Кто-то гнался за ним. Тот, сзади, приближался, и Толик рванулся вперед. Он уже не думал, что надо сгибать руки в локтях, дышать носом, сильно толкаться ногами. Толик мчался по дороге и слышал сзади тяжелое, прерывистое дыхание.
«Что же, – думал он, – значит, так? Отец обозлился и решил поговорить с ним, как тогда, на пляже? Дать ему как следует, чтоб выслушал и понял? Доказать свою справедливость? Ну уж нет! Этого не будет!»
Толик бежал все дальше и чувствовал, как наливаются тяжестью ноги. Во рту стало горько, грудь сжимало. Изнемогая, он обернулся и рванул из последних сил. За ним бежал не отец, а его новый сын. «Подговорил! – решил Толик. – Или сам решил расквитаться за вчерашнее!»
Но сил больше не было, и Толик, еле дыша, прислонился к заборчику.
Боксеристый Артем медленно подходил к нему.
– Ну на, бей, бей! – сказал отчаянно Толик. Все стало ему опять безразлично.
– Ну и бегаешь! – отдуваясь, проговорил Темка. – Будто кто гонится!
«Будто не гонится?» – ответил про себя Толик, но промолчал, удивляясь, что новый сын не торопится. В таких делах всегда торопятся.
– Слушай! – сказал Темка, блестя на солнце своим ежиком. – Есть разговор!
«И у этого разговор», – подумал машинально Толик, но послушно пошел за Темкой. Они уселись на бревнышке под каким-то забором, и Темка вытащил сигареты.
– Куришь? – спросил он басом.
Толик мотнул головой. Но вдруг, неожиданно для себя, взял сигарету.
Подозрительно поглядывая на Толика, Темка поднес ему огонь. Толик втянул в себя горький дым. В горле защипало, ужасно захотелось кашлять, но он только крякнул, сдерживаясь, стараясь не ударить в грязь лицом. Теперь Толик дым не вдыхал, а глотал или выдувал носом, и очень походило, что он в самом деле курит. Только выступили слезы – вот и все.
– Дурак же ты! – убежденно сказал Темка, растягиваясь на бревнышке и дымя сигаретой. – Набросился на меня, а хоть бы спросил: нужен мне твой отец?
Толик удивленно уставился на него.
– Ты же его новый сын? – спросил он.
– «Новый, новый»! – обозлился Темка и даже покраснел. – У меня свой отец есть!
Толик ничего не понимал.
– Что, у тебя два отца?
– Ох, дурак! – подскочил Артем. – Ну, дурак! Отец у меня один, его мать выгнала, а потом твой пришел. Понял?
Толик кивнул.
– Ну так слушай! – сказал Темка и поднялся, чтобы идти. – Этот твой отец мне – до лампочки. Понял? У меня свой есть! Понял? А твоего я ненавижу. Понял?
Толик кивал головой после каждого Темкиного вопроса.
– Вот ты найди его, – велел Темка. – И скажи, что я его ненавижу. Понял? И пусть уходит!
Толик опять кивнул.
– Я и сам ему говорил, – грустно сказал Темка, – да мать плачет. Говорит: «Повешусь…»
Он вздохнул.
– Если бы не мать, – сказал он, – я бы давно куда-нибудь драпанул.

7

После встречи с Темкой Толик снова бросил якорь у окна. Часами он торчал на подоконнике, пустыми глазами разглядывая улицу. Если бы кто-нибудь спросил его, что он там видел, Толик пожал бы плечами. Он ничего не видел. Все, что отмечали его глаза, в голове не оставляло никакого следа.
Толик думал совсем о другом.
Толик думал, что, значит, у отца не все так просто, если новый сын его ненавидит. Выходит, они теперь в сговоре с Темкой. Толик хочет, чтоб отец вернулся, а Темка – чтобы ушел от них. Вот так. Любовь и ненависть соединились.
