Тоське сразу стало жаль Яшку, независимо от того, что у него за несчастье, а Яшка, глядя в землю, сказал тем же заупокойным голосом:
– Угораздило, понимаешь… Влюбился я.
Потом он оживился, стал рассказывать, как встретил в троллейбусе девушку и сразу обалдел, такая она была…
Какая она была, он так толком и не мог объяснить. Вся она казалась удивительной, не красавицей, нет, но светлой какой-то, и чистой, и хрупкой, будто льдинка. Глянешь разочек – и сразу скажешь, что человек это очень добрый, и ласковый, и нежный…
Девушка заметила Яшкины взгляды, посмотрела на него, и Яшка будто исчез, улетучился с лица земли, ни рук, ни ног своих не чувствовал, только слышал, как громко, набатом, гудело сердце.
Девушка отвернулась, а Яшка протолкался к ней и стоял рядом, пока она не сошла на остановке.
Он смотрел, как она уходила, и все в ней было знакомо ему, давным-давно знакомо и близко до мельчайших подробностей. Он смотрел, как она уходила, и когда скрылась за углом и троллейбус уже набрал скорость, он рванулся к выходу и закричал, чтоб его выпустили.
Водитель заругался, обозвал его разгильдяем, но Яшке некогда было обижаться, и, когда водитель все-таки притормозил и выпустил его, он пулей помчался за угол.
Девушка была уже далеко. Она шла, спокойно помахивая сумочкой, а услышав, что кто-то бежит, не оборачиваясь, уступила дорогу. Запыхавшийся Яшка остановился возле нее, она удивленно посмотрела на него, потом узнала, улыбнулась и сказала:
– Меня зовут Оля, у меня есть муж, а сыну моему три года, – и снова улыбнулась.
Яшка так ничего и не сказал ей. Он молча смотрел, как Оля, помахивая сумочкой, пошла дальше. Он молчал и смотрел, убитый, пока она не скрылась за поворотом.
И вот теперь Яшка сидел на завалинке, все не мог прийти в себя и поэтому говорил загробным голосом, а Тоська смотрела на него жалеючи.
Они посидели молча, думая о своем.
– А ты, значит, тоже? – спросил Яшка. Тоська кивнула.
– Говоришь, главпочтамт, до востребования, – сказал он и впервые за весь вечер с интересом посмотрел на Тоську. Она кивнула снова, и ей показалось, что теперь Яшка смотрит на нее жалеючи.

7

Ответа все не было и не было, хотя Энск не так уж далеко. Тоська успокаивала себя: наверное, Олега не каждый день отпускают в город, армия все-таки.
Яшка теперь по вечерам допоздна сидел на завалинке, смотрел, как Тоська поливает свои гладиолусы. Незнакомка из троллейбуса не давала ему покоя. Яшка разузнал о ней все. И верно, Оля не обманула его. Она была замужем, работала на заводе копировщицей, и сын у нее тоже был. Но Яшка никак не мог успокоиться. Оля снилась ему по ночам, мерещилась днем, когда он сидел на своем кране, поэтому работать он стал хуже, как-то на него нашумел мастер: Яшка поднял груз на высоту и задумался, не слышал, что ему уже давно кричат рабочие…
Черная челка совсем свисла ему на лоб, и из-под нее печально смотрел по сторонам блестящий глаз. Тоська заметила, Яшка теперь не хвастает и молчит, а то еще иногда поднесет тяжелую лейку с водой и вообще стал внимательнее. Вот и сегодня спросил:
– Письма нет? – и, не дожидаясь ответа, добавил, задумчиво поглядев на Тоську: – Ну, скоро будет.
И правда, письмо пришло. Тоська получила его на работе. Утром, разбирая почту, Нюра вдруг сказала: «Тоська, пляши!» – и у Тоськи перехватило дыхание. Дом, где жила Тоська, оказалось, входил в Нюрин участок, Тоська и не знала даже – ведь писем им никто не писал, а газеты она брала в отделении.
Тоська страшно смутилась, что Нюра отдала ей письмо при всех, могла бы ведь и потом, попозже, покраснела вся, забилась в уголок и разорвала синий конверт с красивой маркой.
«Здравствуй, Тоня! – прочитала она и повторила про себя – „Тоня“. Очень уж редко называли ее так, она и забыла, как это звучит – Тоня. – Пишу тебе с задержкой, извини, давно не был на почте. Служба идет хорошо. Скоро поедем на учения. Если снова пошлют в ваш город, обязательно приду к тебе. А на фильме „Неизвестная женщина“ плакала ты тогда зря.
Ну, вот и все мои солдатские новости. Пиши, как ты живешь. Олег».
Тоська подняла глаза и оглянулась. Все – и Нюра, и Нина Ивановна, и остальные – смотрели на нее и улыбались. Тоська покраснела еще больше, сунула письмо в сумку и быстро-быстро, опустив голову, стала собираться, а потом выскочила на улицу, не подождав Нюру.
Тоська летела знакомой дорогой, и странные чувства охватывали ее. Перед глазами стояло лицо Олега, только теперь она неожиданно для себя стала припоминать его. Да, Олег был некрасив, весь в веснушках, но когда они шли по вечерней улице, Тоська бегло приметила, а сейчас это встало ярко и явственно: у Олега была красивая голова, гордая, чуть откинутая назад, и четкий, будто резной профиль. Он был высок, по крайней мере для Тоськи: на своих каблучках она еле доставала ему до подбородка. И смеялся он как-то очень спокойно, очень хорошо, по-доброму.
Тоська бежала к своему участку, и ей рисовались все новые и новые черты Олега. Наверное, он очень сильный и добрый, думала она, ведь сильные люди всегда добрые, и он, конечно же, смелый, если не боится прыгать с парашютом…
Весь день Тоська носилась как угорелая, не знала усталости и ни о чем не думала, кроме Олегова письма.
Только один раз она притихла. Алексеевой Т. Л. сегодня было заказное письмо. Прежде чем позвонить, Тоська посмотрела на конверт, на обратный адрес. «Опять Анадырь, – подумала она. – Где такой?» – и позвонила.
Алексеева Т. Л. была дома. «Вам письмо!» – сказала Тоська и привычно вошла в квартиру. Что-то изменилось здесь с тех пор, как Тоська приносила последнее письмо. Наверное, был чуть-чуть нарушен обычный порядок. На стуле висели капроновые чулки, небрежно брошенные, тонкие, «паутинка», а на диване стоял проигрыватель и медленно крутилась пластинка. Песня была грустная и незнакомая. Тоська прислушалась…

