Вдруг на его лице появилось хитрое выражение.
- Я должен эту сумму, - объявил он чуть ли не радостно. - Мужчине. Секунду Хокинс колебался, а потом продолжил: - Человеку по имени Грубер. Я задолжал ему пять лет назад, перед тем как приехал сюда.
Я кивнул:
- Я видел вчера Грубера. Я был у Дэла Виллетта, когда он пришел нанять коляску, чтобы поехать к вам.
Странно он выглядит, этот Грубер. Хоть я и просто сельский адвокат, мистер Хокинс, но достаточно только взглянуть на этого типа. Кроме того, вы не тот человек, который будет стыдиться честного долга. Есть только одно, что может заставить вас заплатить такую сумму Груберу. Это - шантаж.
Старый фермер вздрогнул и ухватился за подлокотник кресла. Он был очень удивлен, но все-таки через минуту упрямо повторил:
- Говорю тебе, Гарри, что это долг. - И добавил: - Ну чем он меня может шантажировать? - На лице Джона застыло выражение страха. Дрожащим голосом он повторил: - Чем он меня может шантажировать?
Я встал, подошел к нему и положил руку на его плечо. Старика била дрожь.
- Вот об этом-то вы мне и расскажете, - спокойно произнес я. Послушайте, я адвокат, и решать такие задачи - моя профессия. Может быть, мы вместе сумеем найти выход, а может, и нет, но в любом случае, если вы хотите, чтобы я вам помог, вы должны мне обо всем рассказать. Достойный адвокат не разглашает личные сведения, а я думаю, что могу считать себя достойным. Почему вы должны отдать Груберу восемь тысяч долларов?
В конце концов он мне все рассказал. Старые люди, как правило, словоохотливы, но Джон Хокинс в то утро говорил с трудом. Он тянул больше часа, и, когда наконец начал рассказ, я чувствовал, что каждое слово стоило ему крови сердца. И хотя история эта достаточно печальна, в ней нет ничего низкого или позорного, и упорство старика можно было объяснить лишь его слепой преданностью дочери. Вкратце - хоть и не лучшим образом - я перескажу ее так.
Шесть лет тому назад Джон Хокинс, чье настоящее имя Тимоти Ридер, был владельцем бара в Нью-Йорке.
Его жена умерла при родах, и Жанет, единственный ребенок, избалованная отцом и лишенная надлежащего присмотра, попала в дурную компанию. Хокинс опустил подробности, поклявшись, что Жанет не сделала ничего ужасного, но ее подставили, она была арестована и приговорена к трем годам в Бедфорде. Я, зная Жанет, поверил ему. Хокинс продал свой бар, потратил половину полученных денег, чтобы организовать исчезновение дочери, и приехал с ней на Запад.
- Грубер - Носей Грубер, как мы его звали, - вор, предатель и негодяй, - закончил свой рассказ старик. - Я проучил его в свое время. Я бы убил его вчера, но это ничего не решит. Если я не заплачу ему завтра десять тысяч долларов, он отправит телеграмму в полицию Нью-Йорка. У меня в банке две тысячи, я их на цыплятах заработал. Вот так он и вышел на меня - был в Денвере и увидел в газете мою фотографию, ту, что я вам показывал.
Хокинс замолчал, а я подумал: ну не чудо ли, что человек типа Грубера читает "Бюллетень по птицеводству" и натыкается именно на этот номер. Я отвлекся на эту пустячную мысль, неосознанно избегая серьезной проблемы как спасти старика от разорения. Но я уже видел, что выхода нет: практически ничего нельзя сделать. Мы молчали. Хокинс без конца сжимал и разжимал пальцы, а в глазах бедняги было такое отчаяние, что я не мог выдержать его взгляда.
Потом мы начали что-то обсуждать... Э-э, да что там. Как адвокат, я понимал, что шантажисту никогда, ни при каких обстоятельствах платить нельзя, но я спасовал перед фактами. Отказать - и Жанет погибла. Согласиться - результат в конечном итоге тот же.
Шантажисты, как кошки, всегда возвращаются. Я говорил старому Хокинсу это и еще много чего, но он просто сидел молча и грустно кивал.
- Что я могу сделать? - бормотал он безнадежно. - Мне придется заплатить. Думаю, что я смог бы убить его, но ей это не поможет. Они выведают, кто я, и все будет так же. Только Носей Грубер мог так поступить. Жанет никогда не искали. Почему, ну почему попалось это фото?
