Но Идона не обращала на это внимания: она видела любимые вещи матери — старинные зеркала на стенах, портреты предков Овертонов, смотревших словно из глубины веков. Фарфоровые вещицы не были ценными, но мать любила их, и они для нее значили так много…
— Может быть, вы сядете? — спросила она гостя.
Мужчина сел; она опустилась напротив него.
Он положил кожаный портфель на колени, и Идона вдруг испугалась: этот человек принес ей дурные вести!
Ощущение было настолько сильным, что, когда он собирался начать говорить, девушка испуганно спросила:
— А для чего вы хотели меня видеть?
— Я думаю, мисс Овертон, мне лучше сперва представиться, — сказал мужчина. — Меня зовут Лоусон, я поверенный маркиза Роксхэма.
Идона, не ожидавшая услышать ничего подобного, казалась озадаченной.
— Маркиза Роксхэма? — повторила она. — Но зачем он послал вас сюда?
— Насколько я понимаю, — медленно и немного напыщенно продолжал мистер Лоусон, — в общих чертах суть дела вам уже известна…
— Что вы имеете в виду?
— Ваш отец играл с маркизом в «Уайтс-клубе» и проиграл ему имение, известное как Овертон-Мэнор, со всеми прилегающими к нему территориями, домами и фермами.
Мистер Лоусон вынул из портфеля бумагу и зачитал подтверждение сказанному.
Прежде чем он продолжил, Идона, задыхаясь, перебила его:
— Вы хотите сказать, отец проиграл свой… дом?
— Ставки были очень высоки, мисс Овертон: его светлость поставил пятьдесят тысяч гиней против ставки вашего отца.
— Не могу поверить! — воскликнула Идона. — И вы говорите… папа проиграл?
Впервые за все время какое-то сочувствие промелькнуло в голосе мистера Лоусона. Он ответил:
— К несчастью для вас, мисс Овертон, это так.
— Все? Я не могу… поверить… что он проиграл… все.
— Ставки записаны. И вы должны понять, я лишь исполняю свою обязанность; она заключается в том, чтобы сообщить вам, что имение является собственностью его светлости маркиза Роксхэма. И более того — находящиеся в Овертон-Мэнор конюшни, словом, все живое и неживое.
Идона понимала: соглашаясь на такие ставки, отец думал о лошадях, но не могла поверить — как он мог поставить на карту так много? Все! Абсолютно все!
В голове девушки промелькнуло — выиграй он, как надеялся, пятьдесят тысяч гиней, они роскошно прожили бы многие годы!
Такая сумма — огромное искушение. После выигрыша для него началась бы другая жизнь, та, о которой он мечтал: прекрасные лошади, бега, собственный дом в Лондоне.
Но он проиграл!
И в первый раз у Идоны в голове возникла догадка, и нерешительно, смущенно она спросила:
— Скажите мне, пожалуйста… эта дуэль, в которой участвовал мой отец, произошла сразу после того… как он узнал, что проиграл все, что имеет… маркизу Роксхэму?
Голос ее дрожал, и мистер Лоусон, взглянув на нее, ответил:
— Я слышал, мисс Овертон, что, уходя из клуба, он оскорбил одного из его членов, известного как прекрасный стрелок.
Идона вздохнула.
Теперь ей было понятно — отец искал смерти. И она представила себе, как его противник поднимает пистолет, а отец изменяет принятую на дуэли позу и намеренно разворачивается навстречу пуле.
Идона молчала, и, выдержав паузу, мистер Лоусон сказал:
— Я выражаю свое сочувствие, мисс Овертон, но, к сожалению вынужден сообщить вам столь мрачные известия.
— Я благодарна вам за откровенность. Может быть, вы мне скажете, что маркиз намерен делать с домом и с имением? — Она секунду помолчала и добавила: — Его светлость, конечно, обеспечит людей, которые живут в домах на нашей земле?
— Я думаю, вы сами увидите: его светлость хоть и нелегкий человек, но справедливый, — сказал Лоусон. — Он владеет множеством имений, обретенных за игорным столом, и большей частью они для него обуза.
— Тогда зачем он их выигрывает? — резко спросила Идона. — Он наверняка понимает, что выиграть чей-то дом, в котором живут люди, а до них жили их предки, — значит создать невыносимые трудности для тех, кто… вынужден от него зависеть и надеяться на него.
Голос девушки дрожал, и мистер Лоусон тоже испытывал смущение. Стараясь не смотреть на Идону, он сказал:
— Я пришел лишь выполнить свои обязанности. Мне нужно осмотреть все, что здесь есть, и думаю, мне лучше встретиться с вашим управляющим.
Усилием воли Идона заставила себя сдержать слезы и ответила:
— Здесь нет управляющего. После смерти отца я распоряжаюсь домом и имением. Оно небольшое.
— У вас три фермы.
— Они все перешли к фермерам, которые многие годы их арендуют.
— У вас есть деревня.
