Просто ответь мне, и я больше не буду к этому возвращаться.
— Он может дать тебе по башке — и тогда ты точно уж к этому не вернешься, — напомнил Конан.
Аллек криво пожал плечами.
— Я родился в подобной семье. Мои родители были злобными и тупыми, они вечно ковырялись в земле, как старик в своих гнилых зубах, пытаясь выдавить из нее побольше моркови и гороха. Все это было невкусным и быстро портилось; земля была истощена, родственники нам не помогали, потому что были такими же тупыми, скупыми и злобными, как мои родители. Я не видел смысла жить. Зачем рождаться на свет, если все, что ты увидишь под солнцем, — это клочок неплодородной почвы, уродливые лица и отвратительная похлебка, изо дня в день одна и та же? Но однажды настал день, когда я увидел воина.
Он был совсем другим. Поначалу я подумал, что это не человек, а какое-то животное. Разве у людей бывает такая прямая спина, такие пронзительные глаза, такой громкий голос? Я был глуп! Я подбежал к нему, бросился ему в ноги, я умолял его забрать меня с собой — в берлогу или в гнездо на скале, не знаю уж, где он устроил свое логово.
Судьба улыбнулась мне. Воин не отшвырнул меня ударом ноги, не прогнал. Он посадил меня на коня перед собой и увез, а слезливые крики моих родителей заглохли позади нас.
Мой воин не был богат. Он не был удачлив. Когда мне было пятнадцать лет, его убили. Все это время я прислуживал ему, как раб, и учился его ремеслу исподволь. Иногда он со смехом подзывал меня и показывал, как владеть мечом, но меч был слишком тяжел для меня — я ронял клинок и не раз случалось так, что я вот-вот мог отрубить себе ногу.
Я не люблю крестьян, потому что знаю их лучше, чем кто-либо другой. Я ненавижу жизнь, на которую они себя обрекают. Я не стану убивать их, но никогда по доброй воле не захочу иметь с ними дела. Граф Леофрик хочет забрать мальчика Дакко себе и воспитать его в замке. Думаю, это правильно.
— Особенно если учесть, как господин граф воспитал своего предыдущего приемыша, — пробормотал Конан.
— Какого приемыша? — насторожился Ловес.
— А, так вы же ничего не знаете!
И Конан пересказал своим товарищам историю о безумной красавице и ее горбатом сыне, который погиб в замке и которого они так и не нашли. На середине рассказа его посетила догадка, но ее он решил оставить напоследок.
— Сдается мне, Элваэл повстречался нынче ночью с призраком этой дамы, — сказал Аллек.
Конан посмотрел на него сердито. Конечно, теперь им легко делать выводы!
— Да, очень похоже на то, — признал Конан. — А та девчонка, Петрейда, — ее до сих пор нет.
— И не будет, — сказал Ловес. — Я уверен, что она мертва.
— Кровь?
Молодой воин кивнул.
— Не знаю, кто обитает в этом замке, но ему необходима живая кровь. И чем больше он ее выпьет, тем опаснее станет.
— По-моему, он ее не пил, а размазывал по стенам, — напомнил Конан.
— И куда она потом исчезла? — поинтересовался Ловес.
Конан пожал плечами.
— Откуда мне знать?
— У меня есть предположение, — сказал Ловес. — Я думаю, что оно ее слизывает. Ему необходима не просто кровь, а кровь в сочетании с теми субстанциями, которые выделяют стены башни.
Конан посмотрел на молодого человека исподлобья, с подозрением.
— Мудрено выражаешься! Ты сам, часом, не маг?
— Просто читал пару книг, — объяснил Ловес. — И несколько раз беседовал кое с кем.
— Лично я с магами не беседую. У меня с ними разговор короткий, — произнес Конан.
Аллек задумчиво кивал, как бы в ответ на последнее предположение Ловеса.
— Возможно, ты прав, парень, — признал он, обращаясь к Ловесу. — В любом случае, нам стоит сжечь тело Элваэла вместе с постелью. Обольем маслом и…
Конан коротко, яростно кивнул.
* * *
Узнав об этом замысле, Леофрик поддержал своих телохранителей.
— Это следовало сделать еще вчера, — признал он.
Постель зашипела, едва первые капли масла попали на балдахин. Поначалу Конан решил, что ему чудится, но остальные тоже слышали этот звук. Кровать шипела, как недовольная змея, а затем начала дрожать. Затряслись поломанные фигурки в изножье, заплясали облезлые веревки, которые некогда были шнурами, украшенными кистью. С громким хлюпаньем стала подпрыгивать подушка, и вонь старого пота расползлась по всей комнате.
Конан запалил факел и бросил его на середину кровати. Пламя лизнуло разлитое масло и побежало по стойкам балдахина наверх. Тело Элваэла шевельнулось — поначалу присутствующим показалось, что просто от жара, но нет. Он сел и открыл слепые, текущие глаза, распахнул безгубый рот, и оттуда посыпались зубы. Руки с отваливающейся плотью затряслись, простираясь к бывшим товарищам бывшего охранника, пальцы скрючились, как будто он тщетно царапал воздух.
