Тот, которому она врезала ногой, с размаха ударил ее ладонью по лицу. Голова женщины мотнулась в сторону, я услышал вскрик боли, но женщина тут же выпрямилась и посмотрела на него ненавидяще.
Он ударил ее снова и заорал:
– Я тебя покажу, шлюха, как себя вести!.. Колун, что копаешься?
– Готово, – пропыхтел второй.
Он раздвинул обе толстые доски, там вырез для шеи, и толстые болты с двух сторон, так что приговоренные к позорному наказанию не дотянутся и не освободят себя.
Я наконец стряхнул нерешительность и трусливую философию, что кто в чужой монастырь с чужим уставом придет, тот им по рылу и получит, раздвинул плечи и подошел к ним уверенно и властно.
– Эй, нельзя с женщиной так обращаться! В чем ее вина?
Тот, который назвал ее шлюхой, прорычал:
– Ты иди отсюда, понял?
– Не понял, – ответил я, закипая. – Поясни!
Он выпрямился и шагнул ко мне.
– Пояснить?
– Да, – сказал я кротко.
Он широко и глупо замахнулся. Я ткнул в солнечное сплетение, а когда он охнул и согнулся, ударил кулаком в затылок. Грузное тело повалилось, как мешок. Мгновение все смотрели, оторопев, затем все трое мужчин негодующе заорали:
– Он Колуна ударил!
– Он против наших правил!
– Бей чужака!
Отступать я не стал, уже достаточно взвинчен, пошел вперед, раздавая короткие и жестокие удары воина, а не кулачного бойца. Они падали и ползли, а когда один попробовал подняться, я его сам поднял на воздух жестоким ударом ноги снизу.
Он упал, как мокрая тряпка, и уже не двигался, а я поднялся на помост. Двое, что держали женщину, испуганно выпустили ее и отскочили.
– Что за люди здесь? – сказал я с отвращением. – Что могла такое сделать эта женщина, что ее в позорную колодку и на посмешище?
Один крикнул:
– Она стирала господское белье и уже в третий раз его порвала!.. Это нарочно!
Я удивился:
– Всего-то? Сколько стоит это белье?.. Вот, передайте хозяевам! Пусть купят новое. И побольше.
Я швырнул на землю золотую монету, подумал и добавил еще одну. Этого хватит на десять спален, но пусть и этим побитым останется на выпивку, чтобы залить горечь поражения.
Женщина смотрела на меня расширенными глазами.
– Спасибо, спасибо, господин…
Я отмахнулся.
– Пустяки. На и тебе монету. На случай, если понадобится откупиться от таких… добрых.
Она охнула.
– Господин, это же золото!
– Это ты золото, – сказал я доброжелательно и улыбнулся. – Иди, ты свободна.
Народ смотрел на меня в страхе и почтительности. Во-первых, силу уважают везде, а во-вторых, в таких вот торговых городах еще больше уважают богатство, и когда сильный и богатый раздает зуботычины, он как бы имеет право и на то, о чем бедный и подумать не должен осмеливаться.
Чтобы не нарываться больше на неприятности, я подошел к воротам, стражники посмотрели угрюмо, но ворота распахнули с такой поспешностью, словно приближаюсь на тройке королевских коней.
– Благодарю за службу, – сказал я покровительственно.
Они захлопнули за мной железные створки без «рады стараться, ваше благородие», но я не мелочный, пошел с широкой улыбкой счастливого человека в город, присматриваясь и прислушиваясь, стараясь по обрывкам разговоров уловить настроения.
На улицах варваров тоже больше, чем я видел, к примеру, в Меркеле. Там раз-два и обчелся, а здесь куда ни глянь – на сотню горожан один красавец с коричневым от солнечного жара торсом и хвастливо вздутыми мышцами, а это непропорционально много.
Как-то Диоген, прибыв в Олимпию и заметив в праздничной толпе богато разодетых родосских жителей, воскликнул со смехом: «Это спесь». Затем философ столкнулся с лакедемонянами в грубой и поношенной одежде. «Это тоже спесь, но иного рода», – сказал он.
Горожане и варвары Гандерсгейма ревниво блюдут и превозносят свои обычаи, а для этого, как хорошо знаю, в первую очередь нужно презирать чужие. Даже в одежде, что уж проще, видно, как горожане наряжаются демонстративно пышно и вычурно, а у варваров та же самая спесь – одеваются подчеркнуто грубо и небрежно. Чаще всего вообще обнажены до пояса, а когда одежда просто необходима, то целиком из невыделанных шкур, что вообще ни в одни ворота…
И, конечно же, те и другие стараются блюсти чистоту браков, выдавать только «за своих», пусть даже в другое королевство. Правда, смешанные браки все же случаются, а здесь, как догадываюсь, их намного больше, чем где-либо…
Интересно, как решают проблему отречения от своих обычаев. Это всегда болезненная ломка, потому что помимо отказа от исконно посконных надо еще и принимать чужие…
Элькреф, как я понял, готов отказаться от любых проявлений гордого варварства, только бы его Элеонора Гордая, вот уж точное прозвище для этой валькирии, была счастлива. Да он и так уже отказался, одевается, как горожанин, разговаривает, как они, и наверняка не считает, что все проблемы решаются лихим набегом и быстрым ударом кривого меча.