— Но не все дома в ней наши. Несколько домов и гостиниц платят нам ренту, но она невелика, так как они не слишком доходные — стоят не на главной дороге.
Мистер Лоусон записал. И задал еще вопрос:
— У вас есть лошади в конюшне?
— Шесть. Три кобылы на пастбище, они вскоре должны жеребиться, — ответила Идона.
Мистер Лоусон сделал пометки, указав число отцовских собак, уже очень старых, из которых лишь одна годилась для охоты.
— А теперь займемся домом, мисс Овертон.
Идона вздохнула.
— Неужели даже мебель матери и ее портрет больше не мои?
— Боюсь, именно так.
Идона стиснула руки, чтобы не заплакать. Ее гордость, о которой она, пожалуй, и не подозревала до сего момента, не могла позволить ей этого.
— Но, я полагаю, мои личные вещи принадлежат мне?
Помолчав, мистер Лоусон ответил:
— Я уверен, если вы поговорите с его светлостью, он будет великодушен. Но по закону они принадлежат ему, как и вы сами.
Повисла тишина. Испуганно и удивленно смотрела Идона на мистера Лоусона, словно силилась, но не могла понять смысла услышанного.
После невероятно долгой паузы она сказала голосом, совершенно не похожим на ее собственный:
— Вы сказали, что я… теперь… собственность его светлости?
— Ну, если строго следовать условиям ставки, тому, как она была оформлена, — медленно проговорил мистер Лоусон, — то все живое, принадлежавшее сэру Ричарду Овертону и в доме и вне его, переходит к его светлости.
— А как это можно применить к… человеку, людям?..
— Ребенок по закону является собственностью родителей, хотя в определенных обстоятельствах если он достиг двадцати одного года, это может не действовать, об этом можно спорить.
— Я… я не… не верю! — воскликнула Идона.
— Даже если вы обратитесь в суд, вряд ли у вас есть хоть один шанс доказать, что вы не являетесь собственностью маркиза, потому что, как я уже говорил вам, ему принадлежит поместье, в том числе и все живое, населяющее его.
Идона поднялась и подошла к окну. Яркими лучами врываясь в комнату, солнце сверкало на ее волосах.
— Это… невозможно. Совершенно…
После некоторого молчания мистер Лоусон продолжал:
— Я рассказал вам, мисс Овертон, как ситуация выглядит с точки зрения закона. Но я думаю, маркиз пойдет вам навстречу и позволит покинуть имение с тем, чтобы жить с кем-то из родственников.
Однако в тоне поверенного угадывалось сомнение в том, что его хозяин поступит именно так. Идона поняла: ему просто хотелось немного поддержать ее.
Она повернулась к нему:
— Как же мой отец мог совершить столь неразумный поступок, согласиться на такую ставку, чтобы в случае проигрыша лишиться абсолютно всего?
Мистер Лоусон не ответил, и Идона спросила:
— А кто записал ставку? Не могу поверить — неужели отец включил все эти пункты!
Мистер Лоусон молчал, и Идона продолжала:
— Пожалуйста, скажите мне… Я хочу знать правду.
— Но вы же понимаете, мисс Овертон, я не присутствовал при игре, — ответил он. — Но поскольку формулировка та же, что и в других случаях, которые я вел от имени его светлости, могу предположить, что именно он диктовал условия.
— Я так и знала, — сказала Идона. — Папа никогда бы не поступил так дурно и жестоко, не включил бы меня и все, что есть в поместье, в ставку этой сумасшедшей, идиотской игры!
Она осеклась, снова повернулась к окну и, глядя на дикий, неухоженный, но очень красивый сад, подумала, что отец, не в силах избежать последствий своего неразумного поступка, решил умереть.
Сейчас Идона невольно вспомнила улыбку на его губах и поняла: он решил уйти из жизни, смеясь над теми, кто торжествовал, видя, как он потерял все.
«Но я-то все еще здесь!» — хотелось закричать ей.
Внезапно ее охватило отчаяние, она почувствовала беспомощность, испуг…
— Что мне… теперь делать?
Вопрос прозвучал чуть слышно, но поверенный маркиза понял его и сочувственно покачал головой:
— Мне бы очень хотелось помочь вам, мисс Овертон, — признался он, — но единственное, что я могу, — это отложить оформление документов до тех пор, пока его светлость сообщит о своих намерениях в отношении этого поместья.
— Вы думаете, он сюда приедет? Мистер Лоусон пожал плечами.
— Честно говоря, не знаю. Иногда его светлость, выиграв что-то особенное или что-то очень его интересующее, сразу приезжает взглянуть на новую собственность. Вот, например, в прошлом месяце он выиграл арабских скакунов.
— А… в других случаях?
— Иногда пройдут месяцы, прежде чем он проявит интерес к выигрышу…
— И что тогда… будет с нами?
— Согласно инструкциям его светлости, относящимся к такого рода собственности, меня снабжают деньгами на содержание имения. Вся рента отныне станет собираться от имени маркиза, и, конечно, никакие средства на фермы или надворные строения не будут расходоваться без его разрешения.