Раньше Толик всегда ждал, что ему скажут взрослые. Что они решат. Что они сделают. А ты уже на сделанное гляди: нравится не нравится – не твое дело. Готовые решения кушай – подают их тебе на блюдечке, как кашу. Любишь не любишь – лопай!
Теперь все переменилось. Теперь он не станет молчать и ждать, что ему скажут. Надо действовать, чтобы все было в порядке. Надо вообще действовать в жизни, а не ждать!
Толику казалось, что раз их теперь двое, они сумеют добиться своего. Надо только сказать отцу, что Темка его ненавидит. Что у него есть свой отец и новый ему не нужен. Как жить с сыном, который его ненавидит? Отец должен уйти…
Думая об этом, Толик не переставал удивляться: почему отец женился снова? Как хватило решимости у него? Отцу было тяжело дома, и он ушел – Толик прекрасно понимал это. Ведь он ушел не просто так. Он ушел потому, что не мог смириться с бабкой. Он ушел в знак протеста – и это была борьба!
Тогда Толик жалел, любил, понимал отца. Сейчас – презирал!
Выходит, все это была липа? Обман? Пустые слова и пустые поступки – раз отец так быстро успокоился. Нашел новую жену. Нового сына…
Толик жестоко судил отца, сам порой не веря во все, что случилось. Это казалось фантастическим, невозможным, страшным: отец – изменник… Толик вспоминал, как он мучился, написав две жалобы на завод. Он считал, что совершил преступление, написав эти письма – первый раз избитый, другой – желая уберечь отца. Как он мучился, как он ненавидел себя! Но ведь ничего не мог поделать. А отец? Кто заставлял его?
Нет, то, что произошло, нельзя было понять, и Толик думал о мести.
Темка, кажется, придумал неплохо. Толик найдет отца и скажет ему, что все бесполезно, что Темка ему никогда не будет сыном, как Толик, что Темка ненавидит его.
Неожиданно Толик вспомнил день, когда был суд. Вспомнил, как говорил отец с мамой в стеклянном кубе. «Силой не удержишь», – сказал отец. Правильно, силой не удержишь. Может, он хочет всем этим доказать, что силой его не удержишь?..
Толик вышел на улицу и услышал странные звуки. Вроде музыка, но какая-то не такая.
На трамвайной остановке, окруженный людьми, стоял маленький толстый дядька в соломенной шляпе. Он был, наверное, чуть повыше Толика и в три раза толще. Толику сразу стало жалко его. Некрасивые люди всегда вызывали в нем смертельную жалость и слезы, а этот, в соломенной шляпе, еще держал на себе толстую медную трубу и дул в нее, отчего щеки его округлялись и он становился совсем страшным.
Дядька играл старый вальс – Толик слышал не раз эту музыку, она называлась «Амурские волны», – глаза его печалились, он был немного выпивши.
Толпа на остановке посмеивалась, а дядька все играл, пропуская трамвай за трамваем, будто он специально стоял и провожал трамваи. Пу-пу-пу, пу-пу-пу, пу-пу-пу! – торжественно гудел он, а люди подходили, похихикивали, показывали на него пальцем; кто-то постучал из-за спины по его шляпе.
Дядька перестал играть, оглянулся, нахмурил белесые брови. Подошел трамвай, он полез в него, не сняв трубу, и, конечно, застрял. Люди на остановке засмеялись хором, кто-то свистнул. У Толика навернулись слезы. Жестокий, жестокий народ! Он подскочил к трамвайной двери и помог толстяку снять трубу. Дядька забрался в трамвай, а Толик обернулся к людям на остановке, посмотрел, как они тупо хохочут, и крикнул захлебываясь:
– Что он вам сделал, гады? Что сделал?..
Кто-то осекся, но остальные продолжали смеяться, словно ничего не слышали. И вдруг из трамвайного окна высунулся толстяк. Он обвел толпу тоскливым взглядом.
– Эх, чудаки! – сказал он. – Смеетесь? А я друга сейчас похоронил. Тридцать лет рядом в оркестре играли.
Он сел, выставил из окна трубу и снова заиграл медленный вальс.