Вьюга смешала землю с небом,
Серое небо с белым снегом.

Женщина была как всегда спокойной и красивой. Поэтому, наверное, и потрясло Тоську все, что произошло дальше. Алексеева Т. Л. взяла у Тоськи письмо и, не расписавшись, надорвала конверт, присела на краешек дивана.

Шел я сквозь вьюгу,
Шел я сквозь небо,
Чтобы тебя отыскать на земле.

Женщина быстро пробежала глазами письмо и вдруг уронила лицо в ладони и страшно дернула плечами. Плачет! – не поверила Тоська. Плачет… Бросив сумку, Тоська кинулась на колени, на медвежью пушистую шкуру, к женщине, хотела что-то сказать, и вдруг, неожиданно для себя, чувствуя, что слова тут не помогут, погладила красивую женщину по голове, по мягким, черным волосам, завязанным небрежным узлом на затылке. Тоська гладила и гладила женщину, а та плакала молча, вздрагивая плечами.
– Ну что вы, что вы, – сказала наконец Тоська, – успокойтесь.
Женщина подняла голову, и Тоська удивилась ее снова спокойному лицу.

Нет без тебя света,
Нет от тебя привета,
Всюду зову, всюду ищу тебя, –

пела пластинка.
Женщина резко выключила проигрыватель, и Тоська подумала, что зря, пластинка ей понравилась.
– Горе какое? – спросила Тоська.
– Нет, – бодро сказала красивая женщина, – просто так. Не обращайте внимания.
Тоську назвали на «вы», и она снова удивилась. Никто никогда не называл ее так.
Красивая женщина расписалась в зеленой книжке, и Тоська, ничего не понимая, вышла из пятьдесят первой квартиры.
«Вот, – думала Тоська, – одни люди письмам радуются, другие плачут». Правда, чтоб плакали прямо при ней, Тоська первый раз видит. Нина Ивановна говорит, время сейчас другое. Она почтальоном работала, когда война была. Каждый день похоронные извещения носили. Нина Ивановна говорит, их никогда в ящики не бросали, а отдавали из рук в руки и старались, чтоб при людях. А то, бывало так, достанет женщина похоронную из ящика и тут же падает, и помочь некому. Нина Ивановна говорит, все время бегали в «Скорую помощь» звонить. Вот какая была работа.
Тоська представила себе, как мать получила то письмо. Отца убили в сорок пятом, в мае, и извещение пришло после Дня Победы. Радовались, что война кончилась, ночью мать услышала по радио про Победу, бросилась в чем была к Федорихе, они обнимались, целовались на радостях, говорили, что вот теперь уж и мужики скоро воротятся, а через несколько дней принесли извещение. Отец Тоськин еще осенью был дома: получил орден, и ему дали отпуск, а весной, перед самой победой, погиб. Так Тоська и не видела своего отца.
Она родилась в июне сорок пятого года, после войны, и не знала, как все это было. Но она понимала, что жили тогда не так, смеялись, если смеялись, не так, и плакали тоже не так. Она не знала, как все это было, но чувствовала, что между тем, что есть, и тем, что было, лежит целая пропасть. Или высокий водораздел, через который ей не суждено заглянуть. И в этом она не виновата, просто родилась она позже, уже за пропастью, за водоразделом…
Теперь плакали по-другому, и, подумав про отца, которого она не видала, про мать, которая получила похоронку, ожидая ее, Тоську, она решила, что беду красивой женщины можно пережить. Все пройдет, философски подумала Тоська, дождется, если любит.
И сама удивилась своим мыслям, их трезвости, тому, что размышляла она не как Тоська, а как, например, мать.