Правда, первым в их семье был Растенгерк, так неудачно посватавшийся к Мириам, а затем то ли попытался ее ритуально похитить, то ли еще как-то задел ее гордость и нарушил обычаи цивилизованной жизни…
– Эй, – крикнули мне из торговых рядов, – сын степей, не желаешь купить уникальный меч?
– А что в нем уникального, – пробурчал я, еще не видя, что предлагают, – оружие всегда только оружие…
– Оружие уравнивает слабых с сильными, – сказал торговец, но посмотрел на меня внимательнее и уточнил: – А сильного с десятью сильными. А если оружие еще и хорошее… Разве тебе не нужны веские аргументы в споре?
– Ну-ну, – сказал я, – покажи, насколько веские.
Он отступил, приглашая войти, я переступил порог, тихохонько ахнул. Горожане не воюют, потому у них нет необходимости массовой выделки оружия, когда главное количество, а качество не так важно, зато в единичных экземплярах повыпендриваться могут, могут…
Я пошел вдоль стены, щупал, примерял по руке, купил пару кинжалов, предварительно побросав их в особый щит из плотного дерева. Мечи в самом деле получше того, что при мне, но мысль сразу скользнула к тем особым, что я насобирал в странствиях и сейчас ждут меня в Зорре.
– А почему вот эти два простых, – спросил я, – намного дороже этих красавцев?
– Это древние, – объяснил торговец почтительно. – Их нашли в старых руинах.
– И что? Это делает их могущественными?
Он пожал плечами.
– Никто так не говорит. Но все равно, такие мечи всегда ценятся выше.
– За достоинства или только за древность?
Он ответил спокойно:
– Среди таких в самом деле иногда попадаются… непростые.
– Но сразу не угадать?
Он чуточку улыбнулся.
– Обычно их свойства открывают случайно. И то, бывает, не те, кто купил, а их дети. Или внуки.
Я подумал, махнул рукой.
– Я не рисковый человек. Но мечи у тебя в самом деле неплохие. Я бы взял вот эту оглоблю…
– Двуручник?
– Да.
– Хороший выбор, – сказал он почтительно. – Превосходная сталь. Заточен, как бритва… Смотрите.
Он подбросил тончайший платок, тот распростер крылья и опускался медленно, словно облачко, но когда коснулся подставленного меча, так же неспешно распался на две половинки и продолжил опускаться, пока не лег на пол.
– Прекрасно, – одобрил я, хотя такая острота хороша только здесь, где почти все бегают полуголыми, но не в бою с закованными в стальные латы рыцарями. – Кто ковал?
Он сказал почтительно:
– Лучший оружейник Тибора. Если отнесете меч ему, за небольшую плату высечет на нем ваше благородное имя.
– Да, – сказал я, – имя у меня благородное, дальше некуда. Ладно, давай подберем ножны.

Глава 5

Раскаленное до белизны небо медленно превращалось в синее. Сверкающая даль потеряла жесткий блеск и окуталась нежной дымкой, предвестником близкого вечера. Через проем городских ворот вошли друг за другом невероятно высокие верблюды, надменные и величавые, гордо выгибающие и без того причудливо загнутые шеи.
На меня посмотрели свысока, головы маленькие с темными глазами степняков, крупные продольные ноздри подрагивают, улавливая смену запахов степи на пышное буйство городских ароматов. Взгляд умных, как у гильгамешей, глаз скользит по всему свысока, мудрецы не вникают в мелочи, а любой город – это всего лишь большое стойбище…
Часовые с поспешностью вышколенных слуг распахнули передо мною створки ворот, хотя стража за это время сменилась, то есть мир постепенно добреет. Я кивнул с непривычной для варвара любезностью, в этой жизни насилие – не выход, и я дам в морду любому, кто со мной не согласен.
Дворец под заходящим солнцем полыхает красным огнем. Крыша в пурпуре, почти неотличима от горящих громад облаков, а верхушки деревьев сверкают золотыми листьями.
Из боковой двери, почти такой же роскошной, как и парадный вход, вышел, окруженный обнаженными до пояса кочевниками, высокий мужчина в кожаных штанах степняка, с широким красным поясом, в коротких сапожках, но рубашка на нем из тончайшего полотна, широкий ворот небрежно расстегнут, видны амулеты на золотой цепочке.
К нему обращаются почтительно и даже подобострастно, он отвечает коротко и повелительно. На меня словно пахнуло холодным ветром, свежим и одновременно несущим нечто опасное, словно тащит за собой грозовую тучу. Высокий, лет под пятьдесят, хотя могу и ошибиться, крепок и широк в кости, сухощав, толстые жилы молча говорят о силе и крепости тела. Обожженное солнцем лицо не по-степняцки удлинено, даже глаза не привычно темные, а пугающе прозрачные, словно высокогорный лед.
