«Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза.»– Много лет никто сюда не ходит. – раздался у меня за спиной голос, и я от неожиданности вздрогнул и обернулся.Передо мной стоял небритый мужичок в пыльном заношенном ватнике, но глаза его как-то необычно светились.– Вы сторож? – спросил я.– Нет, – хрипло рассмеялся мужичок, – я здесь живу.– Бомж? – спросил я и смутился.– Бомж. – кивнул мужичок радостно.– А не холодно ли на кладбище? – я хотел сказать что-то участливое, но прозвучало это глупо.– А мне без разницы, я нежилец. – сказал мужичок.– Простите, я не заметил. Я в общем тоже.– Да я вижу.– А вы… давно?– Семь лет уже.– Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.– А кто мешает? Я тут себе тихонько пристроился, живу помаленьку. Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет… Тут нас несколько бомжей, человек семь.– И все нежильцы?– Да вообще почти все бомжи нежильцы. Разве живой человек станет так жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть… – мужичок грустно вздохнул. Ну кто устроится – тот еще может жить как нормальный. Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь по улице – каждый десятый нежилец.– Не может быть!– Может. Скоро поймешь, научишься различать. А сам-то давно? – мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.– Несколько дней.– И долго собираешься оставаться?– Не знаю. Не хочется пока. Слушайте, а что там… – я тоже кивнул головой наверх, – после смерти?– Хе! Поди узнай, расскажешь нам. Оттуда еще никто не возвращался. Закрывают глаза, уходят – и с концами. Или того, бац – и на небесах.– Это как? – удивился я.– Молча. Геройски.– В смысле?– Ну вон. – мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.– Николай Филозов? А что он?– Ну читай внизу, не видишь что ли?– Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза. Ну и что? – я вопросительно глядел на мужичка.– Ох и молодежь пошла! Тебя в школе не учили, что звание Героя Советского Союза дается только один раз?– Да, вроде припоминаю…– Ну? Смекаешь? – нетерпеливо сказал мужичок.– То есть второй раз – посмертно?– А то ж! Он еще полгода воевал нежильцом, только уже в пехоте, а потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился. Душу мигом и разметало.– Да-а-а… А откуда вы все это знаете?– Да здесь раньше висела доска, там все и было сказано. А потом ее кто-то отвинтил. Ну знаешь, бронза – ценный металл, а тут она здоровая такая… Наверно в рай попал.– А те, кто сами уходят, те в ад что ли?– Это уж как сложится.Я все смотрел на молодое лицо, годами тускневшее на старой кладбищенской керамике. Было в этом лице что-то такое… Либо раньше умели так фотографировать, либо действительно этот парень знал для чего живет и умирает.– Да… – сказал я наконец, – геройски жил, геройски умер.– Камикадзе. – сказал мужичок.– Что?– Нежилец-воин. В переводе с японского «ками» – означает дух, нежилец, а «кадза» – воин.– Вы знаете японский?– Хе… – мужичок горестно вздохнул, – Семь лет назад я еще был заведующим кафедрой в институте иностранных языков. Это я теперь все уже позабыл пока с бомжами здесь околачивался…Я поспешил перевести разговор на другую тему и кивнул снова на памятник.– Я бы так наверно не смог…– В смысле? С гранатами под танк? А чего мешает?– Ну не знаю… Как-то…– Да все равно же там будешь, какая разница как уходить, самому по себе или под танком? Конец-то один для всех. Но под танком – героем, сам по себе – человеком, а если будешь шляться – то под забором, бомжом помрешь, парень…Последние слова прозвучали зло, и мне показалось, что это упрек. Я обиделся.