Пу-пу-пу, пу-пу-пу… – загудела труба, и трамвай медленно-медленно тронулся.
Люди на остановке быстро расходились, заспешив куда-то, а Толик стоял на рельсах, скрипя зубами, чтоб не зареветь, и смотрел, как уплывал по синим рельсам красно-желтый трамвай с трубачом.
Ему казалось, что это над ним хохотала толпа и что это у него умер старый друг. Да ведь так оно, в сущности, и было. Кто-то взял его за руку. Толик поднял глаза. Это был отец. Вот он, умерший друг. Стоит цел и невредим, человек, меняющий сыновей.
– Мне надо поговорить с тобой, – сказал Толик отцу, глубоко вздыхая, как бы освобождаясь от трубача.
– И мне надо поговорить с тобой, – ответил отец, вынимая папироску.
Они зашли в стеклянный кубик. Им поставили вазочки с цветными шариками, и Толик спросил первым:
– Зачем ты сделал это?
– Ты должен попытаться понять меня, – сказал отец, опуская голову. – Я измучился от такой жизни. Твоя бабушка невыносима. Мама не любит. Лучше как ножом: обрубил – и все… – Он заглянул Толику в глаза. – Единственное, что я хочу, единственно, о чем думаю все время, – чтобы понял и простил меня ты. Я тебя очень люблю, – сказал отец, – и прошу остаться моим сыном.
Он сказал слово «моим» громче, будто хотел подчеркнуть, что Толик должен быть не чьим-то там сыном. Чудак человек! Разве можно стать чужим сыном, если у тебя есть отец?
– Ты понял меня? – спросил отец.
Толик вспомнил трамвай, уплывающий с трубачом. Вспомнил людей на остановке. Тем, веселым, было не до толстяка. Он их рассмешил, вот вам и все. А как мало! Как мало смеяться, когда надо плакать! Ах, люди, как часто не понимают они друг друга! Не хотят понять. Вот и отец спрашивает: «Ты понял меня?» – потому что сам ничего не понял. Потому что у самого сил понять не хватило.
– Нет, – ответил Толик, вглядываясь в отца, как в ту толпу на остановке. – Не понял, потому что ты не прав. Мама любит тебя. Любит, понятно? Она просто слабая, и ты ей должен помочь.
– Как помочь? – воскликнул отец.
– Не знаю, – тихо сказал Толик. – Но ты должен. Вы должны оба.
Отец отвел глаза.
– Но не в этом дело, – продолжал Толик. – Не это я хотел сказать.
Он набрал побольше воздуха, чтобы нанести отцу последний удар.
– Темка тебя ненавидит, – сказал он, бледнея. – Он не хочет, чтобы ты был его новым отцом. У него есть старый. И он говорит, чтобы ты уходил от них.
Толик думал, отец растеряется, загорюет, вздохнет.
Но он только кивнул головой.
– Знаю, – сказал он. – Знаю!

8

Через день, утром, во дворе раздался свист. Толик выглянул из окна и увидел Цыпу.
Ничего себе гость!
Гость был не один, поодаль стояли пятеро каких-то незнакомых Толику ребят, и было ясно, что они пришли с Цыпой.
– Иди-ка! – крикнул долговязый развязным голосом. – Поговорим!..
Толик сразу почувствовал неладное, но не выйти, остаться дома было позорно. Сжимая кулаки, Толик сошел вниз.
На дворе было пустынно. Только Цыпа и пятеро парней.
Цыпа подошел вплотную к Толику, посмотрел сверху вниз, оттянув губу, и сильно ткнул его пальцем в живот. Толик от неожиданности отскочил назад, парни загоготали, а Цыпа уже снова медленно приближался к нему. Толик зарделся. Если бы Цыпа его ударил, было б не так обидно. Ударил за старое – вот и все. А тут он издевался. Тыкал пальцем.
