https://wodolei.ru/catalog/stalnye_vanny/Kaldewei/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Чепурин рассказывал, что на Западе и у нас начинают испытывать новые типы вертолётов, приспособленных, в частности, для спасательных работ в высотных зданиях.
В высотке я бываю чуть ли не каждый день: прихожу ругаться с работниками технических служб, навещаю знакомых в гостинице и при случаи забегаю в ресторан на чашечку кофе — там его готовят лучше, чем в наших буфетах.
Но прежде чем начать рассказ о штурме высотки, я решила осмотреть её снаружи — побывать на поле боя. На крышу кинотеатра мы — Вася, Дима, Коля Клевцов и я — прошли по внутренней лестнице через застеклённый люк. Здесь было холодно, поддувал ветер со снегом, слепило глаза. Я поплотнев запахнула шубку и подняла воротник.
— Вживайся в обстановку, — бодро сказал Дима, — погодка примерно такая же, как в тот вечер. Только одета, пожалуй, ты была полегче.
— Вася закутал нас с Бубликом в свою куртку, — сказала я. — А сверху Лёша свою накинул.
— Рыцари, — с уважением произнёс Клевцов, задирая голову и глядя на верхние этажи. — Погодка похожая, только тогда у нас была одно преимуществе: темнота.
— Преимущество? — удивилась я.
Клевцов засмеялся.
— Ещё какое! Вот гляжу на 19-й, где кухня, и даже мурашки по коже: неужели это я туда залез? Помню, вишу где-то на 16-м или 17-м и думаю: хорошо, что темно и высоты не видно, поджилки не так трясутся.
— Кокетничаешь, Коля, — упрекнула я. — Ты — и боишься высоты?
— Насчёт поджилок Коля, конечно, загнул, — сказал Вася, — страх к нашему брату приходит после, а не во время пожара. Это потом содрогаешься, что работал на такой верхотуре, в таком дыму. К высоте, особенно если лезешь по штурмовой лестнице без страховки, относишься с уважением.
— Я забыла, что без страховки.
— Страховаться там было некогда, — сказал Клевцов. — Каждая секунда была на счёту, только и делали, что нарушали. Но штурмовка — она совестливая, безотказная, не автолестница, которая может закапризничать.
— Ты-то знаешь, что штурмовка надёжная, а знает ли об этом штурмовка?
— сострил Дама. — Она ведь неграмотная, даже свей технический паспорт читать не умеет. Коля, твоя штурмовка не рассказывала, какие чувства она испытывала, когда в неё врезалось оконное стекло?
— Коля, это на каком этаже? — спросила я.
— На 16-м.
— А ваши чувства, товарищ капитан? — продолжай шутить Дима. — Писателю очень важно знать, какие страницы жизни промелькнули в этот момент в вашем сознании. Детство, отрочество, первая любовь?
— Совершеняе отчётливо помню, — в тон ответил Клевцов, — была единствеввая мысль: до чего же хорошо, что в тот момент никого на ступеньках не оказалась. Могло бы разрезать, как бритвой, а уж сбить — наверняка.
— Пока Лёша не принёс штурмовку, давайте вводить Олю в курс дела, — предложил Вася. — Значит, площадь крыши примерно пятьдесят на сорок, покрытие, — Вася ковырнул снег сапогом, — бетонное… Коля, интересно, когда вы топали по крыше, как стадо слонов, зрители в кинозале не свистели?
— Что ты, они же «Золотую лихорадку» смотрели, — ответил Клевцов. — Лично мне, когда я Чаплина смотрю, хоть из пушки стреляй. Мы-то им вряд ли мешали, а вот они нам… Когда снизу взрывы хохота доносились, мы воспринимали это как кощунство. Что ваш топот! стекла, рамы, матрасы, чемоданы сверху летели, врезались в крышу, как бомбы, разве что без взрыва. Помню, апельсины по всей крыше рассыпались… Но если с самого начала, то тридцатиметровку полковник велел подать сюда, на этот край. По ней мы и поднялись.