8

Странные дела стали твориться с Тоськой. Она носилась с почтой, не зная устали. Она улыбалась всем встречным, и ей казалось, что люди на белом свете живут только добрые. Если кто-нибудь из почтальонов болел, а это ведь тоже случалось, она разносила почту за двоих. Дома она отстранила мать от кройки и шитья, прямо со слезами добилась, чтобы мать хоть это отдала в ее владение. Брала Нюриного Лешку из садика и гуляла с ним допоздна, пока Нюра перешивала свои старые платья.
Словом, она крутилась как волчок и совсем не уставала. Мать подозрительно поглядывала на Тоську, но ничего не говорила. Да и что она могла сказать? Ведь письма Тоська получала прямо в отделении.
А Олег писал часто. За первым суховатым, неловким письмом стали приходить другие – длинные и интересные. Это как два человека встречаются после долгой разлуки, и сначала вроде сказать нечего, а потом разговорятся и говорят, говорят… Тоське ж прибавилось еще храбрости – все-таки говорить с человеком, когда не видишь его в лицо, проще, спокойнее, можно все обдумать без спешки.
От письма к письму больше и больше открывались они друг другу.
Тоськины письма были сумбурные, они походили на песню какого-нибудь ханта, который едет по тундре и поет про все, что увидит вокруг. Она писала и про Нюру, и про «Поля Робсона», про Яшку и, конечно же, про то, как пахнет яблоками в посылочном отделе.
Олеговы письма были строгие, как оно и полагалось солдату. Он описывал свою службу, ребят, которые с ним дружат, и, конечно, парашютные ученья.
Однажды, получив письмо от Олега, Тоська даже всплакнула. Оказывается, у них были учения, прыгали с большого реактивного самолета. И вот у Сережи – Олег и раньше про него писал, у них рядом койки – парашют раскрылся, но плохо, запутался в стропах. Сережа стал падать на землю. Олег сразу за ним прыгал. Сам, пишет, не знает, как все случилось. Он выхватил нож – каждому парашютисту полагается острый нож, мало ли, стропу надо обрезать или еще что, – и кинулся вниз, не открывая парашюта. Когда пролетел рядом с Сережей – тот падал все-таки медленней, – успел его схватить, Сережа за Олега тоже, как за соломинку, схватился. Олег обрезал его парашют, а потом открыл свой. Так и приземлились оба, обнявшись.
Тоська прочла это письмо затаив дыхание, все ясно себе представив – как, отчаявшись уже, Сережа думал, что ему конец, крышка, и как Олег летел за ним без парашюта, раскинув ноги и руки, разрезая небо ножом. Слезы набежали сами собой, она тут же написала Олегу взволнованное письмо, очень трогательное, потому что представила себе на минуту, что было бы, если б Олег разбился… Она даже глаза от страха зажмурила.
Вечером Тоська смотрела старые газеты и вдруг в одной увидела заметку про то же, о чем писал Олег! Все было точно так, только по газете это случилось в Калинине и ребята были вовсе не солдаты, а спортсмены, рабочие. И фамилии у них были совсем другие. Остальное совпадало. Тоська остолбенела. Неужели там, в газете, все перепутали? Ну, нет, не может быть! Потом подумала, что ведь страна-то большая, может и такое быть – почти в одно время случиться одинаковое в разных концах земли. Никогда еще Тоська не была так взволнована. Выяснилось, что она совсем не знает Олега, а он вон какой! А она, Тоська? Обыкновенная, серая внутри, жизнь у нее простая и неинтересная, и ему, человеку, совершившему такой, можно сказать, подвиг, с ней будет неинтересно и говорить.
Эта мысль, казалось, едва проклюнулась в Тоськиной голове, но сразу пустила цепкие корешки. Настал день, когда она заговорила об этом с Яшкой…
Думала ли когда-нибудь Тоська, что она так подружится с Яшкой? С Яшкой-грачом, вихлявым и хвастливым парнем. Совсем он не таким оказался, как ей раньше казалось. Бывает так, лежит ветка, сверху вроде гнилушка, хлопнешь ее о колено, а слом здоровый, молодой, втыкай в землю – и к весне ветка зазеленеет, пойдет в рост. Так и у Яшки. Как увидел он эту Олю, так все хорошее в нем словно наружу пролилось, прояснился весь.
Яшка только и говорил, только и рассказывал об Оле, и чем дальше, тем Тоська больше понимала, что эта Оля для него не просто красивая краля, которую он забыть не может, а как та таинственная незнакомка.
Тоську когда опрашивают, какая у нее любимая картина, она всегда говорит – «Портрет незнакомки» Крамского. Как увидела Тоська первый раз эту картину в «Огоньке», сразу вырвала, чтобы повесить над кроватью. Конечно, в музее эта картина еще лучше, но она в Москве, в Третьяковке, а в Москве Тоська никогда не бывала. Но, встречая «Незнакомку» в журналах, Тоська всегда вырезала ее и не жалела об этом, потому что каждая репродукция непременно открывала ей что-нибудь новое в любимой картине.
Вот так же, наверное, Оля для Яшки, как эта незнакомка для художника Крамского, думала Тоська.
1 2 3 4 5 6