Нос облуплен, губы полопались то ли от жары, то ли от кулака, только усы горделиво задирают кончики кверху, свежие и новенькие, в отличие от поношенной одежды. Такие я видел только на портретах Петра Первого.
Я замедлил шаг, чтобы не столкнуться, но он остановился и сказал резким, неприятным голосом:
– Сэр, вы оскорбили меня, злонамеренно перейдя дорогу!
Я даже растерялся от такой наглости.
– Я?
– Да, – ответил он резко. – Вы!.. А я, клянусь своим именем, которое ни разу не запятнал трусостью или отступлением, заставлю вас извиниться!
– Сэр, – сказал я, – и в мыслях моих не было переходить вам дорогу. Пожалуйста, следуйте своим путем!
Он еще больше привстал на цыпочки, перекатился на пятки и обратно, вид донельзя задиристый. Я вдруг понял, что его так раздражает во мне: он высок, но я выше, он широк в плечах, но я шире, он одет крайне бедно, а по мне видно, что не бедствую.
Он опустил ладонь на рукоять меча.
– Если вы не сразитесь со мной здесь и сейчас… я назову вас подлым трусом!
– За что? – ахнул я.
– За то!
Он выпятил грудь и выкатил глаза, крупные, круглые, и без того уже выпученные, как у жабы. Одной рукой крутил ус, пальцы другой теребили рукоять меча.
Я покосился по сторонам, народ быстро отступает, мы уже на пустом пятачке, а люди отодвигаются еще дальше, чтобы никто из нас не задел мечом. На лицах жадное ожидание, глаза блестят, всегда приятно смотреть, как дерутся, как льется кровь.
За архиепископом выстроились церковные чины, двинулись величаво через двор, будто крестный ход. Рядом на рослых конях рыцари во главе с пышно одетым вельможей. У меня вспыхнула надежда, что вмешаются и остановят дурацкую схватку, но медленно продвигаются мимо, только архиепископ бросил в нашу сторону крайне неодобрительный взор.
– Ах, доблестный сэр, – сказал я просительным тоном, – мне так не хочется умирать на голодный желудок! Может быть, мы сперва хотя бы пообедаем?

Глава 6

Усач опешил на миг, в глазах мелькнуло сомнение, затем лицо побагровело так, словно вся кровь собралась в этой на глазах разбухающей морде, он прокричал:
– Доставайте меч, сэр!.. Или я вас разрублю, как гнилую дыню!
Я помедлил, никакие слова не идут на язык, наконец сказал первое же пришедшее в голову:
– Знаете, благородный сэр, я покорный слуга церкви, вынужден подчиняться ее уставу, а еще больше – Уставу братства. Нам запрещено обнажать оружие или каким-то иным образом сражаться с христианскими рыцарями без особой необходимости…
Рыцарь опешил, рука на кончике уса застыла, а другая как начала вытаскивать меч из ножен, так и остановилась на полдороге. Толпа тоже замерла, смотрят, как на оживший скелет: с моим ростом и сложением чем еще заниматься, как не драться. Даже всадники придержали коней. Архиепископ остановился, грузно развернулся в нашу сторону. Церковные чины тоже застыли, архиепископ воскликнул:
– Господи, благодарю тебя за первый хороший знак за сегодняшнее утро!
Он довольно проворно подошел к нам, усач поспешно поклонился, архиепископ обнял меня, расцеловал в обе щеки.
– Видите?.. – провозгласил он громогласно, повернувшись к всадникам. – Доблестный рыцарь подает вам пример истинно христианского смирения!.. На фоне его кротости и целомудрия этот сэр, да простят мне присутствующие, выглядит как задиристый петух! Даже не петух, а молодой петушок, петушишка.
Послышались смешки, усач в самом деле походит на задиристого петуха, правда, сильного и воинственного петуха. И хотя только что все были на его стороне, понимая и оправдывая, после слов архиепископа ощутили некое мальчишество в речах и поведении вроде бы взрослого мужчины.
Архиепископ повернулся ко мне.
– Сын мой, ты отвечаешь со смирением, обуздывая свою гордыню. Это говорит о твоей мудрости и благородстве…
Он умолк на миг, я поклонился и вставил:
– Не о моей мудрости, а о моих наставниках.
– Прекрасно сказано! – воскликнул он. – Кто они, эти святые отцы?
– Если говорить о замке, – ответил я, – где впервые получил наставления о мудрости, это крепость Зорр, там со мной вели беседы отец Совнарол, Великий Инквизитор отец Дитрих, а вот в паладины меня посвятили в крепости Кернель…
Наступило молчание, затем послышалось бормотание. Теперь на меня смотрели иначе, я уловил во взглядах все оттенки, начиная от уважительности и заканчивая брезгливым сожалением. Так смотрят на безногого калеку, ползущего в пыли. Паладин, при всех его достоинствах, слишком связан обетами и условиями. Вообще про паладинов известно мало, всем куда интереснее люди, которые пьют, дерутся, грабят, насилуют, захватывают, получают награды и почести, а паладины слишком уж безгрешные, чтобы их деяния вызывали хоть какой-то отклик в душах простонародья.