Я пытался заставить старика рассказать, за что осудили Жанет, но он не захотел и твердил лишь, что Жанет невиновна, а во всем виноват он, потом снова заговорил о закладе. Он почти обезумел от страха, убеждал, что все нужно сделать сегодня, иначе Грубер телеграфирует в Нью-Йорк. Чушь несусветная, конечно, но Хокинсу в его состоянии размышлять здраво было трудно. В конце концов я наотрез отказался предпринимать что-либо, пока не посоветуюсь с Дэлом Виллеттом, - решение, неожиданное для меня самого. На самом деле я просто струсил - слишком велика была ответственность что-то решать самостоятельно. Но с другой стороны, я привык доверять острому уму Дэла и его советам. Я добился от Хокинса согласия на это и, оставив старика в конторе, уехал.
Никогда прежде я не видел Дэла Виллетта в таком возбуждении. Наверное, сыграло свою роль то, как я выпалил все на одном дыхании, едва успев поздороваться, но мне кажется, что главное тут - чувство Дэла к Жанет. У меня словно глаза открылись, я понял, какую страсть и боль он маскировал под обычным спокойствием, и был поражен его яростью. Мне стало ясно, что на земле есть одно-единственное существо, которое он любит больше своих лошадей. Вдруг Дэл успокоился.
- Ясно, - сказал он, - что тут нечего обсуждать.
Джон не может не платить: отказ означает разоблачение Жанет и его собственную смерть, потому что это, конечно, убьет его. Но и платить он не может. Грубер будет снова и снова напоминать о себе, а когда старик умрет, возьмется за Жанет. Их ждет настоящий ад.
Я пробормотал что-то вроде "ничего не поделаешь, придется заплатить". Дэл уставился на меня.
- Я ведь сказал, что это не обсуждается. Разве нет? - повторил он. Тут только два варианта, и оба невозможны.
Это мне показалось абсурдным. Тут должно быть "да" или "нет". Дэл подошел к окну своей маленькой конторы и долго стоял там ко мне спиной. Я испытывал, огромное облегчение оттого, что добрая половина ноши снята с моих плеч, и тихо сидел и ждал. Было слышно, как в конюшнях окликают друг друга конюхи, выкатывая мыть экипажи, и как то одна, то другая лошадь бьет копытом, соскучившись в своем стойле.
Явился Мот, далматинский дог Дэла, сунул нос мне в ладонь и затем легкой иноходцей удалился. Десять минут прошли в полном молчании.
Дэл вдруг повернулся ко мне, и по выражению его лица я понял, что он что-то надумал.
- Джон там, у тебя в конторе? - резко спросил он.
Я кивнул:
- Да, я оставил его там.
- Хорошо. Иди и скажи ему, чтобы он возвращался на ферму и там оставался. Скажи ему, чтобы он доверил это мне. Если Грубер позвонит, пусть откажется говорить с ним. Если он так сделает, все будет в порядке. Передай ему, что это я так сказал.
- Но... - начал я, совершенно сбитый с толку.
- Делай, что я сказал. И передай старику, чтобы он не тревожился.
Добиваться от него разъяснений было бесполезно, и уже через минуту я спешил в свою контору.
Я ожидал, что уговорить старика будет трудно, но Хокинс, питавший к Дэлу Виллетту безграничное доверие, оказался на удивление послушен. Как только я передал ему, что Дэл дал слово, что "все будет в порядке", старик покорно согласился выполнить все сказанное Дэлом. Он хотел пойти на конюшни и поговорить с Дэлом, но я убедил его следовать всем указаниям буквально.
Я вышел на улицу, отвязал его лошадь и смотрел, как Хокинс направляется на юг, в сторону своей фермы.
Я совершенно не представлял, что задумал Дэл; я до сих пор не уверен, что он рассчитал все именно в то утро, хотя... кто его знает. Даже мне было легко сообразить, что выход тут есть только один и, решившись на него, оставалось лишь продумать техническую сторону. Дэл - это в его стиле должен был организовать дело так, чтобы выглядело все как можно естественнее.
В этот вечер по дороге домой я заглянул на конюшни. Дэл, как всегда, сидел перед домом с сигарой во рту. В полдень я позвонил ему, чтобы сообщить, что Хокинс на все согласен, л сейчас у меня на языке вертелось вопросов пятьдесят сразу. Я спросил Дэла, видел ли он Грубера.
- Не видел, да и вообще не хотел бы о нем говорить, - ответил он, и, поняв, что на остальные сорок девять вопросов ответов я не получу, я отправился к себе.
На следующий день я сам увидел Грубера, когда шел по Главной улице в контору. Он сидел на веранде отеля Чарли Смита, читая газету и покуривая. Я с любопытством посмотрел на него, и в свете того, что я уже знал о нем, этот тип показался мне еще омерзительнее.
Грубер поднял на меня глаза, и я поторопился пройти мимо.
Незадолго до полудня мне позвонил Джон Хокинс.
