Кирьянов устало откинулся от карабина. Посмотрел, хмурясь, на летчиков. Они вопросительно показывали на землю, спрашивая, садиться или продолжать.
«Продолжать», – велел знаком Кирьянов и снова припал к прицелу…
За всю охоту жалость ни разу не поскреблась в его сердце. Распаленный стрельбой, он смахнул в тайгу остатки маслянистых гильз; они исчезли за бортом, эта желтая пыль, которую не найдет ни один прокурор, и махнул пилотам, сигналя, чтобы они возвращались к прогалине, где лежал убитый лось.
Праздничная забава кончилась.


– Ну что ж, я еще раз хочу узнать ваше мнение о Храбрикове.
– Я уже говорил. Или вы проверяете меня, не изменил ли я по ходу следствия свое мнение?
– Вы излагали здесь много точек зрения на разных людей. Надо признать, знаете вы большинство из них весьма приблизительно. Но про Храбрикова говорили крайне положительно.
– Безусловно.
– Вы считаете его человеком, на которого можно положиться?
– Конечно.
– А на пилотов, с которыми вы летали в тот день?
– Ах, вон оно что! Но они тоже получили свое.
– У этих людей хватило совести самим прийти ко мне.
– Я повторяю, они тоже не стерильны. Готов доказать.
– Кто подтвердит это?
– Храбриков!
– Вы уверены?
– Конечно.
– Вот его подтверждение.
– Что это?
– Коробка из-под зубного порошка. Откройте.
– Я не понимаю.
– Это пули. Пули вашего карабина.