Рядом с ним возникла прозрачная фигура изумительно красивой женщины. Лицо ее мгновение было обращено к троим мужчинам, которые стояли с факелами и мечами и безмолвно смотрели на невероятную агонию трупа. Затем прекрасные черты призрака исказились и сделались жуткими, нос вытянулся и заострился, как игла, подбородок оплыл книзу и быстро достиг середины груди, пухлый рот растянулся и исказился, а глаза провалились в глубокие черные орбиты.
— Надо было позвать Леофрика, — с Досадой проговорил Аллек. — Возможно, он узнал бы ее, свою красавицу.
— Мы и так поняли, кто она такая, — сказал Конан и опять плюнул. — Пойдемте отсюда. Я бы выжег так каждую из комнат этого проклятого замка, да никакого масла не хватит.
— По крайней мере, теперь мы избавились от кровавого призрака, — произнес Аллек.
— Я так не думаю, — пробормотал Ловес, но так тихо, что его никто не расслышал.
* * *
Трактирщик Галлго обдумывал все увиденное им несколько дней подряд. Времени у него было довольно. Во всяком случае, так он полагал до тех пор, пока в здешних краях не появился граф Леофрик с небольшой свитой. Теперь количество времени резко сократилось. Предстояло снова менять место обитания. Может быть, стоило уйти поглубже в лес и построить там небольшую хижину? Жить можно охотой и рыбалкой, а зерно покупать у местных крестьян, изредка навещая деревни…
Стоило хорошенько взвесить все «за» и «против», прежде чем бросать таверну. Все-таки «Колесо и шар» было любимым детищем Галлго, его первым настоящим пристанищем после стольких лет скитаний и странствий.
Но Конан узнал его. Впрочем, Конан — бродяга; он как пришел, так и уйдет. Лишь бы не наболтал графу о своем прежнем знакомстве с невинным с виду содержателем придорожной таверны.
Они встретились в Черных Королевствах. Галлго работал тогда на работорговцев. Вместе они выслеживали в джунглях красивых и сильных черных людей, чтобы потом захватить их в плен и обратить в рабство. За таких много давали на рынках. А потом они столкнулись с целой армией чернокожих, во главе которых был белый гигант, которого они называли Амра — Лев. И этот Амра без труда перебил половину охотников за рабами, а прочих прикончили его черные головорезы.
Галлго уцелел, потому что спрятался в кустах и притворился убитым еще в самом начале сражения. Когда он увидел этого Амру, он сразу понял, что его товарищам-работорговцам не победить. Лютый и дикий, белый человек во главе толпы негров был страшен. Забрызганный кровью, с оскаленной пастью и сверкающими синими глазами, он выглядел первобытным существом, божеством смерти и разрушения.
Галлго пролежал в болотах, дышащих лихорадкой, среди убитых, до вечера, когда животные выбрались из своих ног и отправились на охоту. Чуя легкую поживу, собирались вокруг поля боя шакалы и гиены, а где-то в чаще рычал леопард.
Галлго выбрался из своего укрытия и… внезапно увидел, что белый дикарь стоит рядом и внимательно смотрит на него.
— Я так и знал, что ты притворяешься, — заявил он. — Хитрый белый засранец! Что ты делал здесь, с этой сворой ублюдков? Охотился за рабами?
Отрицать было бесполезно. Галлго кивнул, чувствуя, как стучат его зубы.
— Я не стану тебя убивать, — сказал Амра. — Ты станешь моим человеком. Но если ты изменишь мне, я расскажу моим черным мерзавцам, кто ты такой, и они разорвут тебя на клочки.
Галлго так и не понял, зачем Амра это сделал. Может быть, он поступил так потому, что уже утолил свою жажду крови во время битвы и не хотел марать рук о безоружного и слабого противника. А может быть, и потому, что кровожадность Амры была сильно преувеличена, в чем Галлго имел не один случай убедиться.
Впоследствии они немало времени провели вместе. Достаточно, чтобы не забывать друг о друге и- после того, как расстались. Тогда они взяли неплохую добычу. И дело вышло практически чистое: никого не пришлось убивать и грабить; камешки лежали себе в земле и ждали того умника, который возьмет в руки лопату и доберется до них. Ну и еще совладает с тем гигантским слизняком, который обитает поблизости — кое-кто полагал, что основной задачей этой улитки было стеречь сокровища. Конан так не думал. Он просто превратил монстра в бесформенный трясущийся студень.
После этого их с Галлго дороги разошлись. Глядя, как Конан беспечно уезжает прочь, навстречу новым приключениям, Галлго вдруг ощутил себя старым. Ему захотелось покоя. Он знал, что любой авантюрист, которому хочется покоя, либо погибает, либо начинает тосковать. Бродяжничать и пускаться в приключения можно только с молодым, жадным сердцем, а сердце Галлго устало.
