людей – рычащих львов с нежным сердцем, то ли каменную ее самолюбовь уже не могли пробить никакие атаки.
Выступления со шкатулкой продолжились и в семье Антона. Но здесь публика была еще неблагодарнее.
– Бабуля, колись, – требовал Антон, – чего там припрятала? Инфляция наступает.
– Шкатулочку-то откройте, – вторила Лена. – Хоть бы на питание вносила в общую казну, даже пенсию зажилила.
– Грубые пошлые люди! – вскидывала голову освистанная актриса. – Гегемон!
И удалялась поступью Марии Стюарт, не уронившей достоинства перед жестоким судом.
Чтобы получать в Москве пенсию, бабушку требовалось прописать. А этого ни внук, ни внучка решительно не хотели. По словам Эмилии, ее пенсию получал верный поклонник. Настолько верный, что за три месяца не прислал ни одного денежного перевода.
Тема поклонников была главной в речах бабушки. Она никогда не вспоминала о муже и двух детях, которых родила от него. Даже про сценическую деятельность не заикалась. Но поклонники! Имя им было легион. Каких безумств они только не творили, сходили с ума, даже травились и стрелялись.
Антон ловил Эмилию на повторах:
– Минутку, бабуля! Директор фабрики прислал тебе грузовик цветов и застрелился? Но генерал армии, про которого ты раньше рассказывала, тоже покончил с собой, предварительно засыпав твою дверь цветами. Разве в вашем городе имелось цветочное хозяйство, чтобы грузовиками разбрасываться? И сколько же ты руководящих кадров погубила?
Пуританку Марину байки о поклонниках коробили, ведь «поклонник» равно – «любовник». Хотя Марина и понимала, что все это – игры старческого слабоумия у дамы с большими претензиями, из памяти которой уплыли факты и события, остались только фантазии на любимую тему. Лена относилась к бабушкиным легендам проще: чудит старуха, врет-завирается.
Лену и Антона, так же как Марину и Андрея, волновало содержимое заветной шкатулки. Лена не видела ничего предосудительного в том, чтобы познакомиться с наследством раньше времени. Во-первых, все равно им достанется. Во-вторых, это не по-людски – ждать смерти человека, чтобы разбогатеть.
– Мы же не только для себя, – уговаривала она мужа, – с Маринкой поделимся.
Эмилия застала их, когда они пытались вскрыть шкатулку, ковыряли отверткой в замке.
– Низкие люди! – заверещала бабуля, даже забыв встать в театральную позу. – И вы меня называли воровкой? Руки прочь! Отдайте шкатулку, грабители!
– Да пожалуйста, – слегка смутился Антон и протянул бабушке ее сокровище. – Любопытство не порок, а маленькая слабость.
– Мы бы все на месте оставили, – вторила Лена.
Эмилия, прижав шкатулку к груди, вспомнила о сценическом искусстве:
– Сначала убейте меня, если хотите завладеть наследством. Ну? Убивайте!
– Поживи еще, – разрешил Антон.
– Хотите, я вам тушь для ресниц свою подарю? – предложила Лена. – А то вашей, наверное, сто лет в обед.
– Не нуждаюсь в подачках пошлых мещан!
– Ой-ой-ой! – издевательски пропела Лена. – А кто втихую моими духами душится, лаком для ногтей пользуется и румяна изводит? Вы хоть спросите, мне не жалко. Нет, подворовывает и еще из себя честную строит. Видали мы таких аристократок – гонору через край, а трусы раз в неделю стирает.
Бабушка жила у Антона третий месяц, за что Марина не уставала благодарить Лену в телефонных разговорах.
– Ладно тебе, – отмахивалась Лена, – я же понимаю, что эта народная актриса вас до развода могла довести.
Как ни грустно, но похоже на правду. Марина, кстати, за три месяца не разговаривала с самой Эмилией ни разу – боялась, что та потребует возвращения. Страшным было не столько поведение бабушки, сколько провоцируемое ухудшение отношений Марины и Андрея. В каждой семье имеются подводные камни недопонимания, раздражения, претензий, причин для ссор, взаимных упреков. Но камни преткновения в нормальной бытовой обстановке глубоко скрыты, их не видно, когда царят мир, взаимопонимание и любовь, пусть подвявшая, но все-таки живая. Эмилия за месяц постоя в Марининой семье умудрилась спровоцировать столько взаимных обид-упреков между мужем и женой, сколько у них не было за четыре года брака.
К счастью, сплавив бабушку, они постепенно возвращались к прежним отношениям любви-дружбы.
Андрей называл это «эффектом блохи»:
– Опутан человек проблемами: на работе завал, денег не хватает, а тут у него еще и блохи завелись. Вывел блох, на службе те же трудности, денег больше не стало, но человек радостен и доволен.
– Ты видел когда-нибудь, – смеялась Марина, – живых блох? Я – только на картинке.
– Ошибаешься. Жила тут одна блоха в макияже, кровь нашу пила.
В семье Лены и Антона бабуля сыграть подобную отрицательную роль не могла, потому что внук и его жена были проще, толстокожее, хотя и шумные, но легко отходчивые. Если для Марины бабушка превратилась в адвоката дьявола, то для Лены стала чем-то вроде домашнего клоуна, о котором рассказывали анекдоты.
– Девочки, – говорила Лена подругам, – приходите посмотреть на это чудо природы, животы от смеха надорвете.
Эмилия, которую приглашали попить чай в женской компании, выходила на сцену (на кухню) эффектно. Застывала в проеме двери, чтобы все смогли оценить ее «благородный» вид: грубо раскрашенное лицо и несусветный наряд. С головой у Эмилии становилось все хуже и хуже: забыла снять ветхое кимоно, но набросила битую молью черно-бурую лису, которая бегала по лесам еще до революции. На одном плече у Эмилии красовался драный хвост, на другом – безглазая лисья мордочка. Умора! А когда Лена завела разговор о поклонниках и Эмилия ударилась в бредовые воспоминания, удержать смех вообще было невозможно.
1 2 3 4 5