25 мая. 14 часов 30 минут


Сергей Иванович Храбриков

Свежевать лося Храбриков взялся сам. Охотник он был никудышный, но зато славился по части разделки туш, еще дома, в России, имея процент с этого своего, как нынче говорят, хобби. Он колол поросят соседям, мог забить и корову. Не очень сильный физически, хотя и жилистый, он применял в таких случаях свои скотобойные хитрости – сперва оглушал животину тяжелым ядром, купленным в магазине спорттоваров, просверленным специально для этой надобности и надетым на топорище, а потом колол, целясь заостренной, как бритва, финкой прямо в сердце.
Дома он занимался этим за мзду – приличную долю мяса или за выпивку, и все, кто держал в округе скот, знали Сергея Ивановича как мастера этого дела.
Здесь Храбриков свежевал дичь тоже не зазря. Была у него, задетого однажды Кирьяновым, обозванного едва ли не жуликом, одна своя идейка, вроде бы как страховка на мало ли какой случай.
Для этой своей страховки он купил за двугривенный жестянку с зубным порошком, порошок вытряхнул за ненадобностью – своих зубов у Храбрикова не было, только протезы, обе челюсти, – и в эту жестянку клал искомое.
«Сучий ты сын, – думал он всегда в таких случаях о Кирьянове, – мальчишка сопливый, нашел кого оскорблять», – и, свежуя туши лосей, первым делом выковыривал из них кирьяновские пули, кладя в коробку из-под зубного порошка.
Никто никогда на это занятие его не обращал внимания. Храбриков помаленьку заполнял коробку, мечтал набить ее полной, а потому и шутил в своем стиле, как пошутил сегодня.
Когда вертолет приземлился на прогалине, где лежал убитый, как они думали, лось, зверь был еще жив.
Испуганный грохотом винтов, он приподнялся на согнутые передние ноги, жалостливо крича.
– Ишь ты! – сказал Кирьянов, сдергивая с плеча карабин. – Живучий!
Понимая, что будет дальше, Храбриков улыбнулся, шагнул к начальнику, тронул его за рукав и просительно сказал:
– Дайте я, Петр Петрович, а! Стрелок из меня никудышный, так хоть малость поупражняюсь.
Кирьянов снисходительно улыбнулся, хлопнул его больно по спине и протянул оружие.
Не к месту крадучись, Храбриков пошел к лосю на верное расстояние и, целясь в холку, дал три выстрела. Зверь рухнул, не издавая больше никаких звуков, но был еще жив, мотал широкой мордой.
– Что ты, как хорек, крадешься! – крикнул Кирьянов Храбрикову. – У него позвоночник перебит!
Экспедитор хихикнул, подступил еще на пару шагов. «А то я не знаю, – ответил про себя Кирьянову, – был бы не перебитый, так и полез бы я тебе на рожон!» Он прицелился снова и, чувствуя больные толчки выстрелов, закончил обойму.
Вчетвером они принялись втягивать матерого лося в кабину, кантуя его, кряхтя и надсаживаясь, потому что туша не проходила в неширокую дверь. Лось не шел, не помогала даже кирьяновская мощь, они отступились, закурив, соображая, как быть.
– А ну-ка, орлы, – подумав, засуетился Храбриков, глазки его засверкали, дряблые щеки порозовели. – Не найдется ли топора?
Топор нашелся, и Храбриков изложил свою идею – простою до гениальности.
– Бревно кабы не полезло, как поступили? – спросил он, изображая сметливого простоватого мужика. – Распилили, разрубили. Вот и мы его разрубим. – Он засучил рукава, похихикивая. Теперь настала его пора, он умел это, хотя, признаться, такого еще не приходилось.
Кирьянов скривился, сказал:
– Ну и мясник ты, дядя! – но протестовать не стал. Отошел вместе с летчиками в сторону, чтобы не забрызгал его находчивый экспедитор.
Храбриков долго рубил лося и ни разу не поморщился за все время.
Закончив работу, вспотев, с лицом, забрызганным красными точками крови, он приветливо, радуясь себе, пригласил остальных к завершению погрузки. Тушу по частям втащили в машину, летчики торопливо заняли свои места, машина поднялась в воздух. А вот теперь Храбриков сдирал остатки шкуры, полосовал мясо на огромные куски, отыскивая блестящие конусообразные пули.
Время от времени жестянка из-под зубного порошка негромко взвякивала, еще один кусочек металла ложился на ее дно, и было невозможно выяснить, какая пуля кирьяновская и какая его, Храбрикова. В этом и состояла его шутка, его страховка, его полис личной безопасности.
Храбриков свежевал лося, не думая о пулях, собирая их по привычке. Теперь он соображал другое, как подсадить эту дуру-девку, начальника партии.
Такой хай сегодня устроила, вспомнить тошно. Тихоня-тихоня, а вдруг заговорила! Лодку, видите ли, он не доставил. Жалко, Кирьянова не было, уже ушел к себе, а то бы он настропалил его против Цветковой. Заставил бы его прищучить ее. Он-то, чай, понимает, что, кроме этих лодок, полно других забот у экспедитора.
Храбриков оторвался от мяса, постучал, задумавшись, финкой по столу.
«Очень может быть, что девка сама к Кирьянову пойдет, – подумал он, – тогда тот метнуть может, тут такая игра – кто на кого раньше наклепает».
Сергей Иванович поднялся, с трудом подняв таз, набитый мясом, отнес на кухню. Там уже вовсю шла жарка и парка. Именины Кирьянова оставшиеся в поселке отмечали всегда широко и щедро, собираясь в общей столовой, завозили заранее ящики выпивки, главным образом спирта, напитка для здешних краев и привычного, и рентабельного: хошь покрепче – так пей, хошь – разбавляй, получается вроде водки, и тогда возрастает объем – из бутылки спирта – две водки.
Пошутив с поварихами, выхватив со сковородки ломтик поджаренной, хрупкой картохи, Храбриков вернулся во двор, к своим мясным делам, и снова было взялся за нож, как почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он встрепенулся, словно жулик, которого застали за воровством, и закрутил головой.
Перед ним, прислонясь к дереву, стояла Цветкова.
Она глядела прищурясь, зло, словно выносила приговор, и Храбриков выпрямился под ее взглядом, чуя недоброе. «Настучала-таки, сучка, – подумал про себя он, – ну, да не испугаешь – видели мы таких».
– Ну вот, – сказала Цветкова, – опоздали вы, Сергей Иванович.
– Никуда я не опоздал, – буркнул он, успокаиваясь, приходя в себя.
«С Кирьяновым-то я как-нибудь разберусь», – подумал он, уронив взгляд на жестянку с пулями.
– Опоздали, – повторила Цветкова. – Вот радиограмму держу, – она помахала листочком. – Им уже не лодка, а вертолет нужен.
«Ага, голубушка! – сообразил Храбриков, уловив в голосе Киры неуверенность. – Чего-то у тебя не так, за меня спрятаться хотишь!»
Он почесал лоб, поглядел на нее хмуро и сообщил, выстраивая в цепочку ход своих потайных мыслей:
– Один вертолет на ремонте, другой с задания только вернулся. Вот пообедают и полетят. А еще лучше – завтра.
– Завтра! – нервно засмеялась Цветкова, и Храбриков уловил эту нервность. – Людей заливает, а вы – завтра!
«Раз заливает, – моментально сообразил Храбриков, – вывозить надо, но так, чтобы помучилась, подрожала эта дура». И ответил, оглянувшись вокруг, нет ли кого поблизости, свидетелей не найдется ли:
– Ну, раз так, тогда конешно.
– Значит, отправите! – обрадовалась Цветкова, и Храбриков кивнул, радуясь про себя: попробуй-ка докажи, что был этот разговор.
И припомнил еще одну подробность про Кирьянова.
Там, на прогалине, когда загрузили лося, разрубленного надвое, и Храбриков для аккуратности присыпал снегом кровавое крошево, а летчики уже торопливо прошли в кабину, Кирьянов, улыбаясь и трепля Храбрикова за плечо, спросил, кивая головой на тайгу:
– А впрямь ведь, дядя, губерния целая!
– Губерния! – охотно согласился Храбриков.
– А правда, дядя, что меня поэтому «губернатором» кличут? – тушуясь, спросил Кирьянов.
Цепкий Храбриков понял, к чему этот разговор, обрадовался ему, подтвердил, отводя глаза и как бы стесняясь передать хорошему человеку, что говорят о нем заглазно:
– Как есть, кличут.
Кирьянов зароготал, опять больно хлопая экспедитора по плечу, и Храбриков хихикнул тоже. Хихикнул от души: нет, не зря он жизненный итог такой сделал, что при должности никогда не пропадешь. Не то что на должности.
Подробность эта держалась у него в голове до тех пор, пока Цветкова, довольная разговором с ним, не свернула за избу.
«Петр Петрович не продаст, – подумал он удовлетворенно и продолжал свою мысль с ожесточением: – Кабы вот только я его не продал!»