Сейчас мистер Лоусон говорил коротко и по-деловому. Идоне казалось, что он зачитывал смертный приговор имению. Приговор, не подлежащий обжалованию.
Потом, наблюдая, как мистер Лоусон собирал бумаги в портфель, она сбивчиво заговорила:
— Я надеюсь, вы понимаете, что трое слуг в доме и я сама… поскольку нам надо есть… а отец не оставил денег… лишь долги… может, его светлость учтет это?
— Я полагаю, если его светлость разрешит, то вы сможете продать некоторых лошадей и кое-какие вещи, чтобы расплатиться с долгами вашего отца, мисс Овертон.
Идона не стала возражать, хотя понимала, что единственное, что можно продать, — это мебель матери и несколько картин.
— Что касается вас самих, вы, конечно, будете включены в список, и пока его светлость не даст указаний, что делать с домом — сдать в аренду или продать, — ваше проживание будет оплачиваться. Я могу лишь надеяться, мисс Овертон, что его светлость прочтет мои рекомендации и приедет сюда как можно скорее.
Идона чувствовала, что он и сам не особенно верит в то, что маркиз прислушается к его рекомендациям.
Ну что ж, хотя она отныне и собственность маркиза Роксхэма, но в данный момент — леди и хозяйка дома.
— Позвольте, мистер Лоусон, — сказала она, — предложить вам рюмочку шерри.
— Спасибо, — ответил мистер Лоусон, — но прежде чем вернуться в Лондон, я должен посетить все три фермы и деревенские дома. Я был бы благодарен, если бы вы показали мне главные комнаты в доме. Все смотреть не обязательно, поскольку мне известно их количество.
Он поднялся и вслед за Идоной направился в гостиную, одновременно служившую и кабинетом отца, и библиотекой.
Наконец, хотя ей было ужасно трудно это сделать, она открыла дверь гостиной матери.
Она знала, мистер Лоусон должен оценить французскую мебель, и не сомневалась, что он отметит ее в блокноте тотчас, как уедет.
Между окнами красовались два замечательных резных зеркала: мать с удовольствием смотрелась в них; над мраморным камином висели миниатюры, изображавшие дедушку, бабушку, прадедушку и прабабушку отца.
Идона явственно услышала голос отца, уверявший мать десять лет назад:
— Самое подходящее место для миниатюр, дорогая. Мы с ними никогда не расстанемся, и если у нас не будет сына, Идона станет любить их, как я.
— Конечно, дорогой, — ответила мать. — Если у нее появится брат, она не будет возражать, что он всегда будет жить в этом доме, как и пять предыдущих поколений Овертонов. К тому же он будет такой же привлекательный, как ты.
Отец тогда рассмеялся.
И хотя Идоне было всего восемь лет, она помнила, как отец обнял и поцеловал маму.
Ей показалось тогда, что комната озарилась солнечным светом. То был свет их счастья.
В голове мелькнула мысль, что не надо бы показывать мистеру Лоусону эту комнату, а после его ухода спрятать кое-какие вещи, чтобы они не попали к маркизу.
Потом Идона сказала себе: она — Овертон, и гордость не позволит ей тащить что-то тайком из дома. Карточный долг — долг чести, и ни один джентльмен не станет уклоняться от него.
Она показала мистеру Лоусону еще две комнаты, которыми они никогда не пользовались, потом проводила его к выходу. На улице поверенный маркиза сел в карету, запряженную парой лошадей. Его сопровождали двое слуг в ливреях, на блестящих пуговицах которых был изображен герб маркиза Роксхэма.
Девушка вздрогнула точно от прикосновения холодной руки, но, взяв себя в руки, спокойно сказала:
— До свидания, мистер Лоусон.
— До свидания, мисс Овертон, — ответил он. — Я хотел бы выразить восхищение вашим мужеством и умением властвовать собой. Жалею, что не оказался для вас гонцом с добрыми вестями.
Глубокая искренность звучала в его голосе. И Идона поняла, что не в его правилах было говорить подобное. В ответ на его слова Идона лишь печально улыбнулась. Слуга закрыл дверцу, и поверенный маркиза Роксхэма отбыл со двора.
Давно затих цокот копыт, а Идона все стояла неподвижно.
Потом она закрыла лицо руками и прошептала:
«О Боже! Что мне теперь делать?..»
Глава 2
По-весеннему светило солнце, на деревьях набухали почки, зеленели поля; Идона ехала верхом и думала, что никогда прежде все вокруг не казалось ей таким красивым, как сейчас.
Конечно, это оттого, что теперь каждый прожитый день она воспринимала как драгоценность, словно это был последний день в ее жизни.
А по ночам ей не давали уснуть вопросы, на которые она не знала ответа: что решит маркиз, отправит ли в дальнюю деревню, где она никого не знает, разрешит ли остаться в доме?
Все относились к Идоне с почтением и уважением. Когда она ехала по сельской улице, деревенские жители махали ей, выбегали перекинуться словом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14