– А чего сразу я? Что вы сами не уходите?– Я… – Мужичок вздохнул. Затем виновато огляделся вокруг, словно в последний раз. – Да пожалуй ты прав, хватит, засиделся. Все духу не было, трусил. Теперь наверно смогу. Просто решиться… Если не сейчас, то… Все, сейчас. Прощай, спасибо тебе. Может свидимся.– Э, э! Стой, я пошутил! – я дернулся к нему, но было поздно – мужичок решительно закрыл глаза и на всякий случай еще прижал их ладонями.Он стоял и медленно вплавлялся в теплый майский воздух, растворяясь. Через несколько секунд остался только его контур, словно выгнутый в пространстве из тонкой стальной проволоки, затем исчез и он, и на землю упал пустой пыльный ватник.– Аркадий, вот ты где! – из-за оградки выскочил Глеб, – Ты с ума сошел, тебя там все ищут! Мы уже две процессии вне очереди пропустили! Где ты шляешься?Я молча указал ему на ватник. В горле стоял комок.– Чего это такое? – Глеб с подозрением уставился на ватник.– Только что здесь был нежилец, бывший профессор. Только что он ушел.Глеб понял что я говорю совершенно серьезно, секунду помолчал, переминаясь с ноги на ногу, но затем все-таки решительно дернул меня за рукав.– Пошли быстрее! Тебе сейчас родичи такую взбучку выдадут!– Пусть попробуют.– Пошли, пошли.Мы вернулись в новую часть кладбища. Никакой взбучки не было, хотя все на меня смотрели с укором, лишь мать сказала звенящим шепотом что я позорю семью, а отец сквозь зубы произнес, что дома со мной еще поговорит.Похороны прошли быстро, местные молодчики энергично закидали яму землей, и родственники стали собираться к нам домой на поминки. Глеб уехал в институт – он теперь все-таки решил попытаться успеть к сдаче курсовой. Юлька отозвала меня в сторону. Глаза ее был темными от набухших слез.– Аркашенька, прощай… – она нежно обняла меня.– Ну я еще пару дней здесь… – сказал я неуверенно.– Прощай, мы больше не увидимся. Я тебя всегда буду помнить. – она заплакала.– Но мы можем еще увидеться завтра… – я чувствовал, что снова появился комок в горле, не хватало еще и мне расплакаться.– Мне тяжело, Аркашенька. – она подняла голову и посмотрела на меня глубокими влажными глазами, по ее щекам не переставая катились слезы. – Мне очень тяжело. Надо прощаться, это только пытка и тебе и мне. Я не могу… Если бы ты знал как мне… Я не могу… – она снова упала мне на грудь и лишь тихо вздрагивала в беззвучном плаче.– Прощай, Юлька. Прощай, мой воробышек. – я прижал ее к себе как прижимал когда-то.Мы стояли неподвижно еще несколько минут, и родственники, ожидавшие в отдалении, стали искоса на нас поглядывать. Наконец мы разжали обьятья, Юлька повернулась и быстро зашагала к чугунным воротам кладбища.Я вернулся к родственникам, мы сели в автобус и выехали с кладбища. Из окошка я увидел Юльку – она шла по обочине с белым платком в руке. * * * Из приличия я немного посидел с родственниками, но вскоре тихо ушел и поехал на работу. Программа как назло все еще не хотела оживать – то одно не ладилось, то другое. Вечером я позвонил родителям и сказал что остаюсь на ночь. Просидел всю ночь и весь следующий день. Вечером второго дня позвонил на работу отец, требовал чтобы я немедленно приехал домой. Я сказал, что доделаю работу и тогда вернусь. Завтра. Но завтра не получилось, и я просидел безвылазно еще три дня. Наконец все было готово, я звякнул Михалычу и сказал, что можно приезжать. Затем дозвонился матери и попросил приехать с паспортом чтобы оформить договор на нее. Тут у нас произошел большой скандал – мама кричала что я негодяй, что я вгоняю ее и отца в гроб, что я позор семьи. Сначала я говорил вежливо, что-то объяснял, доказывал, приводил аргументы, но она оставалась непреклонной, никуда ехать не собиралась и требовала чтобы я немедленно бросил все и явился домой для разговора. Тогда я позвонил отцу на работу и теперь мы поругались еще и с отцом. Наконец я сказал, что сегодня зайду домой и швырнул трубку. Вошел Михалыч с бланком.