– Юридически пули в жестяной коробке и происшествие на Енисее не связаны между собой. Это особые, отдельные дела.
– Что ж. Вы положили козырную карту. Я действительно не ожидал такого.
– Вы, кажется, полагали, что хорошо разбираетесь в людях?
– Оставим это. Жестянка с пулями – убедительное доказательство. И я готов ответить за это. Но почему вы проводите параллели между охотой на лосей и тем, что случилось?
– Но разве это не две стороны одной медали?
– Я не понимаю.
– Понимаете, но не хотите признать. Итак, оставим пока лосей. Вернемся к людям.


25 мая. 15 часов


Слава Гусев

Когда на рассвете Семка разбудил его удивленным криком и, высунувшись из палатки, Слава увидел, что холм, на котором расположен лагерь, окружен водой, он не испугался, не растерялся, а велел греть завтрак.
Заспанные и взлохмаченные, вылупились из нагретых спальников дядя Коля Симонов и Орелик, беспокойно заколготились, озираясь по сторонам, но Славина невозмутимость произвела на них свое действие.
– А что, мужики! – заорал Валька, подбегая к краю снега и брызгая водой в лицо. – Это даже ничего! Речка сама подгребла! Хоть умоемся!
– Снег, обратно, таять не надо, – поддержал его Семка, набирая чайник. Костер уже трепыхался, будто живой, щелкая сучьями, норовя заговорить, создавая уют и полевую домашность.
– Погодьте орать! – осадил парней дядя Коля. – Еще натужимся счас, похоже по всему, таскать оборудование придется.
Слава неторопливо обошел образовавшийся остров по кромке воды. Снег заметно осел, ноги хлюпали в снежной жиже, но глубоко не проваливались. Видно, им повезло, они устроились на холме, основательно подтаявшем снизу, и земля находилась неглубоко.
Счастья, однако, в этом было маловато, приходилось что-то соображать, хотя чем внимательней приглядывался Слава, тем больше успокаивался: постепенно созревал вариант действий.
Он воткнул у стыка воды и снега сучья для заметы и подошел к костру. Вчерашний ужин дымился, разъяряя аппетит, они забарабанили ложками, умиротворяясь хорошей едой и хорошим утром.
Солнце, словно играясь, пряталось за редкие летние облака, выбегало снова, синя прозрачную воду, роняя слепящие блики. После завтрака наступал обычный сеанс связи, и, когда Семка настроился, Слава, не говоря ничего другим, не советуясь, продиктовал радиограмму.
Семка щелкнул выключателем, заканчивая передачу, а Орелик сказал глуховато, видно переживая:
– Слава, может, не надо самим?
Слава сдержал себя, не выразил ничем своего неудовольствия, спросил:
– А что предлагаешь?
– Вызвать вертолет, пока позволяет площадка, и переправить вещи по воздуху.
– Я думал об этом, – сказал Слава. Он действительно думал об этом и говорил правду. – Только ты плохо знаешь Кирьянова и его прихлебателя.
– Храбрикова? – спросил дядя Коля. Слава кивнул. – Да уж, этот хорек вонюч, – пробормотал Симонов.
– За лишний перегон вертолета устроят канитель. Могут сократить премию.
– Но мы же попали в аварийную ситуацию, – возразил Орелик.
– Тут неглубоко, – не согласился Слава. – Перенесем, может, не замочив ног.
Валька недовольно умолк, не согласившись, видно, с его решением, но Слава постарался сразу забыть это. «Пусть, пусть вырабатывает свои взгляды», – подумал он и, выбрав из сучьев батог покрепче, взвалил на себя чей-то рюкзак.
– Погодь-ка, – остановил его дядя Коля.
Он подхватил штатив, приборы в футляре, по примеру Славы придирчиво выбрал дрын, и они осторожно ступили в воду.
Первый десяток метров к высоте, где стояла триангуляционная вышка, они прошагали легко и быстро, лишь по щиколотку замочив сапоги, и Слава было обрадовался, что все идет пока гладко.
Прикидывая, он решил, что ничего страшного пока не произошло, просто где-то в верховьях началась бурная потайка, вода залила коренной лед и пошла как бы вторым руслом, а это еще ничего, пережить можно – такая вода быстро не поднимется, может так и простоять тонким слоем до самого ледохода.
Однако радость оказалась негустой. Идя по-прежнему по щиколотку, Слава и дядя Коля все-таки несколько раз оступились – земля тут, видать, была неровной, колдобистой, да и плотный слой снега под водой начинал мягчать – приходилось торопиться.
Слава, ощущая, как ледяная вода неприятно жжет ноги, вида тем не менее не подавал, делая это скорее по привычке, нежели из желания скрыть от дяди Коли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18