Наконец-то подбежал слуга, ухватил повод моего Зайчика. Зайчик посмотрел на меня, я кивнул, Зайчик пошел за слугой вовнутрь конюшни.
Усач сделал шаг вперед, коротко поклонился.
– Сэр Смит, – представился он хриплым пропитым голосом. – Ридли Смит. Сожалею, не знал, что… словом, прошу принять мои самые искренние сожаления. Я бы счел за честь в искупление своей вины угостить вас вином и обедом, но не уверен, что в этом заведении найдутся акриды…
Я учтиво поклонился.
– Принимаю ваши извинения, сэр Смит. Насчет акрид не беспокойтесь. Здесь отыщется все, что устроит скромного паладина.
Он в свою очередь изысканно раскланялся, с некоторым опозданием снял шляпу и помахал ею с таким видом, словно сметал пыль с моих сапог, затем отступил и дал мне возможность пройти в зал, откуда мощно валят, разжигая аппетит, запахи жареного мяса, яичницы, горохового супа, гречневой каши.
Если бы не сэр Смит, я бы остановился на пороге, ошеломленный развернувшейся картиной. Это не комната, где обычно едят постояльцы, даже не уютный зал, каких я успел повидать, это настоящий комбинат по накормлению сотни, если не больше, дюжих мужчин, что жрут мясо, как слоны траву. Дальний конец обширного помещения так и не разглядел из-за плавающего дыма и овеществленных ароматов жирной горячей ухи, гороховой похлебки, супов из разварных круп, жареного мяса, печеной птицы, рыбы и ящериц.
Вдоль всего кормежного цеха идут столбы, поддерживая потолок, последний я различил весьма смутно, но за ним вроде бы мелькают фигуры, похожие на привидения. Столы в три ряда, выстроенные, как танки для парада, тянутся в бесконечность. Между столами бегают молодые парни, худощавые и шустрые, у каждого в руках поднос, на две-три тарелки приходится обычно большой кувшин вина.
Все, как один, едят и пьют с такой жадностью, словно только что совершили марш-бросок через пустыню. Рыцарей не меньше трети, они в той части, что ближе к камину, остальное место занято оруженосцами и старшими слугами, выглядят достаточно богато, в моих бедных краях их приняли бы за герцогов.
– Хорошо, – выдохнул я. – Теперь понимаю, почему, когда рыцари с вечера собираются заморить червячка, с утра голова прямо разламывается.
– У меня не болит, – отозвался из-за спины сэр Смит. – У меня голова такая.
Я не стал уточнять, пустая или, напротив, монолитная, пошел к свободному столику, сэр Смит догнал и, сильно и неожиданно покраснев, пробормотал так глухо, что я едва разобрал:
– Сэр Ричард… Должен предупредить, у меня не найдется чем заплатить за обед.
Я ответил так же вполголоса:
– Забудьте о таких пустяках.
– Мой долг предупредить, – почти прошептал он. – Я… словом, я поиздержался.
К моему удивлению, к нам вскоре подошел не один из бегающих с подносом мальчиков, а дородный мужчина, осанистый, с цепкими глазами, уверенными движениями. Сэр Смит крякнул и приосанился, горделиво расправил усы. Я быстро сообразил, что это для абсолютного большинства я простой бедный рыцарь, у которого нет средств даже на покупку хороших доспехов, но хозяину постоялого двора нужно лучше разбираться в людях, чем этому абсолютному большинству. Он мог нас заприметить еще с порога, что-то там сообразил по нашей манере двигаться, и вот сейчас, не обращая внимания на раздувшегося от чувства достоинства сэра Смита, поклонился мне со всей почтительностью, будто перед ним переодетый король, не спросил, а осведомился:
– Что угодно благородным господам?
Сэр Смит взглянул на меня с вопросом в глазах, опасаясь заказать такое, что оскорбит паладина. Я кивнул хозяину:
– Молочного поросенка с зажаренными перепелами внутри, дроздов в виноградном соку, пару молодых каплунов… вина не забудь самого лучшего!
По мере моего заказа у Смита все шире распахивались глаза, нижняя челюсть отвисала, а хозяин, напротив, смотрел с восторгом, но вдруг словно туча набежала на его лицо, прерывисто вздохнул, поклонился.
– Только что прибыл архиепископ Кентерберийский. Он очень строг…
– И что же? – спросил я.
– Сегодня же четверг, – напомнил он, – постный день… Придется убирать все мясное, что сейчас жарится и парится.
– Ах да, – ответил я. – Конечно же, четверг! Но я – паладин, как может подтвердить сэр Смит, он сидит напротив. А у паладинов особые правила. Неси, архиепископ не будет против, даже если увидит.