Я присматривался к нему, чувствуя себя так, словно наблюдаю за опасным хищным зверем, что мурлычет и ласково щурится на солнце, но в любой момент может вцепиться в горло.
По виду, из того взрывного теста, которое дает чингисханов и аттил, двигается неспешно, но энергия из него хлещет и переполняет его телохранителей.
Между бесстыдно цветущими деревьями по аллее в нашу сторону шел чем-то сильно раздраженный Ланаян, за ним едва поспевают двое стражей. Он на ходу жестикулировал, отдавая приказы, стражи кивали и что-то говорили, оправдываясь, слабыми голосами.
Заприметив меня, он взмахом руки послал их к воротам, сам подошел, нахмуренный, настороженный и злой.
– Чем-то могу помочь?
Я покосился на его начищенный панцирь, служака, таким нравится бдить и охранять, поддерживать строгий порядок.
– Можешь…
– Чем? – потребовал он.
Голос его звучал резко, хотя я видел, что начальник стражи пытается его смягчить, ссоры с диким варваром не в его интересах, напротив, его работа – обеспечить тишину и покой в саду и дворце.
– Не знаю, – ответил я откровенно. – Знаю, только что помочь может всякий.
Он посмотрел поверх моего плеча на выглядывающую рукоять двуручного меча, перевел взгляд на новенькую перевязь.
– А вы не успели помочь себе самому в городе? Вино, женщины, драки?.. Меч, как вижу, выделки наших оружейников. Хорош?
– Очень, – признался я. – Чувствуется, что не воюете.
– Почему?
– Слишком хорош, – объяснил я.
Он нахмурился.
– Не понимаю.
– Когда воюют, – объяснил я, – делают оружия много. И когда много – качество хромает. Этот делали неспешно, очень неспешно. Он слишком хорош, даже из ножен вынимать жалко, а то затупится.
Он кивнул.
– Да, у нас мечи такие. А как наши таверны, женщины?
Я бесстыдно ухмыльнулся.
– Настоящие мужчины всегда все успевают.
Он не отводил взгляда, ветерок с моей стороны, так что почуял бы запах вина. И женщинами не пахнет в том смысле, что когда мужчина выходит от таких, по нему видно, где был и что делал.
– Вы похожи на человека, – произнес он сухо, – который успевает в самом деле. Вас устроили удобно?
Я отмахнулся.
– Нам, детям степи, удобно везде. Кто вон тот человек?
Он даже не посмотрел, куда я указал взглядом, все еще всматривался в мое лицо.
– Конунг Бадия, – ответил он негромко. Лицо стало непроницаемым, словно маска жреца из дерева. – Степной вождь племени мергелей. Довольно сильного и многочисленного, а теперь, усилиями конунга, еще и богатого.
– А что он делает здесь? Гонялся бы за козами…
Глаза начальника стражи чуть сузились, я не понял, на что так он среагировал, а ответил еще тише и после выжидательной паузы:
– Да, я вижу, вы не просто издалека, а… очень издалека. Здесь, в королевстве, уже все знают, что хотя правит Его Величество, приказы все чаще отдает Бадия. Ему в городе жить нравится больше. Вообще-то многим из кочевников это нравится, но конунг достаточно силен и отважен, чтобы осмелиться такое говорить вслух.
– Да, – пробормотал я, – по нему видно, что силен… и осторожен. Очень важное сочетание для политика.
Ланаян кивнул, и хотя выражение глаз прячет, но я заметил блеснувшие в них искорки.
– Да, ему среди вождей нет равных. К примеру, ярл Элькреф перед ним младенец.
Я пропустил мимо уже неслучайное упоминание ярла, к которому я прибыл, поинтересовался:
– А что его мергели? Еще не готовы растерзать за отступление от древних обычаев и за поклонение чужим богам?
– Кто-то готов, – ответил он осторожно, – кто-то нет.
– Почему?
– Почему нет единодушия?
– Да, – сказал я. – Как же честь рода, племени, верность отцам и традициям?
Он помолчал, вид такой, словно решает, что мне можно сказать, что еще рано, вот так и бывалые солдаты становятся осторожными царедворцами.
– Да, – проговорил он, – такие случаи бывали… в других племенах. Но конунг умен и все учел.
– Как?
– Часть старейшин, – ответил он, – сумел поселить здесь… сперва как бы временно для каких-то дел, а потом те и сами ощутили сладость жизни в большом городе.
– Я их видел, – сообщил я. – Когда ходил по городу. Выглядят, как вороны среди павлинов.
Он чуть усмехнулся.
– Вы, дети степей, выражаетесь очень образно.
– А вы?
– Мы предпочитаем точность.
1 2 3 4 5 6 7 8