– Аркаша, как имя-отчество у твоей матери?– Не надо пока записывать, она отказывается в этом участвовать.– На отца писать?– И на отца не надо. Может на Юльку?– На кого?– Это я так, про себя. Сейчас звякну. – я снова потянул к себе телефон и набрал юлькин номер.В трубке раздался хохот какой-то дамы, затем деловито:– Добрый день, акционерное общество «Витязь».– Юлю позовите пожалуйста.– Сейчас. Юлька! – опять хохот.Наконец я услышал голос Юльки.– Але?– Юль, привет, это опять Аркадий…– Привет. – она не удивилась, но ее голос сразу стал каким-то серым.– Слушай, тут такое дело, я закончил работу и есть за нее деньги, их надо на тебя перечислить.– Почему на меня?– Родители отказываются. Тебе они не помешают, правда? Надо просто приехать с паспортом.– Аркадий, я не могу. – твердо сказала Юлька и непривычное «Аркадий» резануло слух.– Почему?– Не могу и все. Не могу. – ей явно не хватало слов.– Ну хорошо, тогда пока? – я был растерян.– Прощай. – тихо сказала Юлька и первая положила трубку.Я некоторое время отупело держал в руке пиликающий кусок пластика, Михалыч внимательно смотрел на меня.– Может быть мы тебе какой-нибудь памятник поставим в пределах суммы?– Не надо. – сказал я зло, – Я не бросался под танк с гранатами.– Ну тогда может быть тебе это и не очень нужно? – осторожно сказал Михалыч и зачем-то добавил, – В такой-то момент?– Нет, так не пойдет. Вот что – надо перечислить в фонд мира! Или в детский дом. Детям Чернобыля, ветеранам, мало ли фондов?– Ты хочешь чтобы я написал в договоре «программу модуля выполнил фонд мира»? – произнес Михалыч с мягкой иронией.– Действительно, не получается. – огорчился я.– Можно оформить на меня, а я потом перечислю, но ведь ты наверно…– Мне не доверяешь. – закончил я фразу. – И есть тому причины.Я снова потянулся к аппарату и набрал номер Глеба. Долго никто не снимал трубку, наконец раздался раздраженный голос Баранова.– Ало? Ало?– Чего ты кричишь, это Аркадий.– Какой? – растерялся Баранов.– Никакой. Галкин. Где Глеб?– Никого нет, пятница, Глеб на даче, я тут… мы… слушай, а я думал ты уже… это…– Нет пока. А с кем ты там? Есть кто-нибудь из наших? – не хотелось отдавать деньги Баранову.– Ну ты ее не знаешь… – замялся Баранов.– Хорошо. – я решился, – Паспорт у тебя с собой?– А что? Ты не мог бы перезвонить попозже, просто я сейчас никуда не могу…Я кивнул неподвижно стоящему Михалычу: «пишите: Баранов».– Бросай все, тебе деньги нужны? Шестьсот? На халяву?– Да! – тут же вскинулся Баранов, – Ты мне в наследство что ли?– Ну типа того. Хватай паспорт, пиши адрес, тебя встретит Михаил Германович с ведомостью. Михаил Германович – запомнил? Нет, меня там не будет, я там уже насиделся выше крыши. Ну пока. И проверь там все внимательно.Я встал и повернулся к Михалычу.– Прощайте, Михаил Германович.– Зря ты так, Аркашенька.– Не зря.– А кто такой Баранов?– О, это такой Баранов, которого обмануть как меня никому не удастся.