Когда подали на стол, сэр Смит с сомнением смотрел, как передо мной ставят на огромном блюде зажаренного поросенка, даже не поросенка, а упитанного молодого кабанчика. Запах шибанул одуряющий, в животе требовательно квакнуло. Сэр Смит нервно облизнул губы. Поросенок покрыт золотистой корочкой, кое-где коричневой, в двух местах лопнула, из щелочек бьют тонкие струйки одуряющего запаха и проглядывает нежнейшее мясо.
– Сэр Ричард, – сказал он несмело, – но…
– Не мешайте, – прервал я. Нахмурился, сделал строгое лицо, перекрестил поросенка и сказал ясным голосом: – Именем Господа перекрещаю порося в карася!.. Спасибо тебе, Господи.
Смит непонимающе смотрел, как я, вооружившись двумя ножами, сделал первый надрез. Корочка затрещала, как молодой ледок, струйка пара пшикнула к потолку, аромат шибанул в ноздри, нежнейшее мясо начало распадаться под острым лезвием на ровные лакомые ломти.
– Сэр Ричард, – сказал он несмело, – но это же… все равно поросенок!
– Разве?
– Убей меня Бог, но, сколько ни смотрю, все равно поросенок, а не карасенок!
Я покачал головой.
– Не совсем. Вы, сэр Смит, не совсем понимаете суть святого таинства. Когда причащаетесь, ведь не пьете же в самом деле кровь Христову и не едите его плоть, хотя именно так сказано в Писании?.. Так и здесь. Неважно, что это не рыба, но если я, паладин, сказал, что это рыба, то это рыба!.. Вера двигает горами, сэр Смит. Впрочем, вы можете есть постное… даже акрид, если уж на то пошло, хотя одна акрида обойдется вам в десяток таких вот поросят. А одной акридой, даже если она акридища, не накормить и котенка. У которого, как известно, желудок с наперсток, но когда гадит… не за столом будь сказано.
Он колебался, я подцеплял на острие ножа истекающие сладким соком ломти и отправлял в рот. По его горлу всякий раз прокатывался огромный ком, кадык нервно дергался, лицо из красного стало бледным, словно в желудке начались голодные спазмы.
– Сэр Ричард… – проговорил он задушенно, – а эта карасячесть относится и ко мне?.. Или только для вас это постная рыба…
– Для всех, – заверил я твердо. – Впрочем, я не настаиваю. У каждого свои принципы…
Я не договорил, его руки замелькали в таком темпе, что я видел только смазанные движения. Поросенок начал таять, уменьшаться, исчезали и коричневые комочки обжаренных в масле и сухарях перепелов. Сперва Смит глотал мясо, как удав, потом начал торопливо прожевывать, это было похоже, как если бы сгорала промасленная бумага, наконец начал запивать вином, это уже значило, что первый голод утолил, теперь пришла очередь аппетита.
Хозяин посматривал в нашу сторону опасливо, взмахом руки посылал сменить блюда, убрать пустые кувшины вина. От других столов посматривали в нашу сторону завистливо, многие слышали мою громкую молитву, пересказали ее соседям, но, увы, даже священники не обладают правом превращать скоромную пищу в постную.
– Вино, – сказал я благочестиво, – лучшее доказательство того, что Бог существует, любит нас и хочет, чтобы мы жили счастливо.
– Аминь, – ответил сэр Смит и перекрестился. – Как жаль, что большинство этого не понимает, сэр паладин.
– Увы, – вздохнул я, – человек был создан в последний день творения, когда Бог уже утомился.
Сэр Смит распустил пояс, лицо постепенно принимает прежний цвет обожженного кирпича, кончики пшеничных усов приподнялись еще задиристее, с наслаждением пригубил вина.
– Да, – произнес он с чувством, – что-то в паладинстве все-таки есть… Значит, вам дано больше, чем священникам?
– Нет, – пояснил я, – священники – многоборцы, а паладины – узкие специалисты. Мы сражаемся во имя Господа не проповедями, а мечом, потому нам нужно есть мясо и пить доброе вино, дабы рука крепче держала поводья и оружие. А в остальном священники, конечно же, круче. В смысле, они могут многое, а паладины обходят их на полкорпуса только по воинским дисциплинам.
Он оглянулся по сторонам, взгляд упал на столы, заставленные постной пищей, обежал унылые лица.
– Мне повезло, – сказал он с чувством. – Я вел себя как дурак, а вместо этого сейчас вот сижу и ем такого чудесного… чудесную рыбу!.. Да-да, карась, карась. Какие плавнички, какие перышки!.. И совсем без костей. Хочу объяснить, сэр Ричард, я не такой уж и забияка, но пришлось заночевать в степи почти в виду стен Каталауна – захромал конь. Всю ночь вокруг костра выли и шастали волки, я бегал с горящей головней и отгонял их от лошади. Затем на въезде в город отобрали последние монеты, сволочи, по дороге к постоялому двору срезали кошель… хоть и пуст, но обидно, кошель красивый, подарок одной знатной дамы… жаль, незамужняя, пришлось смываться. Во дворе толкнул конем какой-то невежда в синем плаще… найду, изувечу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9