— Сколько вас было? — спросила я.
— Кроме Юры Кожухова, Володьки-Уленшпигеля и меня, полковник взял два отделения газодымозащитииков. И штурмовок Слава подбросил штук двадцать пять… Да, ещё такое наблюдение, может, тебе пригодится, я ведь до сих пор работал с фасада, а теперь, когда оказался во дворе, то увидел, что ситуация здесь нисколько не лучше. Вон там, — Клевцов махнул рукой на правое крыло главного здания, — спасали с двух автолестниц, а на этом крыле — с одной. Ещё такая деталь: оттуда, с девятого этажа, свисала спасательная верёвка, какой-то растяпа бросил казённое имущество на произвол…
— Не какой-то, а майор Нестеров, — строго поправил Дима, — это когда драпал с Лёшей из литобъединения… А вот он и сам, лёгок на помине. Где пропадал?
— Мороженое с вареньем в буфете, — честно признался Лёша. — Ольга Николаевна, хотите, я вам сюда принесу?
— Бр-р, только мороженого мне здесь и не хватает!
— Ладно, потом, — обнадёжил Лёша, — буфетчица знакомая, я вам без очереди возьму.
Клевцов сосредоточенно смотрел наверх.
— Полковник больше всего опасался, что огонь распространится до верхних этажей, — припомнил он. — Ну, как в Сеуле — факелом… Словом, боялся опоздать. Когда мы сюда поднялись, огонь выбивался из многих окон, хотя и не на всех этажах, и в отблесках было видно, что на лоджиях скопилось порядком людей. А вот сюда, прямо где мы стоим, один с пятой лоджии на связанных простынях спустился, а за ним другой на этих же простынях, только не повезло ему — оборвался. Полковник ему кричал: «Стой, где стоишь!», а он не послушался. А может, и не слышал…
Это я уже знала: удачно спустился Соломатин, электромонтёр, а разбился Филимонов, слесарь.
— Скорее всего не слышал, — продолжал Клевцов. — В первую минуту я даже артиллеристам позавидовал, у которых наушники. Был сплошной гул, но это ещё ничего, а вот когда из гула вдруг вырывался чей-то пронзительный крик, очень на нервы действовало. Из окон кричали, из лоджий. Одно хорошо — раздумывать некогда, полковник сразу поставил задачу… — Клевцов взял у Лёши штурмовку, ласково её погладил. — Две стальных тетивы, тринадцать деревянных ступенек да стальной зубастый крюк — вот и вся автоматика. Палочка-выручалочка! Длина четыре метра, вес десять килограммов — пушинка, а двоих на себе запросто держит, двести килограммов. Ребята, вы тряхнёте стариной или мне урок проводить?
В нескольких шагах от нас высилась бетонная громада высотки. С самого верха, из ресторана, доносилась музыка, откуда-то слышался женский смех, весёлые голоса; даже не верилось, что шесть лет назад здесь был ад. Я вспоминала своё, вживалась в обстановку, и меня охватывало волнение. Да и все вдруг посерьёзнели, даже Дима.
Клевцов взял штурмовку и подошёл к высотке.
— Начинал я, за мной поднимались Юра Кожухов и Володька. На первых четырех лоджиях никого не оказалось, забрасываю штурмовку на пятую — это считая от крыши кинотеатра, а от земли двенадцатый этаж высотки… Значит, забрасываю — и слышу детские голоса. Дети!
2. СЕРЁЖА КУДРЯВЦЕВ И ТЁТЯ ШУРА
Удивительно переплетаются человеческие судьбы! Жили-были на свете два человека, самые обычные и простые, попроси их рассказать о своей жизни — пяти минут хватит. И вдруг волею случая дороги этих людей пересеклись, и возникло такое, чего простым и обычным никак не назовёшь. Как два неприметных, заурядных с виду камня: лежат себе годами, и внимания на них никто не обращает, а возьмёшь, ударишь один о другой — искры!