Едва услышав его голос, я понял, что чувство защищенности, которое появилось у него после заверений Дэла Виллетта, значительно ослабло и старик опять почти что в панике. Утром Грубер дважды звонил на ферму, Жанет ответила, что ее отец не хочет с ним разговаривать, и уже начала подозревать, что что-то не так, - к счастью, Грубера она в городе не видела, и Хокинс сумел уклониться от расспросов. Я постарался подбодрить его, и Хокинс пообещал держаться.
Весь день я провел в подвешенном состоянии, с трудом преодолевая желание мчаться к Дэлу и выяснить все на месте. Был четверг - срок выплаты, и, хотя я знал, что Грубер блефует, я хребтом чувствовал, что все будет кончено до захода солнца. Ближе к вечеру меня так трясло от нетерпения, что я с трудом мог усидеть на стуле.
Я воображал себе, как Дэл спокойно идет по улице мимо курящего на веранде отеля Грубера, достает пистолет и всаживает в него пулю за пулей, видел, как Грубер валится спиной на перила, опрокидываясь вниз головой, с перекошенным лицом, и финал - Дэл идет, сдается Тому Кеннеди, и посылают за мной. Я четко представлял и дальнейшее: зал суда, процесс и себя как защитника - это будет великолепная речь...
Я опомнился, подошел к окну и на противоположной стороне улицы увидел Грубера. Я вздрогнул так, как будто увидел призрак. Грубер шел быстро, как идет человек, который знает, куда и зачем он направляется.
Я смотрел ему вслед, пока через два квартала он не исчез за углом, потом вернулся к письменному столу и сел.
В ящике стола у меня хранилась фотография Жанет, я вынул ее и стал рассматривать. В памяти всплыли заверения старого Джона в том, что Жанет невиновна, и невольно я улыбнулся. Они были излишни. Невозможно представить такую девушку в когтях Грубера. Я погрузился в воспоминания и сентиментальные мечты.
В реальный мир я вернулся лишь через пятнадцать минут, услышав, что перед домом остановилась машина.
Как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джим Роулей, врач, выпрыгнул из своего маленького автомобиля и побежал к дверям конторы. Я все понял и распахнул дверь прямо перед его носом.
- Только что звонил Дэл Виллетт - там у него пострадал человек, - и он просил меня заехать за вами, - выпалил он мне в лицо.
Даже не надев шляпы, я бросился за ним следом и вскочил в машину.
Джим, наверное, должен был удивиться, что я встретил его как бы подготовленным к столь необычному сообщению. Но необходимость соблюдать осторожность даже не пришла мне в голову. Он мигом очутился за рулем рядом со мной, и машина понеслась по Главной улице.
- Что случилось? Кто пострадал? Как? - закричал я, но Джим в это время сосредоточенно заворачивал за угол и не ответил. Моя контора находится в десяти минутах ходьбы от конюшен, машина лишь сделала несколько вздохов, и не успел я опомниться, как мы были уже на месте.
Подчиненный Тома Коннели уже был тут, его лошадь тяжело поводила боками. Мальчишки заглядывали в ворота конюшни, со всех сторон сбегались люди, на ходу что-то крича друг другу. Когда машина остановилась у ворот и Джим со своим черным чемоданчиком в руках выскочил, я увидел в конюшне группу сбившихся в тесный кружок мужчин и конюха, вбегавшего через заднюю дверь с ведром, из которого плескалась вода.
Я вышел из машины и направился к быстро растущей толпе. Врач исчез в ней, все расступались, давая ему дорогу с возгласом "Вот он", вновь прибывших встречали такими криками, что ничего нельзя было разобрать в этом хаосе и сумятице. Я собирался войти в конюшню, но остановился на пороге. Мне не хотелось увидеть то, что лежало в центре кружка мужчин...
В этот момент я услышал, как позади меня кому-то сказали:
- Это Мак, ты знаешь, - конь мистера Виллетта.
Он лягнул какого-то человека, который пришел нанять выезд, не знаю, как его зовут, - да так, что тот пролетел через всю конюшню...
Неожиданно группа мужчин задвигалась и расступилась, один из них повернулся к дверям, и прежде, чем он заговорил, я уже знал, что сказал доктор.
Во внезапно наступившей тишине в толпе раздался шепот:
- Он мертв.
Вечером, съездив на ферму к старику Хокинсу, я увиделся с Дэлом Виллеттом в его конторе. Мы почти не разговаривали, я понимал, что Дэлу не до этого, хоть он и был рад, что я приехал. Но когда, не удержавшись, я все-таки задал ему вопрос - наверное, мне не стоило этого делать, - Дэл покачал головой.
- Ну конечно же я знал, - проговорил он мрачно. - Это ведь я послал его туда. И я не чувствую ответственности за случившееся. Эти железные подковы оказались не иначе как подковами судьбы. Вот и все.
В любом случае я вину разделяю с Маком.
После долгого молчания он добавил:
- И с Богом..

1 2