Цыпа приближался, и Толик, свирепея, стремительно метнулся в атаку. Он целил в оттопыренную Цыпину губу, но не достал и попал в подбородок. Руку резанула острая боль, Толик скорчился, а когда разогнулся, увидел, что стоит в кольце. Пятеро незнакомых парней и шестой Цыпа медленно подходили к нему. Толик крутнулся, выбирая слабину в этом кольце, и почувствовал сильный удар сзади. В то же мгновение град кулаков обрушился на него со всех сторон, будто он попал в молотилку. В глазах плавали желтые круги, парни били куда попало, и один ударил в поддых. Земля поехала вбок, и Толик осел на асфальт.
Через минуту, когда Толик пришел в себя, вокруг никого не было. Парни бегали под тополем, там, где зимой играли в хоккей. Кто-то широкоплечий и складный стремительно настигал то одного, то другого, и парни валились с ног, как кегли. Тот, кто гонял их, действовал двумя руками. Правая у него была свободна, и он бил ею в нос. Во второй он держал толстую кошелку. Кошелкой широкоплечий добавлял, кому не хватало.
Пошатываясь, Толик приподнялся и побежал на помощь избавителю. Первым ему попался Цыпа. На этот раз Толик достал до его отвислой губы. Цыпа заревел и выпустил изо рта розовую пену. Потом Толик поставил кому-то подножку и на полном ходу столкнулся со своим защитником.
Толик застыл от удивления.
Это был Темка. Он запыхался, глаза его горели, а левая рука еще раскручивала для удара тяжелую кошелку.
Парни беспорядочно разбегались. Артем свистнул им вслед – и те побежали быстрее. Толик злорадно засмеялся. Его трясло как в лихорадке, хотелось догнать Цыпу с его наемными избавителями, дать так, чтобы кубарем покатились вдоль по улице.
– Э-э, – сказал Артем, разглядывая Толика, – они тебя прилично помяли.
Успокаиваясь, Толик пошевелил толстым отчего-то языком. Во рту было солоно, один зуб шатался. Вдобавок горела ободранная щека.
– Сходи помойся! – велел Темка, и Толик повернулся к дому.
Взгляд его скользнул по своим окнам, и он остановился. Тяжелым, задумчивым взглядом на него смотрела баба Шура. Толик не помнил, чтобы она когда-нибудь так смотрела. Бабка не прокалывала Толика, не глядела сквозь него. Ему показалось, что она просто задумалась. Та самая баба Шура, которая никогда не задумывалась, вдруг задумалась.
Толик потоптался нерешительно и повернулся к Темке.
– Домой нельзя.
Они пошли к уличной колонке. Широкая струя хлынула на лицо. Сразу стало прохладно, приятно, боль утихла.
– Ничего, – утешил Темка, когда Толик утерся его платком. – За одного битого двух небитых дают.
Они пошли вдоль улицы.
– А вообще-то, – сказал Темка, – если хочешь быть небитым, занимайся боксом.
– Ты занимаешься?
– Угу! – Темка приподнял кошелку. Там лежали боксерские перчатки.
– Здорово! – удивился Толик. – Дай померить!
Они остановились прямо на тротуаре. Толик надел тугие блестящие перчатки и, смеясь, помахал ими.
– Пойдем? – спросил Темка, вглядываясь в Толика.
– Куда?
– На тренировку. Поглядишь. Если захочешь, я тренера попрошу, он тебя возьмет. – Темка оглядел Толика. – Фигура у тебя подходящая. – Он засмеялся. – В весе мухи!
В спортивный зал пускали только в тапочках, но тапочек у Толика не было, и он, сняв ботинки, прошел туда босиком. В зале было прохладно, тихо, лишь строгие команды тренера отдавались гулким эхом где-то под потолком. В шеренге ребят, которые бегали, прыгали через скакалочки, наклонялись и махали руками, широкоплечий Темка просто терялся – все тут были широкоплечими, коренастыми такими бычками, и у всех прическа бобриком.
Толик все ждал, когда начнется бой, хотел посмотреть на Темку, как это тут у него получается, но на ринг Темку так и не выпустили. Он прыгал в углу с каким-то парнем, бил ему по кожаным лапам, и все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31