Ну, понятно, тысячу раз в романах было, в пьесах и поэмах, когда встречаются юные или даже не очень юные Ромео и Джульетта: ток из рук, любовь с первого или второго взгляда и все последующее. Тут уже не просто искры, а пламя бывает, всепоглощающий огонь! Но наша история развивалась совсем по-иному, да и не могла иначе, потому что Серёже Кудрявцеву было тогда чуть за двадцать, полгода как из армии пришёл, а тёте Шуре шестьдесят с хвостиком; и то, что эти одинокие души потянулись друг к другу, в романтические схемы никак не укладывается.
Началось с того, что весенним вечером вёз таксист пассажиров, мужа и жену, которые куда-то сильно опаздывали, всю дорогу переругивались и подгоняли водителя, намекая на чаевые. И тут, проезжая пустынным переулком, водитель увидел, что с тротуара пытается встать пожилая женщина. «Гони! — протестовали пассажиры. — Пьяная, наверное!» Но водитель уже остановил машину, вышел, помог женщине встать и довёл её до крыльца. «Что с тобой, мамаша? — Оступилась, сыночек, езжай, спасибо тебе, дождусь кого-нибудь. — А далеко тебе? — Далеко, из гостей я, ты езжай, видишь, волнуются…»
Может, водитель так бы и поступил, если бы не увидел, что лицо женщины исказилось от боли. Ничего не говоря, подхватил её на руки, понёс в машину и стал осторожно устраивать на переднее сиденье. Пассажирам бы выразить своё сочувствие или, на худой конец, смолчать, а они подняли крик; «Не имеешь права! Опаздываем! На подсадку берёшь без разрешения! За длинным рублём гоняешься!»
— Ну, и сволочи, думаю, — рассказывал мне Серёжа, — и носит ведь земля таких. А ну, ору, вылезайте из машины, пока не вышвырнул! — И, улыбаясь, закончил: — Пошумели, но вылезли, портрет-то у меня разбойничий…
А для незнакомого с ним человека Серёжа и в самом деле выглядит страшновато: нос у него перебит, ещё с детства.
Привёз Серёжа тётю Шуру в домик на окраине, помог войти и собрался было уходить, но она уговорила его поставить чай и угоститься на дорогу пирожками. За чаем разговорились, и каждый рассказал за пять минут о своей жизни: тётя Шура о погибшем на войне муже и тогда ещё, в войну, умершей от скарлатины дочке, Серёжа — о безрадостном сиротском детстве, о шофёрской службе в армии и общежитии, где сейчас живёт. Уехал, ночью работы было мало, а под утро спохватился, что не подумал врача к тёте Шуре вызвать, оставил одну в доме, беспомощную. Адреса он не записал, но цепкая шофёрская память привела его к этому дому: позвонил в поликлинику, вызвал врача, поставил чай, накормил…
— И она меня не отпускает, и сам я чурвствую, что уходить не хочу, — рассказывал Серёжа, — Матери-то я не помню…
Ушёл, потом снова проведать пришёл, снова и снова, а потом перевёз из общежития свой чемоданчик и живёт в том домике по сей день, скоро уже семь лет. Так обрела тётя Шура любящего сына, а он — мать. Когда я у них бываю, то отдыхаю душой: нужно видеть, как они заботятся друг о друге, смотрят друг на друга — будто снова боятся затеряться в этом огромном мире. Видела я любящих сыновей, но такого, как Серёжа, — никогда.
А пассажиры, которых он высадил из машины, оказались людьми злопамятными. Через сутки Серёжу вызвал директор таксопарка.
— Брал на подсадку женщину без разрешения пассажиров?
— Брал. Она…
— Пассажиров высадил?
— Да. Они…
— Крыл их, грозился силу применить?