– Аркашенька, но так получилось…Михалыч стоял передо мной весь красный, низенький, взгляд в пол, как провинившийся школьник. Мне стало его жалко.– Поверьте, я не обижаюсь, я сам виноват. Пойду я, Михаил Германович. Если что – я сегодня вечером еще дома, телефон у вас записан.– Стой, а модуль мы с Барановым что ли будем тестировать?– С Барановым? – я усмехнулся, – Попробуйте. Но лучше с Лосевым. Модуль работает, я свое дело сделал полностью, прощайте. – и я вышел на улицу. * * * – Ты позоришь нашу семью! – кричал отец, расхаживая вдоль окна по своему обыкновению.– Интересно чем?– Почему ты еще здесь? Что о нас скажут соседи, что мы сына эксплуатируем после смерти как Сталин заключенных на Беломорканале?– Я прощаюсь с миром, имею право.– Похороны были почти неделю назад!– Это мое личное дело и никого не касается.– Касается! Ты мой сын, и я хочу чтобы мой сын умер человеком а не блудил нежильцом по свету!– Имею право прощаться столько, столько хочу.– А по-моему ты вообще не собираешься уходить, так? – отец прищурился.Терпение мое лопнуло.– А ты наверно всю жизнь мечтал о моей смерти, так? Никак не дождешься!– Не смей со мной разговаривать в таком тоне! – закричал отец.В комнату вошла мать.– Себастьян, я тебя прошу, мы же договаривались без этих криков! У нас же такая слышимость! Соседи уже все знают!– Разговаривай сама! – бросил отец и вышел из комнаты.– Сынок, пойми… – мама говорила медленно, выбирая слова поточнее, – пойми отца. Он не хочет тебе зла, он просто пытается объяснить что так принято. Мы ведь живем в обществе. Есть нормы, правила, традиции. Почему ты делаешь все не как у людей? На похоронах куда-то убежал…– Мам, мы же договорились об этом не вспоминать. Об этом мы ругались вчера весь вечер, сегодня утро.– Хорошо, я не об этом. Скажи, ты действительно не хочешь уходить?– А вы все так хотите чтобы я скорее ушел?– Ничего ты не понимаешь… – она устало опустилась на диван, на секунду прижала к глазам платок и продолжила с надрывом, – Да я бы жизнь отдала за тебя! Если бы мне сейчас предложили сделать так, чтобы ты был жив, я бы… – голос ее дрогнул, она комкала в руке платок.– Да уйду я, уйду, никуда не денусь. Зачем же вы меня подгоняете? Через неделю меня здесь точно не будет, что вы волнуетесь?– Еще целую неделю? – она оторвала от глаз платок и изумленно уставилась на меня.– Да почему бы и нет?– Сынок… Ну пойми же ты – ведь ничего тут нельзя сделать, тебя не вернуть. И ты только травишь душу мне, себе, Юле…– Хорошо я больше не приду. Поеду за город, поброжу пару дней по лесу и уйду. Я всегда любил бродить по лесу…– Но почему у тебя все не как у людей? Есть ведь обычай – нежилец уходит в день поминок, ну или на следующий день. Меня соседи спрашивают, а что я им отвечу? Я не гоню тебя, и если бы была хоть надежда, хоть… – она снова заплакала.– Прощай. – сухо сказал я, встал, и вышел из дома.На улице шел дождь, я оглянулся – идти было некуда. И мне вдруг захотелось попасть туда, на бульвар, где я сидел неделю назад на лавке под каштаном. Я сел в метро и вскоре снова выходил под дождь в центре города.Я перешел улицу, завернул за угол и вдруг остолбенел, нос к носу столкнувшись с Юлькой. Она шла под одним зонтиком с Григорием, и тот нежно держал ее под руку. Юлька жутко смутилась.– Привет. – сказал я растерянно. – И тебе привет, Григорий.Юлька явно не знала куда деваться, да и Григорий как-то смущенно шмыгал носом. Гораздо более смущенно, чем шмыгает носом работник конторы, направляясь к метро с одной из сотрудниц.– Значит ты уже с Григорием погуливаешь?
1 2 3 4 5 6