И сейчас, когда прошло уже столько лет, он все еще не насытился покоем. Ему не хотелось бросать «Колесо и шар» и начинать все сначала. Поэтому он решил остаться. В конце концов, граф Леофрик — если правда все то, что о нем говорят, — тоже не идеальный властитель с безупречным прошлым. Он поймет человека, который в молодости отдал дань духу авантюризма. И оставит этого человека в покое.
Во всяком случае, хочется на это надеяться.
Одинокая прогулка затянулась, и Галлго уже совсем было собрался повернуть домой, как вдруг из чащи леса донеслись громкие отчаянные крики. Голосов было двое — мужской и женский. Поначалу Галлго решил не вмешиваться, боясь выставить себя дураком. Любовные парочки часто кричат во время своих игр. Некоторые нарочно уходят подальше в лес, чтобы можно было без помехи вопить что есть силы: «Спасите, насилуют!» — а потом отдаваться друг другу со страстью, какой не увидишь в добропорядочной супружеской спальне, где нужно соблюдать тишину и не тревожить домочадцев.
Однако прислушавшись Галлго уловил в этих голосах странные нотки. Женщина кричала так, как будто ей причиняли настоящую боль, а в голосе мужчины слышался ужас. Потом женщина замолчала, а мужчина возопил, как, будто хотел обвинить небеса и всех богов:
— За что?
И тотчас послышался хрип. Галлго уже бежал туда, хрустя сухими ветками и продираясь сквозь кусты. То, что предстало его глазам на небольшой поляне, показалось в первый миг слишком чудовищным, чтобы сознание могло вместить это. Все листья и стволы растущих вокруг кустов и деревьев были забрызганы кровью. Тело женщины, растерзанное, с распоротым животом, лежало, разметавшись, на траве. Мужчина, окровавленный, с выпученными глазами и широко раскрытым мокрым ртом, тихо хрипел, сидя рядом. Кисть левой руки у него была оторвана, и он тупо смотрел на нее.
А по поляне расхаживало странное чудовище с большими когтями и торчащими из пасти клыками. Оно не было похоже ни на одно из животных, известных Галлго, — а уж трактирщик-то, свидетели боги, постранствовал по свету! Ужаснее всего показались Галлго глаза монстра. Это были разумные, почти человеческие глаза, наполненные глубокой, древней тоской. Как будто оно, уничтожив жизнь несчастной женщины, пыталось утолить эту тоску, решить какую-то давнюю, неразрешимую загадку, и снова — уже в который раз! — потерпело поражение.
Смотреть в эти глаза было больно. Галлго снял с плеча лук. Любопытно, почему чудовище до сих пор не заметило появления нового человека? Возможно, оно слишком поглощено собственными чувствами — как ни странно звучит подобное определение по отношению к монстру.
Галлго прицелился. Конечно, он не самый хороший стрелок, можно найти и получше, но сейчас это неважно. Промахнуться, стреляя с семи шагов в такую крупную мишень, невозможно.
Судьба мужчины с оторванной "кистью сейчас мало волновала Галлго. Куда больше он тревожился о том, что какой-то неизвестный монстр будет бродить в здешних окрестностях и пожирать людей. Эдак в таверну вообще больше никто заглядывать не будет. При всей своей мизантропии бывший авантюрист нуждался в клиентах, хотя бы изредка.
Стрела пролетела по воздуху и впилась чудовищу в глаз. Оно замерло, а затем резко, пронзительно завизжало, молотя по воздуху когтистыми лапами. Мотая головой, оно попыталось избавиться от стрелы. Галлго пустил вторую и пронзил длинную изогнутую шею монстра. Новая порция скрежещущих криков, сквозь которые вдруг стало слышаться явственное всхлипывание, как будто рыдала женщина. Затем чудовище опрокинулось набок и уставилось в небо уцелевшим глазом. В нем так и застыли непонимание и печаль.
Держа лук наготове, Галлго осторожно приблизился. Чудовище не шевелилось. Еще одна стрела, выпущенная с близкого расстояния, вошла в область сердца. Во всяком случае, у всех известных Галлго существ — если только они обладали сердцем — этот орган помещался именно там, в груди, между передними конечностями. Раздался чмокающий звук. Чудовище содрогнулось всем телом, но больше ничего не произошло.
— Оно мертво, — сказал Галлго, обращаясь больше к самому себе, чем к обезумевшему, окровавленному человеку, который смотрел на него непонимающе.
Трактирщик наклонился, потому что заметил в траве нечто странное. Оно напоминало какое-то орудие… или прибор. Плоское, причудливой формы. Материал, из которого «это» было сделано, показался Галлго совершенно незнакомым. Он взял предмет в руки, повертел его и так, и эдак, а затем выронил, потому что таинственная вещь вспыхнула сама по себе и сгорела на траве в считаные мгновения.
Если бы граф Леофрик находился рядом, он с удивлением узнал бы в горящем предмете древнюю лемурийскую букву, которая читается как «а» и считается «лишней», проклятой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9