— Да, потому что…
— Зайдёшь после смены, распишешься за строгач. На первый раз лишаю премии, а в следующий…
— А я ему говорю, что не распишусь, если не выслушаете, — рассказывал Серёжа. — Ладно, махнул, давай, только по-быстрому. Ну, выслушал, подумал, вызвал секретаршу: «Приказ насчёт Кудрявцева напечатала? Порви и брось в корзину». И мне: «Работай, Серёга, я этим склочникам сообщу, что меры приняты. Но имей в виду: в следующий раз…» Справедливый человек, правда?
Ни директор, ни Серёжа и думать не думали, что «следующий раз» наступит очень скоро!
Когда они стали жить под одной крышей, Серёжа начал уговаривать тётю Шуру уходить со службы, а она иикак не решалась. Вот женится Серёжа, появится внучек — другое дело, тогда и дня на работе не останется. А на то, что внучеж рано или поздно появится, она очень надеялась: Настя, горничная с 15-го этажа, с которой она познакомила Серёжу, все чаще поглядывала на неё с тревожным любопытством будущей невестки.
В ту пору я и познакомилась с ними; по договору с таксопарком Серёжа был на неделю прикреплён к музею, разъезжал со мной и перевозил экспонаты; слово за слово, мы разговорились, и он рассказал мне всю эту историю. Я не раз забегала к тёте Шуре на 12-й этаж, где она работала в бельевой, радовалась её спокойному счастью, с появлением Насти напрашивалась на свадьбу — и от всей души желала удачи этим славным людям.
Несмотря на свой «разбойничий портрет», Серёжа был тихим и уступчивым парнем — тот случай, когда форма и содержание абсолютно не совпадали: не пил и не загуливал, ни с кем не ссорился, был неизменно приветлив и безотказно работал за сменщика, если тот брал больничный. Меня всегда смешило, что, улыбаясь, он прикрывал лицо ладонью — стеснялся. Такими безотказными трудягами начальство всегда очень дорожит, и поэтому директор парка был ошеломлён, когда на Кудрявцева снова пришла жалоба, даже не жалоба, а вопль души выброшенных из машины пассажиров!
— Да ты же настоящий хулиган! — возмущался директор, обнимая и поздравляя Серёжу. — Я же должен тебя гнать в шею с волчьим билетом!
И снова — из-за тёти Шуры!
Вёз он на вокзал к поезду двух пассажиров и вдруг увидел, что из окон Дворца искусств повалил дым. Первая мысль: половина седьмого, тётя Шура кончает в шесть и ушла домой. И тут же вторая: а вдруг не ушла? А вдруг её снова попросили посидеть с детьми, как это было вчера и позавчера? И Настина смена сегодня!
Я оговорилась: пассажиров он из машины не высадил, они наотрез отказались. Он просто вытащил ключи, крикнул на прощанье: «Черт с вами, сидите!» — и бросился к центральному входу Дворца, куда уже подъезжали пожарные. Подбежал к лифтам, из которых валом валили возбуждённые люди, вскочил в освободившийся, нажал на кнопку — не идёт! Вбежал в другой — не идёт!
— Куда прёшь? — набросился на него лифтёр. — Пожар, не ходют больше лифты, заблокированы!
И тогда Серёжа, не раздумывая, по центральной лестнице побежал наверх, навстречу самому необыкновенному приключению в своей жизни.
Опоздай он хотя бы на полминуты — и эта история не имела бы продолжения, потому что на пятом этаже огонь врывался в лифтовой холл и на лестницу. Но Серёжа не опоздал, успел проскочить и, подгоняемый тревогой и дымом, поднялся на седьмой этаж, где увидел открытый лифт. Надеясь на чудо, нажал кнопку — пошёл!
— А дверь в бельевую была закрыта, — рассказывал Серёжа, — даже от сердца отлегло, ушла, наверное, домой… А если не ушла и на 14-м с Настей? С 14-го гостиница там начинается, только бельевая на 12-м. Прибежал — здесь они! И ко мне — тётя Шура, две девочкиблизнятки и мальчик, лет шести-семи дети, не больше. С меня пот ручьём, сердце выпрыгивает, но ведь повезло-то как — успел!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40


А-П

П-Я